Лес рубят - щепки летят

Катерина Александровна на мгновение вспыхнула и потом побледнела сильнее прежнего.

— Анна Васильевна, Скворцова поступила в приют семи лет, — с усилием проговорила она и сдвинула брови; ее лицо приняло злое и суровое выражение.

— Ну, так что же? — перебила ее с нетерпением Зорина, уже начавшая переодеваться.

— Она жила с тех пор безвыходно под этой кровлей… Где же она могла развратиться?..

Зорина окинула глазами Прилежаеву.

— Так не думаете ли вы, что мы ее развратили? — гневно крикнула она.

— Это подумают Боголюбов, графиня и княгиня. Она подумают, что вы не умели смотреть за приютом, что вы…

— Прошу вас, не делайте мне дерзостей! — топнула ногой Зорина. — Вы думаете, что я уже вишу на волоске, что меня выгонят, что меня нечего бояться! Вы ошибаетесь; вы жестоко ошибаетесь! Я останусь начальницей я не только останусь, но и выгоню всех, которые думали сжить меня!

— И прекрасно сделаете, — сдержанно ответила Катерина Александровна. — Но теперь дело не в том; теперь нужно спасти Скворцову и по возможности не разглашать дела.

— Ступайте! Вы сделали свое дело! Теперь я поеду к Боголюбову, — решила Зорина.

— Ради бога, ради всего святого не ездите! — горячо воскликнула молодая девушка и сжала с мучительным выражением свои руки. — Вы сами были матерью; у вас были дочери: сжальтесь над этою сиротой… Ведь это дело дойдет до полиции; о ней подадут объявку… На ней даже казенное платье… Позвольте прежде отыскать ее. Вы доброе дело сделаете! Вам бог заплатит за это!..

Анна Васильевна с не свойственными ей в обыкновенные минуты черствостью и подозрительностью взглянула на Катерину Александровну и иронически спросила ее:

— Да уж вы не заодно ли с нею?

Эти слова заставили очнуться Прилежаеву и понять, с кем она имеет дело.

— В моей жизни нет пятен, и за себя я не боюсь, — твердо проговорила она.

— Ах, боже мой, какая святость! — с иронией воскликнула старуха. — Я это сказала потому, что вы вчера еще разнежничались что-то со Скворцовой.

Катерина Александровна широко открыла глаза: она до сих пор и не подозревала, что даже у приютских стен есть глаза.

— Я именно потому-то и хлопочу о Скворцовой, что не далее, как вчера, я застала ее в слезах, в таком состоянии, в каком может быть человек перед самоубийством, — произнесла Прилежаева.

— Трогательно! — иронически заметила старуха, надевая шляпку. — Чувствительные кухарки… Впрочем, мне надо ехать… Ступайте!

Катерина Александровна молча вышла из комнаты. В ее голове шумело; ей казалось, что она находится в каком-то чаду; она не помнила, что она говорила; она не могла обсудить, как она будет действовать дальше. В такие минуты человек идет напролом, бьет, может быть, не в то место, куда надо бить, но что же делать, если внутреннее волнение и быстрота совершающегося неожиданного события не дают возможности для строгого начертания плана действий. Катерина Александровна быстро прошла в залу и позвала одну из подруг Скворнрзой.

— Не знаешь ли ты, куда она ушла? — тихо спросила Катерина Александровна у девочки.

— Не знаю-с! — отвечала та, видимо, прилагая все усилия, чтобы прямо смотреть в глаза Прилежаевой.

— Ты не бойся. Ни ей, ни тебе худо не будет, если ты скажешь…

— Я не знаю-с, — быстро и отчетливо ответила воспитанница, как отвечают отпирающиеся от преступления арестанты.

— Но как ты предполагаешь? — начала Прилежаева, ласково смотря на девочку. — Ты, может быть, своим предположением дашь возможность спасти ее…

— Я не знаю-с! — еще бойчее ответила воспитанница.

Катерина Александровна нетерпеливо отошла от нее и пробралась в спальню детей. В ее голове мелькнула новая мысль. Прилежаева вошла в спальню: там не было ни души; она подошла к постели Скворцовой и отперла ее шкаф. Там было песколько книг, несколько ленточек и цветных лоскуточков. Катерина Александровна с минуту оставалась в нерешимости; потом торопливо начала осматривать каждую вещицу, перелистывать каждую книгу, каждую тетрадь. Осмотр продолжался долго, но результатов не было никаких. Катерина Александровна уже начинала отчаиваться в успехе, когда на пол из одной тетради Упал какой-то лоскуток бумаги: это был очень маленький кусочек почтовой бумаги, на нем стояли буквы: лой Ник. Катерина Александровна начала быстро рыться в тетради, но в ней не было больше ничего. Молодая девушка снова начала вынимать из шкафа и перетряхать лоскутки, книги и тетради. После долгих усилий перед Прилежаевой упало еще два лоскутка почтовой бумаги; один из них подходил к нижней части найденного ею прежде клочка, но на этом лоскутке не было ничего написано. Прошло еще минут пять в тщетных поисках, и у молодой девушки очутилась в руках еще полоска бумаги с буквами: Ивано. За этими буквами следовало чернильное пятно. Катерина Александровна сидела над этими лоскутками и уже догадывалась, что они составляют первую строку недописанного письма, разорванного и брошенного, вероятно, вследствие упавшей на него чернильной капли. Прилежаева стала машинально перелистывать краткий катехизис, покрытый пометками, исписанный рукой Скворцовой. На одной из страниц этой ветхой книги молодой девушке бросилась в глаза надпись: «милый Коля!» Катерина Александровна стала еще прилежнее искать в книге объяснения загадки, но его не находилось. Среди различных заметок в книге поражали только постоянно встречавшиеся большие заглавные буквы: Н. И. Р., переплетенные в самые затейливые вензеля. Она поспешно уложила вещи в шкаф и, вся раскрасневшаяся, пошла в рабочую комнату. В коридоре ей попалась одна из взрослых воспитанниц.

— К кому писала письма Скворцова? — неожиданно спросила Катерина Александровна.

— К Рождественскому-с, — ответила скороговоркой девушка и вдруг вся покраснела до ушей. — Я не знаю-с; она ни к кому не писала-с… Ей-богу-с, — забормотала она.

— Мне больше ничего не надо! — проговорила Катерина Александровна.

— Это я так… Вот вам Христос-с! — клялась чуть не плача девочка.

— Полно, — перебила ее Катерина Александровна. — Что ты боишься? Разве я стану рассказывать?

Прилежаева торопливо вошла в залу. Там сидели Постникова и Зубова, окруженные несколькими из младших воспитанниц.

— А, адвокат Скворцовой идет! — засмеялась Зубова своим грубым смехом. — Нечего сказать, за хорошего человека заступаетесь. Вон послушали бы, что дети-то говорят: она записочки Рождественскому передавала. Верно, к нему и в гости пошла.

Тайна, которую с таким трудом старалась открыть Катерина Александровна, была уже известна другим двум помощницам через маленьких шпионов.

Катерина Александровна ничего не ответила Зубовой и прошла в свою комнату. Через несколько минут она вышла из приюта. Она дошла до первого извозчика и, не торгуясь, как бы бессознательно села на дрожки. Она все еще не могла прийти в себя. Она опомнилась и испугалась предпринятого ею дела только тогда, когда ей удалось найти жалкую и темную переднюю квартиры, в числе жильцов которой был и Рождественский. Катерину Александровну поразил тяжелый воздух этой передней: здесь пахло водкой, жженым кофе, постным маслом. Это была какая-то трущоба. В конце коридора слышались шумные мужские голоса, принадлежавшие, по-видимому, порядочно охмелевшим собеседникам. Спросив у какой-то чухонки, отворившей дверь, в которой комнате живет Рождественский, Катерина Александровна ощупью пошла по темному коридору.

— Николай Иванович, к вам еще гостья, — крикнула чухонка.

Эти слова заставили Прилежаеву вздрогнуть. Она быстро отворила дверь и почти натолкнулась на хозяина комнаты, заслонившего ей дорогу.

— Что вы-с? Как вы сюда попали? — пробормотал он, неуклюже стоя перед посетительницей.

— Я приехала за Скворцовой, — решительно проговорила Катерина Александровна, глядя прямо в глаза совершенно растерявшемуся молодому человеку.

Он был бледен; его волосы были в беспорядке. По всему было заметно, что и для него прошел этот день недаром.