Летучий корабль

Вежливая сова, как это ни странно, принадлежит сэру Энтони. И она приносит мне известие, которого я жду сегодня весь день.

– Тео взял им билеты на самолет. Они прилетают послезавтра.

– Оттуда же лететь часов десять, — она не знает, уместно ли ей радоваться этому известию.

– Герми, я не думаю, что им злонамеренно не дали портключ для возвращения. Хотя, учитывая наше далеко не примерное поведение на острове…

Она молчит, рассеянно вертит в руке зажигалку, вытягивает себе сигарету из пачки, хотя рядом с ней на столе уже лежит одна, которую она достала минуту назад, но так и не прикурила.

– Герми, — решительно говорю я, потому что мне надоело наблюдать, как она страдает из-за того, что пожертвовала буквально всем ради нашего с рыжим спасения. Как говорил сэр Энтони: «Мне неохота на это смотреть». — Герми, я встречу его сам. Я не возьму тебя с собой. Когда он окажется здесь, я просто покажу ему твои воспоминания.

Она пытается протестовать, но я не слушаю.

– Вспомни, как мы с тобой смотрели друг на друга в тот день, когда я впервые появился в доме мистера Уилкинса. Как мы гадали, можем ли мы доверять друг другу. А ведь мы с тобой просто друзья. Говорить с ним тебе будет намного сложнее. Я думаю, будет хорошо, если ты спрячешься здесь в доме — если он будет готов тебя видеть, ты…

– А если не будет?

– Тогда грош ему цена. Тогда, значит, твой развод с ним был именно тем, что вам нужно. И тебе останется только поблагодарить Малфоя и Довилля.

– Гарри, ты так говоришь…

Да, я нередко буду пугать Герми и Рона в последующие месяцы, говоря именно так. Иначе мне просто было бы не по силам сделать все то, что я успел совершить до мая. Или наворотить до мая… Это уж как посмотреть…

– Я возьму с собой Августу Лонгботтом, если старушка, разумеется, будет не против.

Уже поздно, и Гермиона, несмотря на все мои уговоры остаться ночевать на Гриммо, отправляется к себе, а я пишу бабушке Невилла, предлагая послезавтра взять ее с собой в Хитроу. И отправляюсь спать.

Было бы наивно полагать, что ночные тени, не решавшиеся показать носа, пока я квартировал у Герми, не воспользуются той первой ночью, что я провожу в моей старой спальне. Дом, оплетенный воспоминаниями, словно паутиной, с готовностью выдает мне один из своих старых снов. Мне вновь пятнадцать, я на пятом курсе, мы только что отметили здесь Рождество — папашу Уизли как раз выписали из Мунго после того самого нападения Нагайны возле двери в Отделе Тайн. Это то, о чем знает сам дом: я брожу по коридору, а потом вхожу на кухню, привлеченный слишком громким звуком голосов — это Сириус и Снейп, да-да, он самый, еще профессор Хогвартса, они спорят, потому что Дамблдор заставил Снейпа заниматься со мной этой чертовой окклюменцией. «Убери руки от моего крестника!» — кричит Сириус, я, как и тогда, бросаюсь между ними и вдруг перехватываю взгляд Снейпа, и понимаю, что он смотрит на меня как-то не так, не так, как он мог смотреть тогда. Он в черной мантии, но у него длинные волосы, заплетенные в косичку и та самая серьга. Он перехватывает мое запястье и больше не отпускает меня. «Он же не может», — думаю я, — «мне же всего пятнадцать!» «Я заберу Поттера с собой», — говорит он Сириусу, я пытаюсь протестовать, но почему-то знаю, что все равно пойду с ним, потому что если он сейчас выпустит мою руку, случится что-то непоправимое. И в то же время мне очень страшно, потому что я знаю, что должно произойти между нами. А они — и все Уизли, и Сириус, и Рон с Герми — они просто замирают, не двигаются и смотрят, как он уводит меня. И когда мы оказываемся за дверью — я поднимаю голову и отчетливо вижу пляшущие в свете фонаря снежинки — он чуть наклоняется и шепчет: «Чего ты боишься, глупый? Иди сюда». И целует меня. И я просыпаюсь, все еще ощущая на своих губах вишню и миндаль.

* * *

А ближе к вечеру 20 декабря я стою в Хитроу под большим табло, на котором загораются номера приземлившихся рейсов, и сверяюсь с запиской, присланной мне сэром Энтони. Миссис Августа Лонгботтом старается держаться поближе ко мне — хоть она и весьма бойкая старушка, но суета и звуки огромного маггловского аэропорта пугают ее.

– И что их понесло возвращаться на этой адской машине! — восклицает она, кажется, раз десятый в течение последнего получаса.

Стоящая рядом девушка смотрит на меня с пониманием и сочувствием, наверное, она думает, что моя бабушка — сектантка.

– Что она там объявляет? Ничего же не разберешь! — голос диктора, называющего номера приземлившихся рейсов, кажется миссис Лонгботтом весьма опасным колдовством.

Но старушка моя не промах, так как, пока я глазел по сторонам и размышлял, что там кто-то думает обо мне и Августе Лонгботтом, бабушка Нева углядела, как на табло, наконец, загорелись наши цифры.

– Смотри, Гарри, — толкает она меня, — у тебя, кажется, такой же номер записан.

И мы перемещаемся поближе к зоне прилетов.

– Гарри, а нам не надо взять тележку? — спрашивает она меня, — все берут!

– Не знаю, — честно признаюсь я, — не думаю, что у них будут с собой хоть какие-нибудь вещи.

Я же не буду говорить ей, что ее внук и Рон возвращаются практически из тюрьмы. И вот, наконец, они появляются — оба высокие, невероятно загорелые, слишком легко одетые по местной погоде. Оглядывают толпу встречающих, еще не видя нас, вот Рон, кажется, все же заметил, но продолжает озираться… Неужели он ждал увидеть здесь кого-то еще? Нев, очень смущаясь, все же подходит сначала к бабушке, а мы с Роном молча жмем друг другу руки, а потом, по-прежнему не произнося ни слова, обнимаемся, так что со стороны, мы, думаю, похожи на встретившихся после нелегких испытаний боевых товарищей. В сущности, так оно и есть.

– Ты жив, Гарри, ты жив! — наконец говорит он.

– А ты думал!

Почему он так говорит? Они же сказали ему, что я жив — и Довилль, да и Драко, наверняка, тоже. Или он настолько не доверял им? Нев, наконец, на секунду отпущенный бабушкой, тоже добирается до меня.

— Черт, Гарри! — говорит он, — ты цел?

И почему-то смотрит на мои руки… Ну да, ведь последний раз, когда он видел меня, на мне живого места не было — даже на руках.

– Все нормально, — говорю я, — даже следов не осталось.

Несмотря на то, что вокруг очень много народу, на нас все же косятся с определенным интересом — еще бы, Рон и Нев единственные, кто сошел с трапа самолета в зимнем Лондоне в шортах и футболках. На плечи Нева, правда, накинута еще и джинсовая куртка — кажется, я видел такую у Тео. Рону я отдаю свою.

– Знаете что, — говорю я всей нашей небольшой компании, — надо быстрее убираться отсюда, пока вы не простудились.

Я приглашаю Нева с бабушкой посетить нас на Гриммо сразу, как только она наахается над ним дома, чуть отхожу с Роном в сторону и, даже не особенно утруждая себя маскировкой, аппарирую с ним. И как только мы с ним оказываемся дома, вновь перехватываю его беспокойный ищущий взгляд. Но он ни о чем не спрашивает, наверное, все еще не может прийти в себя после перелета, а у него в ушах по-прежнему звук двигателей.

— Пойдем, — говорю я и немедленно веду его на кухню, где мы с Герми заранее установили на столе чашу думосбора с ее воспоминаниями, — я хочу тебе кое-что показать.

И протягиваю ему свою палочку. А когда вихрь ее воспоминаний затягивает его, просто отхожу к окну и смотрю на крупные хлопья падающего снега. Я знаю, что сейчас Рон видит Герми, садящуюся за столик в кафе, слышит, как она заказывает виски. Потом он будет идти рядом с ней по посыпанной гравием дорожке мимо искусно подстриженных кустов в поместье Довиллей, выслушает вместе со своей бывшей женой невероятное условие нашего освобождения, выдвинутое двумя пиратскими капитанами. И увидит, как она согласится.

– Гарри, где она? — кричит он, едва оторвавшись от мерцающего марева над поверхностью думосбора. — Гарри, где она? Она здесь? Гарри! Гермиона!

И он бросается мимо меня к выходу из кухни, чтобы практически тут же столкнуться с ней в дверях. А я осторожно огибаю их и поднимаюсь наверх, потому что, мне кажется, есть вещи, не предназначенные для чужих глаз.

Вот так все и выходит по-моему. В тот, самый первый вечер, они, правда, покидают меня, чтобы забрать вещи из ее съемной квартиры, и забирают их аж до самого утра, но на следующий день происходит окончательное вселение четы Уизли-Грейнджер в особняк Блэков. Конечно, Рон ворчит из-за того, что она продолжает ходить на работу. Нет, он даже пытается ругаться, что она служит таким, как Довилль и Малфой, но я как-то сразу останавливаю его: