Летучий корабль

– Панси, — я не знаю, что ей сказать, она же не понимает, что иногда бывает так, что… что ты пропадаешь ни за что, а изменить ничего не можешь. — Панси, думаю, Довилля просить бесполезно, все трое погибших были его друзьями. А отец Маркуса?

– Бесполезно, — она опускает голову. — Они все служили Темному Лорду, у них свои понятия о неповиновении. Его отец сказал мне, что если его сын повел себя, как трус, он будет первым, кто от него откажется.

С ума можно сойти! Вот ведь Уизли не служили Темному Лорду, а понятия у них, похоже, такие же!

– Панси, а Маркус мог струсить?

Я не уверен, что она мне ответит. Я вообще думаю, что она разговаривает со мной сейчас только от безысходности, потому что, раз она не отказывается от Маркуса Флинта подобно его родным, она тоже становится изгоем. Что ж, добро пожаловать в нашу команду, мисс Паркинсон! А она вдруг совершенно неожиданно отвечает, честно и абсолютно искренне, будто речь идет вовсе не о человеке, которого она любит. Да нет, она потому и отвечает так, потому что любит его! И, что греха таить, она говорит это как раз правильному человеку, то есть мне. Потому что, когда надо спасать мир, ну, вы же знаете, к кому обратиться?

– Понимаешь, он боялся. Он боялся этих рейдов, а отказаться он же не мог. Потому что все стали бы показывать на него пальцем и говорить, что он трус. А он… он с трудом пришел в себя после Азкабана. Гарри, он не воин, если ты понимаешь, о чем я. Он не такой, как ты или Драко.

Я пытаюсь возразить, но она мне не позволяет:

– Гарри, то, что ты разносишь тарелки в трактире, ничего не меняет. Ты такой же, как они… Нет, не такой, но по сути…

– Я понял.

– Поттер! — голос Вудсворда гремит из кухни, — ты что, планируешь провести весь день в переговорах? А ну быстро на кухню!

Панси только кивает, иди, мол, но… но я знаю, что наш разговор — это обещание, мое невысказанное обещание помочь ей, если будет возможность. Она потратит весь остаток дня на то, чтобы умолять о помощи всех, кто может хоть что-то сделать, она будет рыдать в ногах у Малфоя и Довилля и получит отказ. Потому что они решили, что Маркус Флинт должен умереть. За их неудачу, за их погибших друзей. И он действительно виноват.

Об этом я узнаю от Драко, появившегося в трактире вместе с остальными младшими членами команды, странно напряженными и нервозными, будто от каждого из них потребовали лично подписать смертный приговор Маркусу Флинту. Злосчастный Флинт! Приговоренный к заключению в Азкабане практически ни за что — вряд ли он, тогда еще совсем юнец, успел так отличиться на службе Волдеморту, что заслуживал такого же приговора, как, например, сэр Энтони. Да приговор того же Малфоя был гораздо мягче! А Маркуса засадили в Азкабан пожизненно, где он потерял себя за каких-то пару месяцев. Не воин… Не всем же рождаться воинами. Что он видел в жизни к своим двадцати семи годам? Службу Лорду, да и то только потому, что за него выбор сделала его семья? Его семья, которая сейчас так спешит отречься от него. Три года Азкабана. И эта пиратская жизнь, которую он тоже не выбирал.

– Драко, что он сделал? — спрашиваю я младшего Малфоя, когда нам удается улучить момент и выскочить покурить на задний двор.

– Слушай, я даже не знаю, как сказать. Там была засада, человек двадцать авроров, — Драко нервно затягивается, я вижу, ему самому как-то дико говорить об этом.

– Вас же было тридцать.

– Да, и мы не впервые нарываемся на большие отряды, твои бывшие коллеги стали бдительнее. Просто Маркус, он… он должен был прикрывать отход.

– Что, один? — я не могу поверить в подобную беспечность пиратских капитанов.

– Да нет, не один, разумеется. Но он испугался, авроров было слишком много, они лезли изо всех щелей. Знаешь, было чем-то похоже на тот раз, когда мы вас из Азкабана вытаскивали. Он стал сам уворачиваться от заклятий, а потом взял и побежал.

– Это паника. Если он не пришел в себя после Азкабана, его вообще не надо было с собой брать.

– Наверное. Только вот те, кого он прикрывал, не рассчитывали, что у них за спиной не будет щита.

– Что же, он один во всем виноват? — я не могу поверить, что бегство одного Маркуса Флинта привело к таким удручающим последствиям.

Драко почему-то не смотрит на меня, а разглядывает свои руки. Ему как-то не по себе, и я понимаю, почему. Только что они все были в доме капитанов и выясняли, что же произошло на самом деле в этом неудачном рейде. И у него, наверное, такое ощущение, что своими словами он невольно осудил на смерть Маркуса Флинта, своего бывшего квиддичного капитана.

– Что с ним теперь будет?

– Я не знаю, они остались совещаться дальше. Но, думаю, ему не жить. Ты же знаешь, по законам острова неповиновение приказу в рейде — это измена.

– Бред какой. Убивать своих?

– Мы воюем, Гарри. А на войне трусы умирают первыми.

– Но его никто не спрашивал, хочет он воевать или нет!

Драко молчит, а потом очень тихо говорит мне:

– Знаешь, мне тоже его жалко. Я же его еще со школы хорошо знаю. Он неплохой парень, играл бы себе в квиддич, сделал бы карьеру, если бы не его папаша, который думал, что служба Волдеморту — это то, о чем должен мечтать каждый из семейства Флинтов. Для его братьев — и старшего, и младшего — это, наверное, так и есть. А он вот другой. Но, как ни крути, он повел себя, как трус.

– Поттер! — в который раз за сегодняшний день ревет из кухни Вудсворд.

Вечером таверна наполняется народом, правда, сегодня не слышно шумных разговоров, провал рейда, будто смрадное облако, висит в воздухе. Кое-кто даже поздравляет меня с удачей моих бывших коллег, но ума промолчать у меня сегодня хватает. Нет ни Малфоя, ни Довилля, ни сэра Энтони. Да и еще несколько ключевых фигур отсутствуют, что наводит на мысль о том, что участь несчастного Флинта до сих пор не решена. А я почему-то представляю себе, как он, никогда не имевший особого мужества, сидит сейчас на земляном полу своей тюрьмы, и каждый вдох — неизвестность, и каждый выдох — страх. Поттер, почему тебе жалко Маркуса Флинта? Почему ты не рвешься спасать девиц из островного борделя и возвращать их к праведной жизни? Почему ты не можешь ночью просто отвернуться к стенке и спать, согласившись с Роном, что Флинт всегда был изрядным гадом, даже в квиддич играл совершенно бесчестно. Да все слизеринцы так играли! Норовили сбросить тебя с метлы, провоцировали штрафные. Но глупо же теперь говорить о том, что за это его нужно казнить, и что это будет вполне справедливо. Мне страшно думать о том, что сейчас, всего в паре сотен метров от меня, проживает свои последние часы человек, осужденный своими же по каким-то идиотским островным законам. Я никогда не понимал узаконенного убийства. В битве, в поединке, да и просто сгоряча — да, все возможно, люди не ангелы, тем более не ангелы мы, маги, которым дано и как бы позволено чуточку больше. Но вот чтоб так, хладнокровно все обсудив и взвесив, решить, что справедливо казнить одного, отыгравшись за промах всех? Я отказываюсь понимать это. Но какое мне дело до Маркуса Флинта?

Видимо, именно оттого, что мне нет до него никакого дела, я тихонько встаю на рассвете и отправляюсь к приземистому строению, где сейчас доживает последние часы парень, на которого мне совершенно наплевать. И крадусь, прячась в тени деревьев, чтобы увидеть столь ожидаемую картину: Панси, скорее всего, сумевшая уговорить охрану, протягивает тонкую дрожащую руку сквозь зарешеченное окошко, чтобы, может быть, в последний раз коснуться того, кого она готова простить за все — за трусость, за пренебрежение ее любовью в течение стольких лет. Ей все равно, какой он, она просто любит его, и все.

– Маркус, — я слышу ее прерывающийся голос из своего укрытия, — пожалуйста, не отказывайся.

– Панси, зачем? Так они убьют меня сразу, а если я соглашусь на поединок, я буду умирать до вечера. Ты думаешь, так будет лучше?

– Пожалуйста, ради меня.

– Панси, в поединке у меня нет никаких шансов, почему ты не понимаешь? Даже если я не сдохну до вечера, я не человек по местным законам. Просто падаль. Кому я нужен?

– Мне, — просто отвечает она. — Пожалуйста, выживи. Тогда я смогу забрать тебя.