Лес рубят - щепки летят

— Добрая она, — как-то по-детски проговорила Скворцова. — Она только горячая… А я совсем гадкая, совсем гадкая… И зачем это он сделал!.. — она закрыла лицо руками. — Я его не люблю… Я ненавижу его, — тихо прошептала она.

— Полно, Наташа; не думай ни о чем, — ласково промолвила Катерина Александровна. — Тебе надо отдохнуть, поправиться!.. Не говори никому ничего…

— Я вам только! Вы как мать мне, родная моя! — прошептала девушка и припала губами к руке Катерины Александровны.

В эту минуту раздались в гостиной сердитые мужские шаги и Александр Иванович, не обращая ни на кого внимания, в фуражке на голове, прошел по комнате. Через несколько минут из спальной вышла Анна Васильевна. Ее глаза были красны от слез, но она старалась скрыть свое волнение и подошла к двум девушкам с ласковой улыбкой. Вся ее фигура в эту минуту как-то принизилась и выглядела далеко не так величественно, как обыкновенно.

— Ну что наша путешественница? — шутливо проговорила она, потрепав Наташу по щеке. — Лучше?

— Благодарю вас, теперь лучше! Извините меня, огорчила я вас, — отозвалась Скворцова.

— Поправляйся, поправляйся! Сейчас пришлю тебе чаю! Это полезно.

Анна Васильевна удалилась с Катериной Александровной в спальню.

— Ее узнать нельзя; совсем другая стала, — заметила Зорина про Скворцову.

— Такое тяжелое горе хоть кого изменит.

— Ах, друг мой, да какое же горе легко! — вздохнула Анна Васильевна. — В молодости только привычки нет скрывать то, что гложет сердце. С годами и к этому привыкаешь. Тяжело, невыносимо жить, а ничего… живешь, смеешься, точно и в самом деле на душе не кошки скребут, а одно веселье слышится.

Вечер прошел тихо в задушевных беседах, в рассказах о прошлом.

Что-то глубоко грустпое, недосказанное, но понятное без слов слышалось в речах обеих собеседниц. Несмотря на разницу лет, положений и образования они вдруг тесно сблизились в этот вечер. Он как-то освежительно повеял на Катерину Александровну, как затишье после бури. Она понимала, что в этот день в Анне Васильевне нашелся и ярко блеснул тот кусочек золота-человека, о котором говорил, которого везде искал штабс-капитан. Из слов Анны Васильевны молодая девушка узнала, что старуха занимает место начальницы по необходимости, что она презирает помощниц и знает все их дурные стороны, что она окружена шпионами, которые не только сообщают ей обо всех мелочах, но доносят и на нее.

— Вы здесь не уживетесь, — заметила между прочим старуха. — Чтобы ужиться здесь, нужно иметь каменный лоб и черствое сердце. К сожалению, даже и я не могу поддерживать вас, потому что на вас начнут наушничать Боголюбову, и Грохову, и графине.

Старуха еще долго распространялась о приюте и сетовала на необходимость жить в этой среде, членов которой в былые времена она не пустила бы на порог своего дома. Уходя от Анны Васильевны в грустном, но мягком, не лишенном сладости настроении, Катерина Александровна застала в рабочей комнате Зубову и Постникову. Обе старые девы о чем-то горячо разговаривали вполголоса и тотчас же смолкли при появлении Прилежаевой. До ее слуха долетели только слова: «Сама графиня ведь!» Молодая девушка поняла, что тут еще шли толки о событии дня, которое своею таинственностию должно было заинтересовать и взволновать мелкие душонки двух девственниц. Катерина Александровна молча шла через залу.

— Засиделись у Анны Васильевны. Мы уже думали, что вы и ночевать у нее будете, — проговорила Зубова.

Катерина Александровна не нашла что ответить и молча вышла из комнаты.

— Ну, совсем нос подняла! И что у них тут случилось? Наташка тоже у Анны Васильевны! — говорила Зубова.

— Уж не на мое ли или не на ваше ли место готовят помощницу? — тревожно заметила Постникова.

— Что же мудреного! Оно бы и кстати наградить за то, что начала гулять! Пример хороший. Будем живы, так еще и плоды увидим всей этой истории…

В полумраке раздался грубый смех Зубовой, долетевший до слуха Катерины Александровны, и в ее голове промелькнула мысль: а есть ли в этих женщинах какая-нибудь частица золота-человека?

V СТАРАЯ БАРЫНЯ И СТАРАЯ РАБА

Рано утром, повидавшись с Анной Васильевной и Наташей, которую снова перевели в классную комнату, Катерина Александровна пошла домой. Ее лицо так сильно изменилось в последний день, что Марья Дмитриевна тревожно спросила дочь о здоровье.

— Ничего, мама, я здорова, — ответила Катерина Александровна. — Неприятности только у нас случились там со Скворцовой!

— Слышала я, слышала от Флегонта Матвеевича, — вздохнула Марья Дмитриевна. — Да ты не принимай, голубушка моя, все к сердцу, береги себя.

— Нельзя, мама, не волноваться, когда человека губят.

В эту минуту в комнату вошел штабс-капитан, услышавший голос Катерины Александровны.

— Ну что, добрейшая моя фея? — спросил он, пожимая руки молодой девушки. — Как дела?

— Плохи, Флегонт Матвеевич, очень плохи, — ответила Катерина Александровна.

Она в коротких словах передала о случившемся. Марья Дмитриевна тяжело вздыхала во время рассказа и тихо шептала: «Изверги, изверги! Жалости в них нет! Бога они не боятся!» Флегонт Матвеевич слушал молча и изредка ерошил свои волосы под влиянием внутреннего волнения.

— Теперь надо попытаться съездить к княгине, — промолвила Катерина Александровна, окончив рассказ, — и во что бы то ни стало нужно спасти девочку.

— Ах, Катюша, не повреди ты себе, — проговорила Марья Дмитриевна с опасением. — Ты человек маленький, недолго и себя погубить. Всех, маточка, не спасешь.

— Ну, мама, если все о себе думать, так придется на все сквозь пальцы смотреть!

— Да что ж делать-то, маточка моя? Поневоле будешь сквозь пальцы смотреть, когда и самим не сладко живется. Что чужую крышу крыть, когда и сквозь свою каплет?

— Я так не могу жить.

— В отца ты пошла, в отца! Вон он также все сначала кипятился. А что поделал? До чего дошел?

— Хорошо, что подлецом не сделался.

— Так-то оно так, да ведь и радости-то немного принесла его честность. Вон Данило-то Захарович шел себе своею дорогой, ни во что не мешаясь, так теперь и человеком стал. А отец-то твой… Ну, да что и говорить; сама знаешь, до чего дошел, до чего нас, горемычных, довел…

Катерина Александровна нахмурила брови. Ее задели за живое слова матери; ей было больно, что мать так безучастно смотрит на чужое горе.

— Мама, у вас у самих дочь в том же приюте. Что бы вы сказали, если бы с ней случилось то же самое и если бы никто не вступился за нее? — спросила молодая девушка.