Лес рубят - щепки летят

— За какою Скворцовой? Я не знаю-с… — пробормотал он, окончательно растерявшись.

— Что вы мне говорите, когда все знают, что она ушла к вам! — перебила его Катерина Александровна.

— Как-с? все? — воскликнул он, отступая на шаг. — Господи, что же это такое? Погубила, совсем погубила и меня и себя. Я ведь говорил, говорил! — Он схватился за голову.

— Как вам не стыдно было обольстить бедного ребенка! — с упреком промолвила Прилежаева.

— Помилуйте! Я-с… я тут ни при чем, — заговорил он прерывающимся голосом. — Что же я мог сделать?.. Я ее отсылал; я говорил… Не мог же я силой… Боже мой, что же это со мною будет… Ведь вот не послушалась… Погубила…

Катерина Александровна с невольным отвращением смотрела на этого человека.

— Если бы вы знали, как я противился… — бормотал он. — Это она сама во всем виновата…

В эту минуту за ширмами послышались задушаемые рыдания. Катерина Александровна быстро подошла к ширмам. За ними на смятой постели, уткнув голову в подушку, сидела Скворцова. Ее тело конвульсивно вздрагивало от подавляемых рыданий.

— Наташа, полно! Это я, — проговорила с состраданием и лаской Прилежаева. — Не бойся, никто не знает, где ты…

— Я не пойду, не пойду… я умру здесь, — бормотала девушка, судорожно выбиваясь из рук Катерины Александровны.

— Полно, бедная! — ласково шептала Прилежаева. — Поедем… Я скажу, что встретила тебя на дороге… У себя в квартире… Что-нибудь придумаем… Торопись: не то будет поздно.

— Слушайтесь же… Вам они добра желают… Не губите ни меня, пи себя, — бормотал Рождественский. — Вот ваш капор…

Катерина Александровна обернулась к нему бледным лицом.

— Подите прочь! — тихо произнесла она.

— Войдите в мое положение… Я готов бы ее оставить, если бы… Как же бежала…

— Подите прочь! — настойчиво произнесла еще раз Прилежаева и обратилась к Наташе. — Поедем же! Торопись. Надо скорее.

— Голубушка, родная! Лучше я руки на себя наложу! — рыдала девушка.

— Полно, полно: все обойдется! — утешала ее Катерина Александровна. — Я не дам тебя в обиду.

— Не хочу я жить, не хочу!.. Если бы вы знали!.. — девочка снова зарыдала еще сильнее.

Это была тяжелая, мучительная сцена. Катерина Александровна дрожала, как в лихорадке.

— Я выйду из приюта, я не хочу быть там! — говорила Скворцова.

— Пойми ты, что тебя заставят вернуться, что у тебя ни паспорта нет, ни права выйти из приюта. Тебя могут с полицией взять, могут за воровство наказать, — объясняла Катерина Александровна.

— Я не раба им, не крепостная! — кричала девочка.

— Дитя, ты сама не знаешь, что говоришь, — с горечью произнесла Катерина Александровна. — Они могут силой взять тебя…

Прошел целый час. Катерина Александровна сделала нечеловеческие усилия, чтобы объяснить Наташе необходимость возвратиться в приют. Наконец Скворцова с распухшими глазами, покрытым пятнами лицом, едва стоя на ногах, вышла из комнаты Рождественского.

— Ради бога, не выдайте-с меня! — проговорил он, обращаясь к Прилежаевой.

— Позаботьтесь, чтобы вас не выдали в вашем доме, — сказала Катерина Александровна.

— Здесь только служанка знает-с…

— Ну, так и не велите ей говорить…

Она вышла с Наташей на улицу. У ворот стоял извозчик.

— К школе гвардейских подпрапорщиков, — сказала ему Катерина Александровна, садясь с девочкой на дрожки.

Обе молодые девушки ехали молча. Так же безмолвно поднялись они на лестницу и вошли в квартиру, где жила Марья Дмитриевна.

— Катюша, что с тобою? На тебе лица нет! — воскликнула Марья Дмитрневпа, всплеснув руками.

— После, мама, после! Теперь приготовь чаю и дай умыться ей и мне, — проговорила Катерина Александровна и вздохнула широким вздохом, словно желая облегчить стесненную грудь.

Марья Дмитриевна совсем растерялась и не знала, за что взяться. Катерина Александровна тихо промолвила ей:

— Ты не бойся: со мною ничего не случилось: я просто устала, исполняя поручение начальницы. У этой бедной девочки несчастие случилось.

— Господи, а я уж думала, не с тобой ли что, храни владыко, сделалось, — проговорила Марья Дмитриевна с облегченной грудью и более спокойно принялась за дело.

Наташа между тем машинально умылась и стала приглаживать волосы. Она безмолвно и покорно повиновалась Катерине Александровне.

Штабс-капитан, заслышав голос Катерины Александровны, спросил, можно ли войти.

— Нет, — отозвалась Катерина Александровна. — Я зайду к вам сама.

Она вошла в комнату старика.

— Что это вы, милейшая Катерина Александровна, сами на себя не похожи? — спросил старик.

— Неприятности случились! — проговорила Катерина Александровна, опускаясь на стул.

— С вами?

— Нет.

Молодая девушка тихо передала старику в немногих словах всю историю.

— Проклятие! проклятие! Совсем погубили! — пробормотал старик. — Теперь надо отстаивать, непременно отстаивать!

— Разумеется! Не знаю только, как сказать, где я ее встретила? — задумалась Катерина Александровна.

— Ну, да скажите, что встретили на улице. Тут придумывать ничего нельзя. Станут наводить справки… Лишь бы от наказания отстоять…

— Меня, право, в жар бросает, как подумаю, что с нею будет! — вздрогнула Катерина Александровна.

— А вы не думайте! Вперед тут ничего не придумаете. Надо действовать, соображаясь с обстоятельствами. Только не унывайте!

Старик еще несколько минут ободрял Катерину Александровну; наконец Марья Дмитриевна позвала ее к чаю. Выпив наскоро чашку чаю, осмотрев костюм Наташи, Катерина Александровна поднялась с места и отправилась в приют. Ей хотелось, чтобы дороге не было конца. Ее давила мысль о встрече Наташи с Постниковой, Зубовой, Анной Васильевной и детьми. Впервые Катерина Александровна не просто не любила приют, но ненавидела его, как каторгу, как вертеп гибели. Как гадки казались ей эти обнаженные желтые стены с сырыми темными пятнами! как страшны казались ей эти окна с белой краской — эти покрытые белилами, не видящие света и жизни глаза! Она вошла с Наташей в переднюю и прошла в свою комнату как-то воровски.

— Сиди здесь покуда! — тихо сказала она Наташе и поцеловала ее в лоб.

Через минуту она была у Анны Васильевны.

— Анна Васильевна, я привезла Скворцову! — проговорила Прилежаева.

— А! у Рождественского изволили быть? — спросила Анна Васильевна, которой уже были переданы все приютские толки и сплетни.

— Нет, зачем мне было к нему ездить! — промолвила Катерина Александровна. — Я просто поехала домой освежиться, напиться у матери чаю. Вдруг… гляжу, — по дороге идет Скворцова, вся в слезах, совсем ослабевшая. Я ее окликнула. Она остановилась, и мне удалось взять ее с собою. Я едва ее успокоила. Она, должно быть, нездорова. Дети говорят, что она недавно всю ночь бредила. Раз я сама слышала, как она плакала ночью…