Лета Триглава
Шрифт:
Четвертый же лежит без движения. Сны ему не снятся вовсе, и Беса силится разглядеть лицо, да не может разглядеть, и хочет прикоснуться к яичной скорлупе — да нет у нее рук, чтобы коснуться. Только слышит далекое…
— …готов ли хлеб?
— Готов, да тяжел.
— Ничего! Здорова, сестру донесешь, а тесто псам бросишь.
Свет полоснул по глазам, жар сменился обжигающим холодом.
Выпав на дощатый пол, девушка выплевывала кусочки теста и воду, дышала тяжело, с присвистом. Ее тотчас подхватили под руки, поволокли вон.
Воздух казался обжигающе ледяным. Вода струилась
— Как наречем сестру? — спросила кто-то из полуденниц.
— Вассой станет.
Ее щеки поочереди коснулись поцелуями. Развязали платок под подбородком. Кто-то набросил на плечи широкий рушник, кто-то поднес плошку с травяным настоем. Во двор ворвались соколы-огнеборцы на лихих китежских конях, крикнули:
— Готово ли?
— Готово, братцы! — откликнулись полуденницы. — Будет нам новая сестра, а Китежу — стража.
— Вовремя! — послышался ответ. — Боги огневались, град из людовой соли наслали! Из могил мертвые встают! Горе Тмуторокани!
И, свистнув, взмыли над головами — только вихри закрутились.
Подставив ладонь под град, Васса различила знакомые крупинки, что добывала прежде из мертвых тел, и сразу поверила — те беды были еще не беды, а вот пришла настоящая беда — страшнее и тяжелее прочих.
Глава 31. Насквозь
Вместе с новым именем пришла и новая жизнь.
Вассу поселили в гридницу к прочим полуденницам: хоромина оказалась просторной, с оконцами под сводчатым потолком. Соседки — совсем девчонки, годин по десять от силы. Сперва над Вассой подтрунивали. Виданное ли дело: сами с малолетства на княжьей службе, а тут — перестарок, почти невеста.
Старшая Стана выгоняла всех, едва лишь солнце взойдет, на ристалище — сперва бегали да прыгали, положив на плечи мешки с песком, через деревянные брусья, проложенные на разной высоте, потом учила от плетей уворачиваться, а потом и драться на плетях — в одиночку и группой. Посадили Вассу на скакуна: вороного, с умными очами, но уж очень норовистого. Васса вылетела из седла почти сразу, и хорошо — не на брусчатую мостовую, а на устланную речным песком площадку. Конь был упрям, но Васса — упрямее. Научится, решила так.
После такой науки нещадно болели мышцы. На закате Васса всегда уходила к деревянным мосткам, где, свесив ноги в прохладную воду Светлояры-реки, чинила разорванную одежду, а потом строгала из чурочек диковинных зверюшек, и тем снимала усталость и напряжение.
Игрушки и привлекли внимание соседок.
— А это кто? — спросила курносая Злата, тыча пальцем в извивающееся, украшенное резьбой тулово.
— Аспид, — отвечала Васса, протягивая игрушку. — Голова у него из железа, и хвост железный, а из этих трубочек — видишь? — пар так и валит.
— Как от самоходки?
— Как от самоходки, — соглашалась Васса. — А это вот — Лихо. Глаз у него один, зато видит всю землю насквозь. А свистит так, что обо всем забываешь, и морок такой, что можешь любого поубивать или сам в пасть к Лиху прыгнуть.
— Какого только дива не бывает, — крутила головой
Злата. — А расскажи еще про Лихо да Аспида?И Васса рассказывала.
За это девчонки каждый вечер сбивались вокруг нее в кружок и, точа клинки и переплетая огневые плети, слушали, завороженные, а после засыпали с игрушками под бочком. Хоть и полуденницы, а все равно — дети.
Стана ворчала, что новая богатырша напрасно головы дурными россказнями забивает, да против воли княжича не пойдешь.
Людова соль всю ночь и еще полдня так с неба и сыпалась, а гонцы приносили неутешительные вести.
В разрушенном Червене живых не осталось вовсе, только чудовища да шатуны. Сбивались в стаи, поджидали на проезжих трактах и терзали случайный люд.
Под Копыловым раскрылись болота и пошли извергать из хлябей упыров, багников и прочих бесов.
Поворов раскрыл могильники.
Под стенами Китежа еще было спокойно, но нет-нет, да ночами кто-то надрывно выл и бродил в тумане, шапкой повисшем над рекой Светлоярой. Люду строго-настрого запретили ходить за ворота, охраняемые соколами-огнеборцами, но торговля встала, и каждый восход собирался люд на требище, где горели костры, воскуряя полынь да зверобой, молился богам под увещевания волхвов.
На излете страдника в гридницу вернулась Ива. Незамеченным прошло ее возвращение: молодые полуденницы в ту пору упражнялись в стрельбе и били по деревянным болванам. Тяжелая пищаль едва не вываливалась из натруженных рук, но Васса, сцепив зубы, била довольно сносно, пусть не в самый центр, но близко к точкам, нарисованным червленной краской.
Стана качала головой и прикрикивала:
— Это тебе не топором против навьих махать!
Васса хотела бы ответить, что топором махать тоже нужно умеючи, и силы иметь для того, чтобы голову от тулова отделить, а потом еще по телу надрез произвести, чтобы людову соль выцедить, но перечить не смела, и оттого молчала.
На Иву указала резвая Дода:
— Ивица вернулась! — шепнула Вассе на ухо. — Уж думали, осерчал княжич, а ее вернули. Только из старшой разжаловали.
— За что разжаловали? — обмирая, переспросила Васса.
Дода пожала плечами, ответив, что это не их ума дело, и помчалась объезжать своего вороного.
У Вассы заскребло под сердцем. Выходит, не сдержал княжич своего обещания? Да и не взыщешь с него теперь. На требищах давно не появлялся, вместо себя посылая черного волхва, названного Хлудом Корзой. А вместе с ним, словно тень, ходила молчаливая женщина с холодным взглядом. Такую встретишь — сразу с дороги отойдешь, и Васса предусмотрительно отходила.
Теперь же заметила, как Ива подошла к Стане и долго, тихо о чем-то с ней разговаривала.
— Придет еще время, — донесся голос старшой. — Охолони пока! Хочешь битвы — бери плеть да выходи супротив новенькой.
И указала перстом на Вассу. Та замерла, встретившись с покривившимся лицом Ивы.
— Против нее, что ли? Еще бы перед малолеткой выставила, у которой молоко на губах не обсохло!
— Поставлю, коли потребуется! Побьешь — отправлю на дозор. Не побьешь — походишь покуда в поварихах.
В глазах Ивы вспыхнули злые огни. Повернувшись на пятках, зашагала к Вассе.