Лёнька. Украденное детство

* * *

В кузове машины, куда втолкнули Лёньку с Акулиной, оказалась и мать партизана Ивана Бацуева, Нюра, со своими младшими детишками: Настасьей и Петюней. Рядом притулилась молодая вдовица Олёна Кузьмина, еще весной справлявшая свадьбу и потерявшая молодого мужа в первые дни войны. Вместе с ними в этот же кузов загнали глухонемого умалишенного Афанаса – внука бабки Ховри. Он мычал и жестикулировал, пуская пузыри. При всей внешней неуклюжести, слабоумии и абсолютной глухоте Афанас был крепким мускулистым парнем тридцати лет от роду. Его не взяли в армию по причине врожденной инвалидности, по той же причине не мобилизовали с началом немецкого вторжения. Здесь же оказались еще несколько женщин с детьми из соседнего села, которые не были близко знакомы с Акулиной и ее сыном. Двадцать невольных пассажиров рабского каравана, оказавшись внутри этой брезентовой палатки на колесах, испуганно переглядывались и напряженно перешептывались.

Глава восемнадцатая Лагерь

Среди средств терроризирования населения оккупированных стран самой позорной известностью пользовались концентрационные лагеря. Они впервые были организованы в Германии в момент захвата власти нацистским правительством. Первоначальным их назначением являлось заключение без суда тех лиц, которые были против правительства или которых германские власти считали ненадежными элементами. С помощью отрядов тайной полиции эта практика получила широкое распространение, и с течением времени концентрационные лагеря превратились в место организованного систематического убийства, где уничтожались миллионы людей. В системе управления оккупированными территориями концентрационные лагеря являлись орудием подавления всех оппозиционных элементов.

Выдержка из приговора Международного военного трибунала в Нюрнберге [71]

71

СС в действии. Документы о преступлениях СС / Пер. с нем. М., 2000. С. 165.

Один из тысячи фильтрационных лагерей, развернутых немецкими властями на захваченных территориях, был организован в считаные дни по распоряжению гауляйтера оккупированной области. Представлял он собой незамысловатое учреждение, лежащее в чистом поле недалеко от железнодорожных путей, пройдя по которым пару километров можно было выйти на станцию, расположенную в районном центре. Однако пройти просто так и десяти метров в зоне, огороженной столбами с плотными рядами колючей проволоки и названной «фильтрационным лагерем», было просто невозможно. Расположенный на открытом пространстве, он не только хорошо просматривался от угла до угла, но и простреливался с двух сторожевых вышек, устроенных у ворот и у дальней стенки.

Посреди дороги, по которой в обычное время добирались из деревни до вокзала, поставили огромные ворота, сколоченные из сосновых бревен и обтянутые вдоль и поперек металлической проволокой с рядами колючек, которые хищно торчали в разные стороны, готовые вцепиться в вашу одежду, кожу, тело. За воротами расположилась будка с часовыми, а далее вдоль дороги справа и слева указатели, прибитые на крашеные белые столбики, сообщали, кто в этой части располагается. «Военнопленные», «Раненые», «Женщины с детьми», «Мужчины», «Дети» – все эти надписи, написанные на немецком и русском языках на фанерных табличках, указывали на группы людей, помещенных в выкопанные по обе стороны дороги котлованы. Это были неглубокие ямы, в каждую из которых загнали от сорока до ста человек. Самой многочисленной была землянка «военнопленных». В этой части помимо столбика с табличкой был установлен дополнительный внутренний забор из колючей проволоки с небольшой калиткой и часовым возле нее. Крупный, если не сказать толстый конвойный, опершись на вкопанный столб, грыз зеленые яблоки. Фрукты были мелкие, кислые, но сочные, и немец хотя и морщился, но после очередного откушенного и схрумканного куска смачно чмокал слюнявыми жирными губищами:

– Дас ист гуд! Вундербар! [72]

Сотни голодных, усталых и потерявших надежды людей смотрели за его жратвой, не надеясь получить ни яблока, ни корки, ни огрызка. Даже воду заключенным не раздавали, а два раза в день обливали из длинного шланга старой пожарной машины, пригнанной к лагерю из единственной имевшейся в городе пожарной части. Собрать воду, с напором и шипением вырывавшуюся из брезентовой кишки и летевшую в лица и жадно раскрытые рты пленников фильтрационного лагеря, было практически нереально. После такого «душа» каждому доставалось едва ли по глотку не очень чистой, болотистой на вкус, мутноватой теплой воды из весь день гревшейся на солнце красной облупленной бочки. Но даже за эти жалкие глотки приходилось давиться и драться с такими же жаждущими бедолагами, оказавшимися во вражеском плену.

72

Хорошо! Чудесно! (нем.)

Оккупационные власти еще не приняли окончательного решения о дальнейшей судьбе плененных советских солдат, учитывая их огромное количество и разбросанность по вновь и вновь создаваемым лагерям на занятых территориях. Пока во всех приказах предписывалось разоружать, пленять, конвоировать, охранять всех военных и, по возможности, избавляться от тех, кто был ранен, болен, изможден, истощен или, наоборот, проявлял непослушание. Безусловному уничтожению подлежали захваченные в плен комиссары, политработники, коммунисты и евреи. Но даже при такой беспощадной «селекции» согнанных и томящихся за колючей проволокой пленников скапливалось слишком много.

Жирный охранник догрыз очередное яблоко, громко срыгнул заглоченный «по дороге» воздух, вытянул волосатую руку с огрызком, словно готовился метнуть его в толпу сидящих на земле узников, и крикнул:

– Русс Иван! Сталин капут? А? Капут? Эй, русс Иван?

Среди усталых изможденных военнопленных прокатилась легкая волна недоумения. Немец, не дождавшись ответа, злобно хрюкнул и швырнул недоеденное яблоко под ноги так, что оно упало между ним и забором из колючей проволоки. Сидящие ближе всего к ограждению голодные люди потянули к нему свои руки. Немец хитро прикрыл один глаз, не спеша тщательно прицелился и нажал на спусковой крючок автомата… Очередь прошила сразу три протянутые ладони, подняв фонтан пыли, смешавшейся с темной густой кровью раненых людей. Обрадованный своей жестокой проделкой, потный живодер заорал:

– Найн? Найн! Ста-лин ка-пу-у-ут? Ста-а-а-ли-и-и-ин ка-а-а-а-пу-у-ут!

Садист развлекался тем, что заставлял несчастных голодающих людей, окруженных стальными шипами и злобными псами, выпрашивать кусок хоть какой-то еды, выполняя его мерзкие прихоти.

В соседней яме были собраны матери с детьми и молодые женщины. Правда, среди них оказались и женщины более старшего возраста, которые старались не попадаться на глаза охранникам и тихо сидели на земле. Все видели, как при разгрузке очередного каравана пленников двух пожилых теток, неуклюже упавших при высадке из машины, просто забили ногами и прикладами, не утруждая себя даже расстрелом. Все сказки о вольной, сытой жизни «в труде и радости», рассказанные агитаторами типа Георгия Берга, моментально развеялись перед наглядным фактом жесточайшего убийства невинных беззащитных женщин. Загнав свободных мирных людей за колючую ограду, немцы перестали проявлять даже минимальную вежливость и человечность.

Исключение было сделано для нескольких пленных, которые добровольно вызвались помогать немцам наводить порядок, разносить воду и скудную еду, которую раз в сутки все же было решено выдавать людям, чтобы «не испортить рабочую силу». Таких со всего лагеря набралось полтора десятка. Их моментально привели в более-менее подобающий вид, одев в отобранные у кого-то из пленных гимнастерки без знаков различия и нацепив всем на рукава белые повязки – символ крошечной, но уже власти над несчастными согражданами. Для пущей важности им выдали деревянные палки. Получив их в руки и надев повязки, эти люди превратились в самых жестоких надсмотрщиков, ненавидя свое недавнее рабское положение, которое со всей очевидностью сейчас лицезрели, видя униженных измотанных товарищей, женщин и детей. Все эти несчастные пленники не вызывали в них сострадания и боли, а лишь напоминали о том, что и они сами только что были такими рабами, пленными бесправными полутрупами, обреченными на гибель… Это ощущение подстегивало их почище кнута надзирателя и заставляло быть жестокими, бездушными, опьяненными призрачной властью и близостью смерти…

Подходил к концу первый день нового лагерного существования Лёньки, Акулины и их односельчан, также грубо выгруженных из машины и загнанных в землянку. Помимо юного партизана и его матери сюда же сгрузили еще несколько матерей с детишками разного возраста, молодую вдову Олёну, деревенского глухонемого инвалида Афанаса, семью Вани Бацуева: маленького Петьку, Настю и их мамку. Лёнька успел по дороге рассказать им, что с их братом и сыном все в порядке и он остался свободным и не пойманным в дремучем лесу.

Односельчане старались держаться ближе, стараясь чем могли поддерживать друг друга. Особенно старались успокоить детишек, не понимавших, что происходит и когда закончится это странное путешествие, чтобы они смогли вернуться домой. Тяжелее всего было малышам. Петюню было жальче всех. Он оказался самым юным пленником и не замолкая жалобно просил еды и воды. И с тем и с другим было очень плохо. Утренний полив из брандспойта они пропустили, а вечернего еще не состоялось. Солнце иссушило заключенных, а немецкие охранники были заняты своими делами: кто грыз яблоки, а кто курил, другие лениво болтали, обсуждая новости из Германии и с фронтов, а кто-то дремал на самом солнцепеке после обильного обеда.