Летучий корабль

Мне кажется, моя голова заполнена вязкой ватой, но через ее слои все же пробивается одна здравая мысль: почему? Нет, не почему именно я, именно меня…Почему я позволил себе сбежать вчера? Зачем вообще устроил эту дурацкую демонстрацию? Что, я так раним, что не мог просто выпить бокал вина на поминках, не провоцируя скандала? Если мне так противно пить за Эйвери, Мальсибера и Долохова, кто мне мешал подумать в тот момент о ком-нибудь другом? О тех, кто был мне дорог, а нынче тоже пребывает в заоблачных далях.

Нет, мне надо было показать себя… В то же время, о ком бы я мог подумать? О родителях? О Фреде? О Ремусе и Тонкс? Кто отправил их за тот порог, откуда нет возврата? Не те ли, о ком скорбели вчера в таверне? Даже если и не они…

Стоп, но почему я… почему я не предъявляю никаких претензий старшему Нотту? Почему не напоминаю себе всякий раз, когда говорю с ним, что он-то тоже имел отношение к гибели тех, кто мне дорог? Только оттого, что он добр ко мне? Почему меня вообще не волнует вопрос о том, сколько авроров на счету Драко или Тео? Почему именно Довилль так выводит меня из равновесия? Смешно, если я отвечу сейчас, что все это из-за того, что он изводил меня в школе и снабдил меня поддельными воспоминаниями в день Последней Битвы. Опять же, забавно, тогда я думал, что та битва действительно последняя. Что такое бывает в жизни. Последняя Битва. А потом все хорошо, бесконечная, уходящая за горизонт линия счастливой жизни…

Если бы вчера вечером не Довилль, а, скажем, Малфой выплеснул мне в лицо то проклятое вино? Просто чтобы показать мне, что значит неповиновение капитану на острове. Что бы я сделал тогда? Сказал бы себе, что все они таковы, что мне не стоило ждать ничего иного? Что я сам позволил этим людям обращаться с собой, как со скотиной? Я не знаю, правда.

Если бы я тогда смог ответить себе на все эти вопросы, о, тогда я был бы мудр, как змей! Но нет, я не мудр, никогда таким не был и вряд ли имею шансы стать таким в будущем. Так что в то утро я просто шел обратно вдоль берега, вода стекала мне на лицо с отросшей челки, я смотрел себе под ноги, чувствуя, как случившееся вчера лежит на мне, словно слой грязи, которую не желают унести ласковые лазурные волны.

А так как я не смотрю вперед, я не вижу фигуру, приближающуюся ко мне с той стороны, куда я все же планирую рано или поздно прийти, и поднимаю голову только в тот момент, когда Рон, стоящий уже чуть ли не вплотную ко мне, окликает меня.

– Вот скажи мне, друг, — говорит мне рыжий, когда тем утром встречает меня на полдороге к пиратской деревне, — какого черта тебя понесло гулять по острову ночью?

– А ты не знаешь?

У меня совершенно нет желания сейчас рассказывать ему о подробностях того, что вчера произошло в таверне. Боюсь, я вообще не готов говорить об этом с кем бы то ни было — довольно и того, что это видели практически все.

– Я знаю, — говорит он мне, протягивая почему-то чистую футболку. — Мы искали тебя чуть ли не до утра, звали — я, Невилл, Кейт, Лиз, даже Вудсворд. А потом и Нотт младший, когда выбрался из своей теплой компании. Где ты был?

– Гулял, — я пожимаю плечами, стаскивая вчерашнюю одежду с красными винными подтеками, которые, разумеется, не могла смыть морская вода.

– Ты что, идиот? Ты понимаешь, что мы подумали? — Рон впервые за уже не знаю, сколько лет повышает на меня голос.

Я сажусь на песок, смотрю на него снизу вверх — у меня нет сил сейчас ругаться с ним. И он, наверное, различает в моих глазах ту безысходность, которая, наконец, настигла и меня, усаживается рядом.

– Извини, я не хотел на тебя орать. Просто мы думали, что ты…

– Что я пошел топиться из-за пьяной выходки капитана Довилля? Брось, Рон.

Я не хочу продолжать, но вот лгать и изображать невозмутимость тоже невмоготу.

– Знаешь, я, кажется, больше так не смогу, — признаюсь я. — Даже не знаю теперь, как быть.

Рыжему я могу это сказать, а вот больше никому. Ведь он у нас специалист по душевным терзаниям, правда? Ложусь на спину, прикрываю глаза. Нет, глупо говорить о том, что я не смогу, я не должен… Я растерял свои доспехи. Я похож на вытащенного из раковины моллюска — беззащитное тело, лишенное оболочки. Разве меня никогда не унижали в жизни? Да я бы сбился со счета, если бы вздумал сейчас вспоминать все, что было сделано, сказано…

– Знаешь что, пойдем, — говорит рыжий, протягивая мне руку, — все равно возвращаться придется.

– Убраться бы отсюда, хоть вплавь, — признаюсь я.

А Рон как-то загадочно смотрит на меня, пряча улыбку, но в тот момент мне совершенно ни к чему задумываться о том, почему он улыбается. Он протягивает мне свою пачку, и, когда я раскуриваю сигарету, мне кажется, это такое маленькое счастье.

Когда мы добираемся до таверны, уже даже не раннее утро, но голосов в деревне не слышно — вероятно, вчерашняя скорбь, сдобренная немалым количеством алкоголя, ни для кого не прошла бесследно. Рыжий доставляет меня до самых дверей, а вот дальше я уже сам, потому что общение с Вудсвордом у Рона по-прежнему не складывается. Я осторожно прохожу внутрь, в таверне все тихо, наверное, они тоже еще спят. Думаю, вчера пиратская братия засиделась допоздна, а если еще, выпроводив всех, и меня искали… Но нет, на кухне кто-то есть, я осторожно делаю несколько шагов и застываю на пороге — Вудсворд оборачивается ко мне, на его лице усталость и ни следа сна. Он ждал меня. И мне кажется, я должен как-то извиниться.

– Мистер Вудсворд, я … простите… я не хотел, чтобы из-за меня кто-то волновался. Просто я…

Я бы не удивился, если бы он сейчас сказал мне, как когда-то Рону и Невиллу, что я могу выметаться, потому что ему совершенно неинтересны работники, демонстрирующие открытое неповиновение капитанам, закатывающие сцены и прячущиеся потом всю ночь по кустам. Да, он бы так и сказал, я не сомневаюсь. А он говорит совершенно неожиданно:

– Гарри, ты б пожил несколько дней у нас. Чтобы ты, ну, сам понимаешь, не попадался никому на глаза. А потом подумаем, как быть. Там Кейт для тебя зелье оставила, чтоб ты спал, ну и успокоился тоже. Но я бы на твоем месте просто чего-нибудь выпил. Или ты у нас непьющий?

Мне вдруг становится смешно, так смешно, что я начинаю давиться этим смехом, прикрываю губы ладонью, а он все никак не унимается, рвется из меня наружу, пока не превращается в болезненные спазмы, будто бы стягивающие все мои внутренности в тугой узел. Я опоминаюсь, только когда Вудсворд энергично встряхивает меня за плечи.

– Да, пожалуй, лучше успокоительное, — задумчиво произносит он, ведя меня по коридору в бывшую комнату Вик, где мне довелось ночевать не далее как пару дней назад.

– Вы не собираетесь меня выгнать? — недоверчиво спрашиваю я, когда он, убедившись, что я выпил зелье и сижу на кровати, уже стоит на пороге.

– Тебя? Выгнать? — обе его брови взлетают высоко над стеклышками очков. — Да у меня за всю жизнь не было работника лучше, чем ты! Ну, не сдержался, с кем не бывает. Да и Довилль сам хорош. Хотя, скажу тебе, связываться с пьяными — последнее дело.

Да, пожалуй, в этом с Кевином Вудсвордом трудно не согласиться. Я укладываюсь, заворачиваюсь в плед, потому что ухитрился замерзнуть во время этой идиотской прогулки. А так как зелье действует довольно быстро, я вскоре и засыпаю. И никто не трогает меня до самого вечера.

Первым, кого я вижу на кухне, когда являюсь туда, выспавшись и обнаружив, что время движется к шести, и таверна вот-вот откроется, оказывается… да-да, мистер Малфой-младший. В длинном фартуке, как у Вудсворда, какой-то встрепанный, злой, он оборачивается и подмигивает мне, лихо откидывая волосы со лба.

– Привет, — говорю я несколько ошарашено, — а ты что, теперь к нам?

– Да, бессрочно отстранен от рейдов и прикомандирован к кухне! — рапортует он, левитируя к печи огромный противень с пирогом.