Лес рубят - щепки летят

Следующий день был днем отпусков на Пасху. В приюте все шло вверх дном. Все суетились, бегали, шумели; в приемной толпились бедные матери детей с узелками принесенной одежды; дети стремглав носились на половину Анны Васильевны, отпрашивались в отпуск, переодевались из приютского платья в свое, снова являлись к Анне Васильевне, торопливо, на ходу целовались с подругами, прощались с помощницами и улетали из своей клетки с такой быстротой, что их престарелые матери и тетки были не в силах догонять своих детей. Среди этой возни помощницы тоже утомились не на шутку, считая одежду, оставленную детьми, осматривая отпускаемых воспитанниц и объясняясь с их родителями. Впервые в течение долгих месяцев оставшиеся воспитанницы шли к обеду не попарно; впервые в течение нескольких месяцев за столом не только не было недостатка в пище, но был даже остаток ее. Приют на один день принял оживленный вид, и после постоянного казарменного порядка было просто отрадно видеть разбросанные по полу лоскутки, обрезки бумаги и тому подобные предметы, оставленные детьми. Приютские комнаты походили на казематы, из которых после долгого заключения узники вырвались на свободу.

— Ну, кажется, сегодня можно будет и отдохнуть, — заметила Ольга Никифоровна, раскрасневшаяся, как вареный рак, и облитая крупным потом. — Ноги совсем притоптались.

— Я тоже устала, — томно промолвила Марья Николаевна. — Впрочем, сегодня и без нас посидят дети.

— Кто-нибудь из старших присмотрит, — решила Ольга Никифоровна. — Скворцова может.

Ольга Никифоровна знала, какой эффект это произведет на Марью Николаевну.

— Ну, уж нашли на кого положиться! — ядовито воскликнула Марья Николаевна.

— Отчего же на нее и не положиться? — спросила Катерина Александровна. — Впрочем, и я не пойду отдыхать; значит, можете быть покойны.

Катерина Александровна радовалась, что ей представится случай поговорить со Скворцовой, не боясь соглядатаев.

— Да где же Скворцова-то? Я ее не вижу, — произнесла Ольга Никифоровна, обводя комнату глазами.

Все осмотрелись.

— Вот видите: из-за стола без позволенья вышла, — едко заметила Марья Николаевна. — Хороша помощница!

— Она не была-с за столом, — отозвался чей-то голос из среды воспитанниц.

— Сходите за ней кто-нибудь! — велела Ольга Никифоровна.

Три воспитанницы выскочили из-за стола. Дети считали за счастие возможность пробежаться.

— Вернитесь! Ступай ты, Кононова! — приказала Зубова.

Две воспитанницы с постными физиономиями вернулись на место, а третья, подпрыгивая, побежала на поиски.

— Она, верно, лежит в спальне: ей давно нездоровится, — промолвила Катерина Александровна.

— Помилуйте, у нее щеки лопнуть хотят, — ответила Марья Николаевна.

— Ее с утра-с нет, — снова раздался чей-то голос с конца стола.

— Как с утра нет?

— Да-с, она и чаю не пила с нами.

Катерина Александровна побледнела как полотно; в ней пробудилось предчувствие чего-то недоброго.

— Это мило! Да она просто бежала! — воскликнула Марья Николаевна. — Верно, Новиковой подражать вздумала: та тоже два года тому назад убежала! Негодная, развращенная девчонка! Нашла какого-нибудь…

— Ну, Марья Николаевна, я вам ие позволю, — прерывающимся голосом произнесла Катерина Александровна и поднялась с места. — Здесь дети!

— Ах, что вы мне говорите, будто они не знают, что она развратная.

— Говорю вам: молчите! — еще более взволнованным тоном произнесла Катерина Александровна, не помня, что она говорит. — Она, может быть, руки на себя наложила, а вы смеете ее ругать! Стыдитесь! Вы сами женщина; вы сами вон до какого цвета лица дожили в этой каторге.

— А, так вам мой цвет лица не нравится! — уже со слезами в голосе забормотала Постникова язвительным тоном.

— Не о том я говорю, что он некрасив, а о том, что он не от сладкой жизни явился.

В эту минуту явилась Кононова и объявила, что Скворцовой нигде нет, что ее никто не видал с утра.

Катерина Александровна в волнении, почти шатаясь, пошла по направлению к дверям.

— Надо дать знать Анне Васильевне, — решила Зубова. — Ведь она и казенное платье, значит, унесла. Мало что бежала, так еще обворовала.

— Я и иду к Анне Васильевне, — отозвалась с порога Прилежаева.

— Что за форс явился! — иронически произнесла ей вслед Зубова.

— Это за мою любовь плата, за мою любовь! — хныкала Постникова.

Катерина Александровна, бледная и взволнованная, вошла в гостиную Анны Васильевны. Лицо молодой девушки было настолько встревожено, что Зорина невольно обратилась к ней с вопросом:

— Что с вами?

— У нас несчастье: Скворцова пропала, — ответила Катерина Александровна.

— Как пропала? Не может быть! Да когда же?

— Ее с утра никто не видал.

— Боже мой! Боже мой! Да что же это такое? — воскликнула Анна Васильевна. — Что я скажу Боголюбову? Ведь это уж третий случай! Он меня со свету сживет. Этого только недоставало! Это награда к праздникам!

Зорина в волнении заходила по комнате.

— Надо принять меры, Анна Васильевна; надо ее отыскать, спасти, — проговорила Катерина Александровна.

— Ах, что вы мне о ней толкуете! — вспылила Анна Васильевна. — Есть мне дело до этой негодницы! Низкая тварь, она губит меня. Я бы, кажется, ее из своих рук задушила! А я еще всегда заботилась о ней, принимала ее сторону. Это недаром; это ее настроили; это кто-нибудь под меня подкопаться хочет. Боже мой, и за что же это все на меня обрушивается в этом вертепе, в этом аду! — Анна Васильевна была вне себя от тревоги. — Ну, что я скажу Боголюбову? Что? — взволнованно восклицала она. — Ведь, может быть, он уже все знает; может быть, она прямо к нему прошла, наговорила на меня… У нас каждую кухарку слушать станут… Всем верят… Надо ехать, ехать надо! Нет, я не дам погубить себя так; я прежде всех погублю… я… я…

Анна Васильевна в изнеможении опустилась на кресло. Видно было, что под влиянием сильного страха она сама не сознавала, что говорила. В душе эта отставная полковая барыня была вовсе не злой, но чувство самосохранения заставляло эту уже близкую к бедности женщину делаться беспощадной в отношении тех, кто каким бы то ни было образом содействовал уничтожению ее последних средств к жизни.

— Не ездите, Анна Васильевна; лучше прежде отыскать ее… Может быть, все уладится! — произнесла Катерина Александровна. — Позвольте мне…

— Что вы толкуете? Да разве я могу не ехать? Разве эта история не будет завтра же известна и Боголюбову, и графине, и всему городу? Это все на меня обрушится… Разве вы думаете, что мне приятны эти объяснения?.. Вы, кажется, должны были понять мой характер, мое стремление избежать дрязг и ссор…

— Дело, во всяком случае, принесет вам неприятности, — проговорила Прилежаева. — Так лучше устроить его так, чтобы спасти ребенка, а потом смягчить поступок бедной девочки.

— Ребенка!.. Девочки!.. — воскликнула Анна Васильевна с негодованием. — Знаю я их: это развратницы, выкидыши вертепов! А вы называете ее ребенком, девочкой! Милая рекомендация для вас самих!