Летят наши годы (сборник)

— Товарищ полковник!..

— Подождите,- — остановил главврач. — То, что вы близко принимаете это к сердцу, — я убедился. Так что можно говорить спокойнее. Еще только одно. Вводить ее сейчас в незнакомую семью, одну, без вас — нецелесообразно. Она привыкла к нам, мы к ней — будет умнее, если до поры до времени она останется здесь. — Полковник, будто извиняясь, развел руками. — Вот и все, молодой человек. Верю. И, как в старину говорили, — дай вам бог счастья!

— Товарищ полковник! — другим, взволнованным тоном снова начал Валентин, и ему снова не дали закончить.

В кабинет вошел замполит майор Петров — с левой рукой на перевязи и с четкими, словно по лекалу вычерченными, залысинами на бледном лбу.

— Не помешаю?

— Заходи, Петр Андреевич, — оживленно, стараясь, кажется, скрыть душевное волнение, отозвался полковник. — Очень кстати. Вот лейтенант собрался на нашей Светлане жениться. Одобряешь?

— Дело хозяйское, — майор неопределенно пожал плечами.

— Нет уж, ты не финти! — рассердился полковник. — Давай по-нашему — резать так резать — середины нет.

Майор неуловимо поморщился, присел, собираясь с ответом; вспомнив, что этот человек называл Светлану «вольнонаемная такая-то», Валентин мгновенно проникся к нему острой неприязнью.

— Лейтенанту я могу сказать только одно, — негромко сказал майор. — Стоит ли ему портить биографию? Вот о чем нужно подумать.

— Да плевал я на это! — взорвался Валентин.

— Погоди! — сдерживаясь, попросил полковник, седые усы его недобро топорщились. — Не понимаю я тебя, Петр Андреевич. Надеюсь, ты не станешь возражать, что Светлана — настоящий советский человек? Светлая душа!

— Вам видней, Сергей Сергеич, вы над ней шефствуете. — Майор говорил осторожно и спокойно. — К каждому человеку внутрь не влезешь.

— Насчет внутренностей — это уж моя область. Не беспокойся. — Полковник резко подсадил на переносье пенсне. — Могу тебя уверить: у девушки такая же красная кровь и такое же чистое сердце. Может, только погорячей, чем у нас. Помоложе!

— Я говорю сейчас только о лейтенанте, — уточнил майор. — Выполняю свой долг, если хотите. Да — офицер, орденоносец, молодой коммунист. Нежелательный пункт в анкете может ему повредить.

— Опять ты об анкете, а не о человеке! — досадуя, полковник пристукнул кулаком по столу. — Женятся не на анкете, а на женщине, это я тебе со всей ответственностью заявляю. Как врач! И нас с тобой, кстати, родили женщины, а не наши добропорядочные анкеты! Что касается отца Светланы, так я его глубоко уважал. Хотя и не знал лично!

— Ну зачем же так волноваться, Сергей Сергеич? — Майор недоуменно развел руками, очень искренне посоветовал: — Некоторые вещи я бы на вашем месте поостерегся высказывать. Даже волнуясь.

— Благодарю за совет! — Побагровев, полковник поднялся из-за стола. — Я уже не боюсь ни бога, ни черта! Мне шестьдесят три года, сударь мой. И надеюсь, что имею уже право иметь свое собственное мнение!

— Вы нынче не в духе. — Майор встал, примирительно улыбнулся. — Я лучше пойду.

— Не смею удерживать!..

Майор ушел; взволнованный главврач пробежался несколько раз по кабинету, остановился перед Валентином.

— Ничего, ничего, юноша! Если любишь — не слушай никого. Счастье и осмотрительность уживаются редко.

— Есть, товарищ полковник! — твердо ответил лейтенант, только сейчас расслабив затекшие, сжатые кулаки.

Через два дня Валентина выписали, для «долечивания», как было указано в свидетельстве, ему дали недельный отпуск. Если учесть время и обстановку, это был царский подарок, скрепленный царственной подписью главврача. Одновременно на три дня, по семейным обстоятельствам, был предоставлен отпуск и лаборантке госпиталя.

Валентин уезжал метельным февральским утром.

— Нет, нет, аттестат посылай родителям, — говорила Светлана и часто отворачивалась от бьющего в лицо снежного ветра.

— Изволь слушаться. Я глава семьи, — пытался шутить Валентин.

В длинной шинели, с новенькими погонами, он уже сейчас, еще не уехавший, казался таким далеким, что Светлана с трудом сдерживала себя. «Только бы не заплакать», — думала она, чаще чем нужно отворачивалась от ветра.

— А если у нас будет маленький? — понизив голос, хотя на пустом заснеженном перроне никого, кроме них, не было, спросил Валентин.

— Тогда и говорить будем. — Глаза Светланы заголубели, она зарделась, зажала Валентину рот мокрой колючей варежкой…

Вернувшись в часть, лейтенант Кочин доложил начальнику о своей женитьбе, выставил старым друзьям три бутылки трофейного рома. Товарищи тепло поздравили лейтенанта и, видимо, никакого криминала в его поступке не усмотрели. Правда, Валентина вскоре вызвали на парткомиссию — поспрашивали, покачали, переглянувшись, головами, но отпустили с миром. Беседовавший с ним в заключение седой как лунь полковник, прощаясь, задержал руку Валентина.

— Знался когда-то вашего тестя, лейтенант, — задумчиво сказал он…

В общем, изменение графы «семейное положение» в послужном списке пока никак не сказывалось. Более того, в конце года Кочин командовал уже батальоном, к двум звездочкам на его погонах добавилась третья.

В конце октября 1944 года Светлана сообщила, что у них родилась дочь Наташа. Батальон в это время стоял на отдыхе в небольшой деревеньке под Белградом. Воспользовавшись этим, комбат устроил маленькую пирушку, а потом, счастливый и захмелевший, долго рассказывал хозяину дома о своей дочери. Старый югослав, понявший единственное слово «дочка», улыбался всеми своими морщинами, ласково подливал русскому офицеру светлое кисловатое винцо…

Дочка, судя по письмам Светланы, росла не по дням, а по часам. Без отца она начала улыбаться, ползать, переболела корью, впервые придавила грудь матери влажным розовым зубиком… В редкие свободные минуты, чаще всего по ночам, Валентин пытался представить себе незнакомого человека, жалел, что он не птица и не может слетать на секунду взглянуть на двух дорогих ему людей. Попроситься в отпуск, когда армия победоносной лавиной катилась по дорогам Европы, ему не приходило даже в голову, оставалась единственная надежда на скорое окончание войны.