Лёшенька
Шрифт:
***
Полинка выпросила у матери красные лоскутки и шила почти всамделишные сапоги для кошки, как в книге сказок, которую Яшка принёс из школы.
– Четыре сапога надо, – настаивал Лёша, – Зайка не сможет на двух ногах ходить.
– А на картинке два! – возражала Полина, указывая на хитрого кота в сапогах со шпорами. – Лоскутков все равно только на два сапожка хватит.
Лёша вдруг замер, прислушиваясь к чему-то, потом сказал, будто выдохнул:
– Тятя едет…
– Он на Крещение приедет, до Крещения эвон сколько! Мама! – повернула она голову к матери. –
– Нет, дочка, рано ещё братцу Константину, он писал в письме, что в госпитале лежит, ногу лечит. С чего ты взял, баловник? – улыбнулась Лёше мать, продолжая месить ржаное тесто.
– Ему мама сказала, – встряла Полина.
– Я и сам знаю, что тятя едет, он на лошади едет. Лошадь рыжая с белым пятном на лбу. И дядя Антип с ним… тот, с бородой который.
– Ну что ты, он на поезде должен… Царица Небесная, неужто и правда сегодня приедет? Поля, сходи-ка в курятник, собери яйца, коли есть, яишню сделаю. Совсем зимой не несутся, анафемы…
Мать ставила хлебы в печь, когда за окном послышался стук калитки, скрипнула дверь, впустив морозное облако.
В подоткнутой юбке, простоволосая, мать оторвалась от печи, ахнула, узнав гостя. Солдат стоял в дверном проёме, будто в раме.
– Братец Константин… приехал…
Притупившаяся немного боль ударила с новой силой, подкатила комом к горлу, слёзы тут же потекли прозрачными бусинками.
– Не уберегли мы Софьюшку, голубку нашу, корю себя за это… Как простудилась, так слегла и не встала больше… Мальчонка сиротой остался…
– Что ты, сестрица Вера, не кори себя. Я должен руки тебе целовать, что Лёшку не бросила.
Константин подошёл, подволакивая ногу, и неловко обнял и не выдержал, заплакал на её плече, вздрагивая и не утирая слез, не замечая трёх пар любопытных глаз, таращившихся на него из соседней комнатушки. Маленькая Лёшина фигурка оторвалась от дверного косяка, он робко прильнул к отцовской ноге.
– Тебе маму жалко? – спросил мальчик. – Не плачь, у неё больше ничего не болит.
– Лёшенька, ты знаешь кто я?
– Тятя, – прошептал мальчик.
– Ну вот и хорошо, слава тебе, Царица Небесная, – перекрестилась мать, улыбаясь сквозь слёзы. – Признал…
Лёша получил в подарок трофейный нож с костяной ручкой и двумя лезвиями, и ту самую красную банку монпансье. Не дыша открыл жестяную крышку, в избе сразу запахло рябиной, вишней, яблоками и ещё чем-то незнакомым, но очень приятным. Круглые разноцветные леденцы доверху заполняли банку, к внутреннему боку был прижат бумажный пакетик с яркой пасхальной открыткой внутри. На картинке была румянистая весёлая девочка в жёлтом платье, с корзинкой куриных яиц в руке, и надписью: «Христос Воскресе!» Открытку Лёша подарил Полине.
Обедали крупяной похлёбкой, и пышной редкостной яишней на молоке. Неторопливо пили чай из самовара с конфетами монпансье, катая во рту кисло-сладкие камешки.
Лёша украдкой рассматривал отца, открыто смотреть было почему-то стыдно. У него
были добрые глаза и жесткие короткие волосы, торчащие как ежовая шубка, и Лёше хотелось потрогать: не колючие ли они?***
На другое утро Константин был невесел, думал о чём-то своём, несколько раз порезался бритвой, когда брился перед маленьким зеркалом.
– Что-то ты смурной, братец Константин. Али спалось плохо? – спросила за чаем мать.
– Я совсем не спал.
– Надо тебе мяты заварить, мята завсегда сон нагоняет.
Константин промолчал.
– К нему мама приходила, – тихо сказал Лёша.
– Господи, помилуй! Лёшенька, ты иди с Полинкой поиграй, она книжку интересную покажет…Что же ты молчишь, братец Константин, расскажи, что Софьюшка хотела?
– Испужался я сначала, как Софью увидел. Она просила Лексея у тебя оставить, коли жениться захочу.
– Ты молодой, живое о живом думает, – отозвалась мать.
– Ни о чём таком я не думаю. Будем вдвоём с Лёшкой жить. Потеплеет чуть – пойду дом в порядок приводить, пахать и сеять надо-тка. Чужой хлеб я есть не привык, – сказал как отрезал.
Мать пробовала возразить, что мужик ни хлеба испечь, ни щей сварить не сможет. И постирать, и прибрать, и корову подоить надо.
– Ты научишь, сестрица Вера. С голоду не помрём. Так ведь, Лёшка? – подмигнул показавшемуся в дверях сыну.
– Так…
4
Как только сошёл снег, Константин засобирался домой. Он загодя съездил с соседом в свою деревню, с бьющимся сердцем открыл дверь дома, в котором не был три года.
Закрытые ставни не пропускали свет, в горнице было холодно и сыро. Тонкий луч света, пробивающийся из щели, осветил фотографию на стене. Юная Софья в голубом подвенечном платье, и молодой безусый Костя в костюме с жилеткой.
Константин снял фотографию, отер пыль рукавом, поцеловал холодное стекло:
– Будем дальше жить, Софья. Я и Лёшка…
Он открыл ставни – в окна ворвался солнечный свет. Сразу стали видны грязь и тенета в углах. Константин принёс дрова из поленницы, затопил печь. Дрова затрещали, оранжевые языки пламени жадно набросились на поленья, будто голодные. Константин нагрел воды и целый день мыл, чистил, скрёб… Застелил чистым бельём постели, разостлал домотканые дорожки по полу.
– Ну вот… Теперь всё, как при Софьюшке было.
***
Мать тревожно следила как Константин запихивает свои и Лёшкины вещи в мешок, потом не выдержала:
– Может поживёшь у нас ещё, братец Константин?
– Пахать надо, земля ждать не будет, сестрица Вера.
– Оставь хотя бы Лёшеньку…
У Константина опустились руки.
– Вера, да ведь говорили уже. Я решил: Лёшка будет жить со мной.
– А коли женишься? Ты молодой, не будешь век один куковать.
– И не думаю об этом. А ежели моей жене Лёшка придётся не по нраву, то такая мне не нужна.
Мать всплакнула, провожая Лёшеньку, и взяла слово с Константина немедля известить её, если Лёшенька или сам братец заболеют, не дай бог, если помощь понадобится. Константин обещал.