Лёнька. Украденное детство
Шрифт:
Лёнька не смел ослушаться приказа командира, который был вполне логичен и разумен. При всей внешней невозмутимости и спокойствии в деревню соваться при свете было нельзя. Оккупационная власть перешла границу жестокости, озверело хватая и терзая мирных крестьян, казнив ни в чем не повинных людей.
На улицу опускалась густая ночь, и мальчишка уже не мог различать в траве перед собой ягоды. Ленька аккуратно вынырнул из-под куста и, крадучись, стал продвигаться к своему дому. За все время пути он только дважды прятался в высокой траве на обочине дороги, когда через деревню протарахтел немецкий броневик с шумевшими в нем эсэсовцами, и в кусте смородины уже у самого дома, в котором по-прежнему хозяйничали враги. Оттуда доносились голоса и задорные звуки
Лёнька несколько минут вслушивался в их вопли и непонятную речь, которая перемежалась звуками музыки и разухабистым гоготом. Немцы веселились. Несколько семей скорбели над невинно казненными, оплакивая своих близких, а новые хозяева гуляли и бессовестно радовались. Мальчишка стиснул зубы и, пригнувшись, пробежал к сараю. Тот оказался заперт снаружи на приколоченный кем-то засов. Такого замка на нем никогда не висело, и Лёнька с удивлением осмотрел и ощупал его: простой деревянный брусок, закрепленный на двух металлических скобах. Дверь была закрыта, но ни часовых, ни сторожа возле сарая не наблюдалось. Видимо, немцы не беспокоились о своей пленнице. Он прислушался и уловил едва слышимый шорох внутри сарая, пригнулся к самой земле и, прижавшись к нижней части замкнутой двери, зашептал:
– Ма-а-ам! Ты здесь? Это я, Лёнька.
В ответ неожиданно раздался такой же тихий шепот:
– Лё-о-о-онь! Привет! Это я, Таня. Таня Полевая. Мы здесь с твоей мамой заперты.
– Вот тебе раз. Погоди-ка, я вас отомкну.
Он, не успев удивиться Танькиному появлению, приподнял запор и тихонько отставил его в сторону. Стараясь не скрипнуть дверью, приоткрыл ее и сделал шаг внутрь, сразу же затворив за собой. Мальчишка только проморгался, как на него наскочила Танька. Она стиснула его своими длинными худющими руками и заплакала в ухо. Вслед за ней подошла и мать:
– Сынок. Как я рада. Ты живой. Я уж все на свете передумала, пока здесь сидела. Вот Танюшка теперь тоже со мной. Она пришла нонче ко мне, а тут ее и закрыли со мной. Теперь вот сидим вместе. Кукуем.
– Ма-ам, а где хрюшки? Где наша Буренка? Чой-то даже кур не видать? – Лёнька настороженно оглянулся и прислушался. Все клети, в которых когда-то бурлила жизнь домашних животных, стояли тихие и пустые.
– Ой, Лёнь… всех перебили и забрали ненасытные грабители. Даже корову нашу… ох-охо-хо-хо… Она, бедняжка, мычала так жалобно, плакала, сердешная. Курей всех подчистую побили, и забрал их толстенный боров в очках кругленьких. Он у них как счетовод, что ли, или завскладом. Все везде считает и в книгу толстую записывает. Так ишо и мне протянул, чтоб я там поставила, значит, свою закорючку. Ишь ты какие внимательные. Интеллигенция, в очках ишо! А сами как звери, даже хуже их. Вона мамку Танькину с бабкой да ишо пятерых вчерась… – Она осеклась, понимая, что чуть не выболтала той страшной правды, от которой так старательно пыталась уберечь нежную девчоночью душу. Хотя Таня давно уже все смекнула, но не подавала вида и не поддавалась отчаянию.
Акулина тут же попыталась отвлечь Таньку расспросами сына:
– Ой, да ладно с ними, со скотинами-то! Рассказывай, как ты? Где ты был? Где твои командиры? Что за отряд-то у вас? А то ужо в деревне судачат, что объявился отряд мстителей народных. Вона старосту порешили. Оружие у немца покрали. Балакают, что со дня на день нападут на комендатуру. Немцы вона на нервах, лютуют.
– Мам, у нас теперь отряд, партизанский. Меня назначили разведчиком. Я здесь на задании. Мужики сказали, что отомстят за всех. А старосту… то не мы, то гад Горелый убил его. Я сам видал. Ну за то и его теперь… не жалко! Мам, Тань, нам надо еще продуктов подсобрать для отряда. Инструменты еще нужны. Сейчас соберем и вместе в лес пойдем, – быстро говорил Лёнька, все время прислушиваясь к далекому гомону,
доносившемуся из бывшего когда-то их дома.– Ой, сынок, а куда ж в лес-то? Как мы там жить-то будем? В лесу… – растерянно бормотала Акулина, рассуждая вслух.
– Ма-ам! Ну ты чо?! Мы не в лесу живем. А в доме, в сторожке Павликовой. Нашего бати. Ну ты ж знаешь!
– Эка новость. Там, поди, третий год никто не появлялся. Как моего Павла Степановича не стало, так никто и не захаживал туда.
– Так и есть. Но мы там навели порядок. Я все объяснил, где и чего, бабы прибрались. Там тетка Фроська, Маруся Воронова с дочками своими и еще мужики наши деревенские. Сейчас вот еще пристроим землянку. Ма-а-ам, надо нам идти, пока ночь. Собирайся. Та-ань, отцепись уже ты. Тоже собирайся. Бежать надо скорее.
Он расцепил руки девчонки и выглянул наружу. Немцы притихли. Это показалось ему подозрительным. Он снова закрыл дверь и резко зашептал:
– Давайте! Скорее! Собирайтесь. Идти надо, пока темно и эти гады спят. Мам, надо прихватить инструмент. Тут у меня молоток есть, топор в углу где-то припрятан и еще кое-что…
Он юркнул в угол и стал что-то искать у самого земляного пола под бревнами. Поднимал солому, двигал доски, ковырял мох, забитый меж бревен. Но все было напрасно, спрятанный талисман исчез. Лёнька расстроенно вздохнул:
– Куда ж он делся-то?! Не понимаю. Сюда ж клал…
– Лёнь, а Лёнь? Ты не это потерял? – Танька протянула ему кулончик с Богоматерью. Тот самый, что кинула нерусская тетка с конвойного обоза. Мальчишка от удивления рот раскрыл:
– Ты? Откуда?
– А оттуда! Ты думал, что один тут разведчик? Ага, как же. Я вот, может, даже лучше тебя в этом разбираюсь. У меня папка командир-пограничник. Он меня знаешь как учил все следы распутывать и разыскивать. Я дома первый человек по розыскам. Кто что потерял, так все ко мне бегут… бежали…
Она вдруг всхлипнула, вспомнив, что теперь никого из близких у нее не осталось дома. Отец где-то сгинул в боях с первых дней войны, когда немцы утюжили пограничные заставы, принявшие первый смертельный удар врага. Мама и бабушка вчера были казнены фашистами. Танька протянула кулончик на веревочке и, закрыв глаза тоненькими ладошками, зарыдала, не сдерживаясь.
Лёньке стало ее нестерпимо жалко. В ее неполных двенадцать лет эта девочка заслужила красивое платье, вкусную конфету, цветастые бантики, новый велосипед и всеобщее внимание и любовь, но совсем не то, что она получила: страх, арест, казнь и убийство любимых людей…
– Тань, не плачь. Не надо! На тебе медальончик. Держи! – Он пододвинулся к ней и надел его на шею через голову. Девочка еще всхлипывала, но уже бережно прижимала подаренный кулон к груди. Постепенно успокоилась и благодарно обняла Лёньку:
– Спасибо, Лёнь. Ты – добрый, хороший. Тёть Акулина, какой Лёнька хороший. Правда?!
– Правда, – тихо согласилась мать.
На улице заметно посветлело. Короткая летняя ночь уступала место ранней зорьке молодого нарождавшегося утра. Танька высунулась из сарая и, зевнув, спросила:
– Можно я, пока они спят, сбегаю к дому? У меня там кукла во дворе осталась одна. Заберу.
– Ой, девонька! Какая кукла?! Ты что? Не гневи небо. Спасибо, живы остались. Сиди тихо. Может они про нас забудут и скоро уйдут, – забеспокоилась Акулина.
– Мам, не бойся. Я с ней схожу. Мы маленькие. Ползком да украдкой туда да обратно. Враз обернемся, – поддержал подружку Лёнька.
Он встал и вместе с Танькой выбрался наружу. Побежали, пригибаясь вдоль грядок, прячась за высокой картофельной ботвой и подсолнухами, высаженными в конце каждой грядки. Нырнули в калитку и через пять минут уже подбирались к хорошо знакомому дому, вокруг которого накануне разыгралось столько трагических событий. Подошли к крыльцу и оба резко отшатнулись, увидав показавшуюся из-за яблонь жуткую виселицу. Она была пуста. Даже веревки были заботливо сняты и возвращены на склад рачительным зондерфюрером-хозяйственником. Танька стиснула зубы и вдруг неожиданно нырнула под крыльцо.