Лёнька. Украденное детство

– Та-а-ань, ты куда-а-а? – зашептал встревоженный Лёнька.

– Счас! Погодь! – из-под дома глухо откликнулась девочка.

Оказалось, что под самым основанием крыльца находился лаз, больше приспособленный для кошки или собаки. Но худенькая Танька без труда пролезла в него и что-то искала в этой норке. Наконец показалась ее перепачканная серьезная, но очень хитрая мордашка:

– Нашла. Выходи на улицу. Я быстро, сейчас…

Она снова исчезла под крыльцом, из которого неожиданно повалил густой белый дым. Вслед за ним из него выскочила Танька и пулей помчалась через калитку на улицу. Лёнька, не спрашивая, летел рядом. Через несколько мгновений они уже подбегали к Акулининому убежищу. Только сейчас Лёнька увидал, что Танька прижимает тряпичную куклу рукой, в которой также был зажат коробок спичек.

Тяжело дыша, они остановились. Лёнька оглянулся и увидел, как со стороны дома Полевых кудрявыми мягкими облачками расплывается дым, поднимающийся столбом в небо. Заря загоралась над лесом, освещая крыши домов. Нужно было срочно уходить в лес. Мальчишка дернул Таньку за руку:

– Ты чо натворила?

– Ха! Будут помнить, гады! Так им и надо, вражинам!

– Что ты сделала?

– Я подожгла сено под крыльцом. У меня там гнездышко было сделано. Я сама делала. Еще там лампа керосиновая старая у меня была. Ну я вылила керосин и запалила всё. Пусть теперь побегают!

– Ух ты ж дурная! Надо ноги уносить до лесу. Бежим уже за мамкой… или нет, давай ты здесь схоронись за кустом, а мы с мамкой тебя заберем. Нам все одно в ту сторону надо к лесу бежать. Возьми вон лопату за забором, видишь? – Он указал ей на куст ирги и на валявшуюся в палисаднике лопату. Любой инструмент им теперь был крайне необходим в лесу.

Танька послушно отправилась вынимать лопату, а Лёнька помчался за Акулиной. По дороге прихватил моток бечевки, что висел на гвозде с наружной стороны сарая. В отряде все сгодится.

– Мама, ма-а-ам! Выходи, надо бежать! – Он с порога позвал мать, но ответа не последовало.

Глаза еще не привыкли к темноте, и он сделал два шага внутрь сарая. Тут же кто-то с силой навалился на него и сдавил шею. Лёнька захрипел и попытался вывернуться, но стальная хватка нападавшего оказалась гораздо мощнее его слабых усилий. Немец с силой приподнял его над землей и, зажав голову мальчика под мышкой, выволок из сарая. В это же время на пороге дома показалась Акулина, которую сопровождал вооруженный автоматом наперевес солдат в пятнистой камуфляжной форме. Он придерживал ее за плечо и не давал возможности вступиться за сына. Мало того, с улицы послышались визг и крик Таньки, которую за волосы тащил такой же здоровенный эсэсовец.

– Эта мелкая мразь еще и кусается! – орал немец и тянул за собой упирающуюся изо всех сил девчонку.

– Давай, давай, Отто, тащи ее сюда! Мы сейчас всех этих скотов призовем к ответу. Этот щенок тоже вырывается и брыкается! – кричал тот, что нес полузадушенного Лёньку.

Он уже подошел к крыльцу и с силой швырнул мальчишку на землю. От такого броска и удара спиной у него остановилось дыхание и потемнело в глазах. Он не мог ни пошевелиться, ни вздохнуть, только сипел и дрожал, задыхаясь от боли. Акулина пыталась помочь сыну, но ее грубо одернул и пнул ногой сопровождавший немец:

– Ты куда? Стоять! – И обращаясь к тому, что бросил Лёньку, продолжил объяснять: – Надо собрать всех. Комендант сказал, что тех, кто может держать в руках кирку и лопату, отправим на работы. В лагеря. Остальных зачистим. До конца недели с этой деревней будет покончено. Слишком много проблем от этих тварей.

– Это точно! Мы их освободили от коммунистов и жидов, а они нас обворовывают, поджигают, неблагодарные варвары! А-а-а-а-ах ты ж, гадина! – неожиданно заорал тот, кого называли Отто, и отдернул руку, в которую впилась зубами растрепанная Танька.

Он тут же перехватил ее за горло и с силой рванул вверх. От такого рывка девочка потеряла равновесие и полетела через голову наземь, а с ее худой шеи сорвался медальончик, подаренный Лёнькой. В эту же секунду из пыли вскочил лежавший почти без движения парень и со всего размаху ударил головой здоровяка Отто в пах. Немец охнул, выпучил глаза и согнулся пополам, ловя ртом воздух и руками равновесие. Не справившись с пронизавшей его болью, он пошатнулся и сам повалился как сбитый сноп на дорогу, зажимая руками пораженное место. К внезапно ожившему и бросившемуся в атаку Лёньке бежали сразу трое: его захватчик, конвойный матери и сама Акулина. Немцы подхватили его сразу с двух сторон, но он все же успел выцепить из дорожной пыли слетевший с шеи девчонки кулон и сунуть его за щеку. Фашисты повалили его на землю и прижали ногами руки. Один из них попытался с силой разжать стиснутые зубы парня, но лишь приоткрыв его рот, тут же в замешательстве отшатнулся и принялся вытирать руки:

– Смотри, Йохан! Мальчишка чем-то болен. У него черные зубы и вся пасть. Даже слюна черная! Лучше его пристрелить.

– Погоди! Убить успеем всегда. Тащи его к доктору! Надо понять, что это за болезнь у него. А то сейчас убьешь, а потом не поймем от чего лечиться. Зови майора! Пусть осмотрит его сперва. А потом уже… – резонно остановил его напарник.

Увлекшись обсуждением Лёнькиной судьбы, немцы ослабили хватку и держали его за одну руку и шею. Они отвернулись от девчонки, также лежавшей в дорожной пыли позади продолжавшего корчиться подбитого Лёнькой эсэсовца. Девочка глубоко вдохнула и вскочила на ноги. Немцы повернулись, но до нее оставалась несколько метров. И эти два метра решили исход схватки в ее пользу. Тут же Лёнька, который успел переложить свою добычу из черного от ягод ирги рта за пазуху, закричал:

– Беги, Танька! Беги! К Бездону! Там наши в Павликовой сторожке у Настасьиной трясины! Помнишь, где мы с тобой шалаш строили прошлым летом! Туда беги! Там наши…

Он не успел договорить, получив увесистый удар прикладом. Сознание замутилось, все поплыло вокруг… Удары продолжали сыпаться на Лёньку, но к нему бросилась мать и своим телом, принимая пинки и побои, пыталась защитить его.

Воспользовавшись заминкой и следуя Лёнькиной команде, Танька мчалась во всю мочь от места стычки, больше не сдерживая рыданий. Через считаные секунды она уже скрылась за кустами опушки леса и бежала дальше и дальше прочь от родной деревни, превратившейся в место пыток, унижений, казней, страха и боли. Она хорошо помнила, как прошлой осенью они с Лёнькой ходили в поход по его «заповедным тропам», которые когда-то ему открыл его отец Павлик. Помнила, как строили шалаш возле Настасьиной трясины и как он водил ее к поросшей мхом и вьюном Павликовой сторожке. Туда и лежал ее путь – путь спасения.

* * *

– Ну-с, молодой человек, открой рот! Ах, ты ж не понимаешь ни звука по-немецки. Ну что за народ! Варвары, бездельники, воры, вруны и негодяи!

Военный врач майор Герман фон Денгофф осматривал доставленного уже знакомого ему мальчишку. Схватившие его немцы доложили, что у него черная слюна и рот поражен какой-то заразой. На всякий случай врач нацепил марлевую повязку на свои нос и рот и надел перчатки. Стиснув подбородок мальчишки, он металлическим шпателем разжал его зубы и осмотрел темную полость. Брезгливо оттолкнул голову мальчика и резко схватил его за руки. С силой повернул ладонями вверх:

– Смотрите, болваны! Вы его руки видели?

– Никак нет, герр Денгофф! У него в руках ничего не было. Он что-то в рот засунул, когда бросился на Отто, – попытался объяснить эсэсовец.

– Бестолковые болтуны! На руки смотрите! Видите? Все руки тоже в черных пятнах! Что это значит? – Врач тыкал руками молчавшего Лёньки в лицо солдат по очереди.

– Руки тоже? – хором воскликнули конвоиры, притащившие мальчика. Они в недоумении и с видимым страхом отшатнулись от протянутых к ним рук и переглянулись: