Лёнька. Украденное детство

– Господин капитан, мой взвод готов к обеспечению погрузки!

– Отлично, начинайте. Да поскорее, не то я сойду с ума от этих соплей и воплей. Приходится заниматься неизвестно чем! Воевать с бабами и сопливыми русскими недоносками. Грузите их скорее. Даю вам пять, нет, четыре минуты на погрузку. Действуйте, гауптшарфюрер! – И повернувшись к своему помощнику и переводчику, добавил: – Фельдфебель, объявите этому сброду, что через минуту начнется посадка в вагоны. Прикажите, чтобы они быстро забирались и не создавали здесь лишнего шума. Моя голова раскалывается от этой жары и вони от этих немытых грязных тварей. Прочь гоните их с моего вокзала! Грузите и отправляйте. Их уже давно заждались в лагере.

Он наконец запихнул еще дымящийся «Вальтер» в рыжую кожаную кобуру и с сожалением оглядел ягодное лакомство, рассыпанное вокруг лежавшего на путях трупа. Бывший начальник станции упал как был в парадной путейской форме, надетой по случаю Всесоюзного Сталинского дня железнодорожника [81] , так и не снятой до самой своей гибели…

– Старый идиот! Испортил мой второй завтрак. Давно надо было его пристрелить. Болтался здесь под ногами и вечно что-то ныл. Совсем сдурел. Не мог смириться, что его место заняли. Ха-ха! – Капитан брезгливо сморщился, словно выпил уксуса, и, подняв оброненную каску, двинулся к вокзалу.

81

Постановление Совета народных комиссаров СССР от 9 июля 1940 г. празднование Всесоюзного дня железнодорожника было установлено в первый выходной августа месяца. В 1941 г. День железнодорожника пришелся на 3 августа.

Навстречу ему вышли два немца в форме полиции, держа перед собой планшеты и кипу каких-то бумаг. Поравнявшись с начальником, они одновременно вскинули руки и доложили:

– Господин капитан, отделение полиции готово к сопровождению состава рабочей силы. Списки проверены в лагере. Дальше их ждет медицинский осмотр в Барановичах и сортировка.

– Да-да. Хорошо. Отправляйте, сопровождайте, сортируйте… делайте все что вам угодно с этим сбродом! Чем меньше их довезете, тем легче будет ими управлять. Ха-ха! – цинично пошутил капитан. Полицейские еще раз вскинули руки в гитлеровском приветствии и проводили взглядами начальника станции.

Солдаты, занявшие место у вагонов, по команде откинули тяжелые металлические засовы и раздвинули двери. Тут же приставили деревянные трапы и замерли по бокам от них. Действовали быстро и очень слаженно. Конвойные тут же тычками, криками и стволами винтовок стали направлять людей к составу. Фельдфебель-переводчик выкрикивал:

– Каждый вагон драйцих человек! Шнелль! Бистро!

– Фельдфебель, почему только по тридцать? – переспросил его командир взвода, обеспечивавшего посадку.

– Такая норма, господин гауптшарфюрер. Они теперь собственность рейха, и их надо довезти живыми. Тридцать человек могут здесь разместиться и живыми доехать. Тем более там дети. Распорядитесь, чтобы в каждый вагон поставили по два ведра.

– Зачем еще ведра? И почему по два? – продолжал недоумевать командир охраны.

– Это тоже норма. Одно ведро с водой для питья, второе – наоборот. Для отходов и туалета. Таков порядок, господин гауптшарфюрер. Прошу вас, соблюдайте правила. – Помощник нового начальника вокзала старался всегда следовать приказам и предписаниям, поэтому считался прилежным исполнителем, который к тому же достаточно быстро освоил мудреный язык оккупированных территорий и выполнял еще функции толмача.

– Слушайте, фельдфебель! Не слишком ли много правил? Хватит им одного ведра. Мои солдаты научены охранять, ловить, убивать, а не таскать парашу для баб. Воду мы раздадим, а когда выпьют ее, пусть туда и гадят. Этим скотам все равно куда опорожняться. Достаточно им одного ведра, – раздраженно ответил эсэсовец и, резко развернувшись, двинулся к открытым вагонам. Он снял с пояса флягу и жадно отпил почти половину. Вернул металлическую емкость обратно на пояс и отдал распоряжение об ускорении погрузки и раздаче ведер с водой.

Ведро воды, предназначенное для вагона, в который попали Акулина с сыном, досталось нести ей. Часовой у трапа просто ткнул в нее пальцем и указал на стоящую возле колес емкость. Лёнька пытался помочь ей и придерживал ведро с другой стороны за ручку и облезлый металлический бок, чтобы не пролить ни одной драгоценной капли. Неделя, прожитая в яме, где вода подавалась дважды в день из шланга, научила их быть бережливыми. Лёнька вцепился в железную дужку и тащил ведро с живительной влагой, как вдруг вновь увидел под ногами раздавленные ягоды крыжовника, а рядом запекшуюся темную кровь и разбитую седую голову лежащего под колесами вагона человека в красивой белой форме… Он закусил губу и аккуратно обошел труп железнодорожника. Слезы горячей струйкой потекли по щекам.

Солдаты, стоявшие возле вагонов, подгоняли, подсаживали, подталкивали женщин и детей, пересчитывая их по мере погрузки. Как только тридцатый человек взбирался по деревянному трапу в вагон, двери задвигались, засов вставлялся в пазы, и подошедший фельдфебель пломбировал его. Немецкая пунктуальность требовала строгого учета и соблюдения всех приказов. Как и заявил он в разговоре с гауптшарфюрером, теперь эти бабы и ребятишки были вовсе не свободными советскими гражданами и даже не пленниками фильтрационного лагеря, а собственностью германского фюрера, превратившего их в безмолвных и бесправных рабов…

Глава двадцатая Вагон

Эффективное и продолжительное устрашение может быть достигнуто либо суровым наказанием, либо путем проведений мероприятий, при которых родственники преступников и остальное население остаются в неведении относительно судьбы этих преступников. Эта цель достигается при увозе преступников в Германию [82] .

С грохочущим хрустом, звенящим лязгом и отвратительным скрежетом задвинулись двери вагона, набитого людьми. Глаза привыкали к темноте, которую можно было потрогать и даже понюхать. Всё потому, что мгла, поглотившая загнанных внутрь женщин и детей, отвратительно смердела навозом и коровьими испражнениями и состояла не только из миазмов, но и из поднятой пыли, шершавых грязных стен, заваленного гниющей вонючей соломой пола и сбившихся в кучу перепуганных людей, еще вчера бывших свободными и вольными крестьянами «самой прекрасной Страны Советов».

82

Из письма Кейтеля от 12 декабря 1941 г. СС в действии. Документы о преступлениях СС. С. 168.

– Бабы, давайте как-то распределимся! – подала голос одна из матерей. Кто именно, в этой сумеречной людской толчее было не понять.

– А как же тута распределиться-то? – отозвались из самой середины.

– Ой! Ведро, ведро не опрокиньте, бабоньки! – Лёнька услыхал голос матери, которая присела и обнимала драгоценную емкость, оберегая ее от опрокидывания в этой толчее и суете.

– А ну, давай крайние по пять человек и те, кто с детьми, шагайте в сторону стенок, пока не упретесь! – предложил голос помоложе.

Произошло какое-то движение, и глаза, постепенно начинавшие различать силуэты отдельных людей, уже видели, как вдоль трех стен выстроились мамки с детками. Слабый мутный свет проникал только через два забитых стальными листами с узкими прорезями окошка, расположенных под самой крышей вагона. Центр вагона сразу же опустел, так как все в него посаженные уже разошлись по бокам. Тот же голос, но теперь из угла продолжал:

– Граждане, теперь попробуйте каждый определить себе место возле стенки так, чтоб спиной к стене, а ноги вперед в центр вытянуть. Поскольку, похоже, нам Гитлер перин и кроватей не приготовил, придется усаживаться на солому.

– Ой, так она ж вся изгажена и воняет.

– Тут, кажись, коров да телят возили?

– Как же мы тут ляжем-то? – неслись с разных сторон возгласы.

– Бабоньки, милые, а как иначе-то?! – увещевала их самая активная женщина-организатор. – И чем быстрее устроимся, тем лучше. Не дай Бог тронемся, так вообще не разберемся, а про вонь да грязь нам забыть покамест надо. Позже будем отмываться да оттираться! Кто с детишками поменьше, идите в угол, там почище должно быть и с двух сторон защита. А кто один, так не серчайте, но ваше слово последнее. Займете то, что останется. Себя-то легче содержать да обиходить. Нам всем сейчас детишек надо сберечь.