Летят наши годы (сборник)

Валентин ни на секунду не сомневался, что Светлана жива, случись что-нибудь с ней, он бы почувствовал, в этом он был убежден. Чаще всего ему казалось, что Светлана где-то на Севере, и хотя лето было сейчас и на Севере, он представлялся Валентину безжизненным и ледяным, в воспаленном воображении неизбежно возникала заснеженная тюремная решетка и в ее переплетах — тоскующие, давно переставшие голубеть родные глаза… От сознания бессилия лоб Валентина покрывался испариной. Что он мог сделать? В какую стену биться ему лбом? Кому и во имя чего понадобилась эта бессмысленная жестокость?..

И все-таки смотреть на жизнь только глазами своей боли нельзя, Валентин понимал это. Все чаще вспоминая слова Санникова, начал он понимать и другое: если не избегать людей, то и они раскрываются навстречу. Иногда самым неожиданным образом.

Случайно Кочин столкнулся на улице с председателем артели «14 лет Октября», от которого когда-то с таким облегчением сбежал.

Все такой же розовощекий и неунывающий, он обнял Валентина за плечи и, как тот ни упирался, затащил к себе.

— Недавно только услыхал, что беда у тебя, — говорил он. — Чего не заглянешь никогда? Зря ты, похоже, драпанул от нас. Работал бы да работал, тут не идеология — подметки! Может, пойдешь товароведом? Возьму и не спрошу никого!

Отвыкший от такой напористости, Кочин улыбался, благодарил, — председатель отмахнулся.

— Из спасибо сапог не сошьешь, подумай. — И хлопнул себя по чистому, без единой морщинки лбу. — Эх, забыл! Ну-ка идем.

— Куда?

— Идем, идем, не разговаривай!

В складе готовой продукции он подвел Валентина к дальней полке, на которой стояла разноцветная детская обувь, кивнул:

— Выбирай.

Валентин наотрез отказался, председатель, правильно поняв его, засмеялся.

— Да не бесплатно, чудило ты такой! Выпишем. Деньги есть — отдашь, нет — так потом занесешь, свои внесу.

Деньги нашлись, нежданно-негаданно Валентин принес дочкам подарки и порадовался, глядя, как радуются они. Наташка, надев свои коричневые туфли, запрыгала, Татьяна, в своих красненьких, осторожно прошлась и, вытерев глянцевые подметки о платье, поставила их на стол…

— Обувку купить можно, а мать не купишь, — покачала головой бабушка.

— К чему это вы, мама? — Валентин нахмурился.

— Жениться тебе, сынок, надо, — вздохнула мать. — Ни тебе жизни, ни им ласки.

— Больше вы мне об этом не говорите, — потемнев, попросил Валентин и в первый раз с неприязнью посмотрел на родное, иссеченное морщинами лицо. Удивительно: сама же о невестке все глаза выплакала, а теперь повернулся язык сказать такое! Никто ему Светлану заменить не мог, это он знал твердо.

В сентябре Кочин получил извещение о том, что он зачислен на второй курс заочного отделения пединститута. Валентин прочитал извещение раз, другой, тихонько засмеялся. Под вечер, прямо с товарного двора, позвонил Санникову.

— Вот это хорошо, — порадовался Михаил Сергеевич и, уже заканчивая разговор, многозначительно добавил: — Готовься.

— К чему?

— Обком твое дело запросил. Слышал о новом первом? Вот он как будто заинтересовался…

Валентин тихонько положил трубку и вышел. Задумавшись, он даже не слышал, о чем спросил начальник конторы, пораженный тем, что его грузчик так запросто разговаривал с секретарем горкома… Итак, в ближайшее время все должно решиться или — или!

Прошло, однако, еще полтора месяца, прежде чем вконец измучившегося ожиданиями Валентина вызвали на бюро обкома.

В приемной он просидел часа два, а на бюро присутствовал минут десять, не больше.

О первом секретаре обкома, недавно появившемся в Пензе, Валентин был наслышан еще в Кузнецке. Говорили, что он заставил многих тут зашевелиться, с его именем связали озеленение центральной улицы города, засаженной недавно многолетними липами, строительство первой очереди троллейбуса, падение нескольких областных авторитетов. Рассказывали в общем много, и как ни был Валентин взволнован, он с любопытством поглядывал на маленького подвижного человека, сидящего за массивным столом.

— Поезжайте, товарищ Кочин, спокойно работайте. В школе, — подчеркнул секретарь обкома, и хотя потрясенный Валентин встретился С его взглядом на секунду, он ясно прочел в его быстрых черных глазах поддержку, может быть, даже — извинение за кого-то.

— Дураков не сеют, не жнут. Сами родятся, — отвернувшись, сердито добавил секретарь, и хотя это адресовалось куда-то в сторону, кто-то из членов бюро тихонько крякнул.

После бюро пружина событий начала раскручиваться с той же стремительностью, с которой семь месяцев назад она была закручена.

Спустя два дня Кочину вернули партийный билет, заведующая гороно издала приказ о восстановлении физрука семилетней школы с выплатой зарплаты за все время вынужденного прогула. Басовитая дама с костылем прислала приказ непосредственно в школу, понимая, что желание повидаться у них с Кочиным — одинаковое.

— Видите, как чудесно! — первой встретила и поздравила Валентина Лидия Николаевна Онищенко. После своего визита учительница зашла к ним только однажды, на минуту, пригласить на какой-то вечер. Кочин оценил ее деликатность и потом сам по-дружески приглашал ее заходить.

Все устраивалось самым наилучшим образом, ничего только не удалось узнать о судьбе Светланы. Тут начиналась стена, за которой царила своя, кажется, никому не подвластная автономия.

— Здесь я бессилен, — признался однажды Санников, и почти слово в слово повторили то же самое товарищи из обкома, к которым Валентин обратился.

Оставалось одно — ждать.

Вернувшись в школу, Валентин снова подтянулся. Бреясь по утрам перед зеркалом, он порой удивлялся: ни беды, которые сыпались ему на голову, ни безалаберная жизнь первых месяцев с выпивками на пустой желудок и непрерывным курением по ночам, — ничто, кажется, внешне его не изменило. По-прежнему ни одного седого волоса, ни одной морщинки. Занимаясь с ребятами на брусьях и кольцах, Валентин чувствовал себя по-прежнему крепким и ловким, в этом, очевидно, свою службу сослужило и то, что он досыта походил в грузчиках.

Работать приходилось много. Кроме ежедневных уроков, Валентин вел спортивную секцию, учился заочно, самое малое — раз в неделю подменял все чаще похварывающую преподавательницу математики.

— Что ж, Валентин Алексеевич, — поговаривал директор. — Закончим год, а с нового придется вам переквалифицироваться. На пенсию Анна Андреевна просится…

Сбывались все его желания, и, глядя на подросших дочек, Валентин снова загорался надеждой: ах, если бы!..

Потом произошло неожиданное и непоправимое.

Шел конец апреля, и однажды проснувшись, Валентин прежде всего подумал о том, что сегодня ровно год как увезли Свету. На него вдруг навалилась такая душевная и физическая усталость, что он почувствовал себя на постели раздавленным. Не мог подняться, не мог пошевелить рукой, хотелось забыться, ни о чем не думать, перестать на какое-то время существовать вообще.

Работалось в этот день скверно; сославшись на головную боль, Валентин ушел из школы раньше обычного. Несколько раз он присаживался на лавочки возле домов, курил, упрямо брел дальше. Брел, словно стараясь обронить по дороге свое настроение.