Летят наши годы (сборник)

Полгода спустя, вернувшись из Ленинградской военно-медицинской академии, Николай узнал, почему генерал не отпустил его сразу. В личном деле подполковника генерал усмотрел, что до полной пенсии тому не хватало четырех месяцев.

— Пускай полгода поболтается, потом спокойнее жить будет, — объяснил начальник училища своему второму помощнику, тот позже рассказал об этом Денисову.

Длительная госпитализация ничего существенного не дала. Временное улучшение сменялось таким же временным ухудшением, купленную Машей кизиловую палку Николай теперь не выпускал из рук.

В начале июня, когда сын кончил девятый класс, Николай усадил вечером за стол семью, подчеркнуто бодро сказал:

— Ну, ребята, тащите географическую карту. Метнем горошину — куда упадет, туда и поедем.

— А зачем нам горошина? — спокойно спросила Маша. — Поедем в Дворики.

— В Дворики? — Боясь, что жена назовет Кузнецк, куда Николаю не хотелось возвращаться больному, он повеселел, махнул рукой. — Согласен. Дворики так Дворики!

— Эх, в деревню! — Саша недовольно наморщил нос, но потом согласился. Да и доводы были убедительными: во-первых, в Двориках жила бабушка, мамина мать, во-вторых, в Рязани есть хороший медицинский институт: решение Сашки стать хирургом после болезни отца только укрепилось.

Охотно в душе согласился с предложением жены и Николай. Сашке через год начинать самостоятельную жизнь, ему же лучше, что родители будут под боком, а Николаю с Машей это утонувшее в вишневых садах село на Рязанщине говорило многое. Там осенью 1943 года на переформировке Денисов познакомился с молоденькой библиотекаршей Машей Воробейниковой, только что кончившей десятилетку и согласившейся стать женой молчаливого капитана. Осенние, напоенные дождями Дворики были их весной…

Рязанщина встретила новоселов нестерпимым блеском синей летней Оки, тишиной сельской улицы, ласковым лопотанием ярко-зеленой листвы.

— Живи да радуйся! — похвалила теща, дождавшаяся наконец дочку и внука. Потерявшая на фронте двух старших сыновей, она за эти годы неузнаваемо постарела, сгорбилась — рядом с ней Николай чувствовал себя крепким и здоровым.

Сельская жизнь пошла Николаю на пользу. По утрам, обзаведясь удочкой, он уходил на пруд; к обеду возвращался домой, неся на забаву коту нанизанных на ивовый прут плотвичек; потом на огород, где под холодком вишневых кустов стояла армейская раскладушка. Превосходно это — слышать, как гудит пчела, успокоенно вбирать глазами высокую синеву. Вечерами Николай просиживал у радиоприемника, с улыбкой поглядывая, как хлопочет повеселевшая Маша и ужинает набегавшийся, с облупленным носом, Сашка. И удивительно: еще недавно тревожившая музыка звучала здесь светло и жизнеутверждающе.

Скучнее стало осенью и зимой, когда непогода удерживала дома, но Николай к этому времени уже освоился в Двориках. Раз-два в месяц ходил на партийные собрания в школу, куда он встал на учет, перезнакомился и подружился с преподавателями. В день Советской Армии он сделал доклад, явившись на торжественное заседание, к удовольствию мальчишек, в парадном мундире при всех орденах и медалях; потом провел беседу о Бетховене, к которой пришлось основательно подготовиться. С людьми было легче и теплее.

Труднее зима досталась Маше: слегла и третий месяц не поднималась с постели мать. Накануне октябрьских праздников Маша договорилась было пойти работать в библиотеку на свое прежнее, девичье место, и не получилось. Пришлось надолго стать не только хозяйкой, но и терпеливой, заботливой сиделкой — кажется, это было последнее, что она могла сделать для матери…

Похоронили ее в начале лета, через несколько дней после того, как Денисовы отметили годовщину своего переезда в Дворики.

Смерть оглушила их всех троих — одинаково и по-разному. Сашку, в представлении которого пока все люди были вечны, — жестокой правдой, Машу — потерей дорогого человека, Николая — естественной болью, к которой невольно примешивались мысли о собственной нелегкой судьбе.

Последние дни перед кончиной с постоянным дежурством то врача, то сестры, сама кончина — тягостная и длительная и не менее тягостный похоронный обряд — все это выбило Николая из колеи. Неделю после всего этого пришлось отлежать — ноги почти совсем не слушались; потом, когда он, тяжелее, чем обычно, нажимая на палку, пошел, — добавилось новое. Временами начала находить слабость, исчезала она быстро, но несколько этих минут Николай чувствовал себя совершенно беспомощным, словно вареным; страшнее всего, что в такие мгновения замедлялась речь. Ощущение было такое, будто язык, распухая, с трудом поворачивается и вот-вот остановится вовсе.

В начале сентября, когда Сашка поступил в институт и остался в Рязани, Денисовы отправились в Москву. На руках у Николая было направление облвоенкомата в центральную клинику нервных болезней.

Устроиться в гостиницу оказалось трудно, хорошо, что у Николая был адрес школьного товарища Валентина Кочина. Заодно Николаю хотелось просто повидаться с приятелем. Валентину тоже довелось немало хлебнуть в последние годы. Его жена была дочерью крупного военного, имя которого начали называть вслух только недавно, несколько лет находилась в ссылке.

Валька ахнул, расцеловал Николая, а заодно и Машу; его жена Светлана, молодая рыжеватая женщина в роговых очках, оказалась удивительно простой и сердечной, через несколько минут Маша чувствовала себя с ней, как с подругой.

«Хорошие все-таки были у нас в классе ребята», — думал Николай, тепло поглядывая на подвыпившего по случаю встречи, все такого же шумного Валентина.

— Не журись. — Валька ерошил пятерней по-прежнему густые темные волосы, подмигивал. — Вылечат!

Начались обычные в таких случаях воспоминания — кто где, кто кого встречал, Валентин звонко шлепнул себя по лбу.

— Вот голова садовая! Лешка же Листов в Москве. Медик, кандидат наук, светило, говорят! Вот кто тебе поможет. Звони!

Минуту спустя Николай стоял в прихожей, плотно прижав к уху телефонную трубку.

— Листов слушает, — отозвался в трубке уверенно-солидный и все-таки хорошо знакомый голос.

— Леша, — заволновавшись, медленней, чем обычно, заговорил Николай. Здравствуй, Леша… Это Денисов.

— Вероятно, вы не туда попали, — после короткой паузы ответил Листов.

— Да я это… Денисов. Ты что — Кузнецк забыл? — Николай прислонился к стене, чувствуя, какой тяжелой стала вдруг телефонная трубка.

— А, Николай, — голос в трубке стал мягче, проще. — Здравствуй, здравствуй. Откуда ты?..

Денисову здорово повезло: оказалось, что Листов работает в той самой клинике, куда направили Николая. Листов пообещал посодействовать, чтоб не тянули с приемом, и просил позвонить послезавтра в это же время.

— Договорились?

— Договорились, Леша, — кивнул повеселевший Николай, голос его окреп…

— Ну, будь здоров. Жду звонка.

Мембрана щелкнула, Николай растерянно положил трубку. Да чего же он так быстро?