Летят наши годы (сборник)

Потом война кончилась, солдаты разъехались по домам, а капитана Кочина оставили служить в оккупационных войсках в Германии. И опять получилось так, что об отпуске неудобно было и заикаться. Валентин работал в военной комендатуре, довольно крупный город был разбит союзной авиацией, возвращались тысячи беженцев, которым нужно было дать хлеб и кров; по ночам раздавались автоматные очереди притаившихся на чердаках и в подвалах одичавших гитлеровцев, — все это требовало такта и бдительности, напряжения сил и решительных действий. В иные дни капитан, как и его товарищи, выматывался больше, чем на фронте.

Пока отпуск и демобилизация маячили где-то далеко, Валентин, на этот раз очень настоятельно, посоветовал Светлане переехать к его родителям, в Кузнецк. К его удивлению и радости, Светлана согласилась, решение ускорилось еще и тем, что госпиталь в уральском городке расформировали. Главврач Сергей Сергеевич, писала Светлана, ушел на пенсию, майор Петров уехал куда-то еще раньше.

Следующее письмо пришло уж из Кузнецка. Жена сообщала, что доехали они с дочкой хорошо — там их проводили, а здесь встретили, все устроилось, и пусть он, Валентин, не волнуется о них. Валентин с облегчением вздохнул, порадовался бодрому тону письма. Только много позже, когда ему, наконец, удалось попасть в Кузнецк, он оценил терпеливость и выдержку Светланы. Время изменило его, но он, вдалеке, не учитывал, что то же самое время еще больше изменило ее; понял он это год спустя, а пока оставался в счастливом неведении, — известно, что со стороны все кажется проще…

Еще на школьной скамье, а потом и в пединституте, где Валентин успел проучиться год, он представлял свое будущее как будущее преподавателя математики. В начале 1946 года Валентин отказался от своих планов, решил остаться служить в армии. Как одного из лучших офицеров части, снабдив отличными характеристиками, его откомандировали учиться в военную академию. Так он оказался в Москве, в родном городе Светланы.

Экзамены он сдал успешно — сказалось, что Валентин хорошо знал математику и довольно бегло говорил по-немецки, завтра должны были вывесить списки зачисления.

Накануне Валентин заказал с уведомлением телефонный разговор с Кузнецком и, промаявшись час на переговорной, влетел в кабину.

Слышимость была неважной, но главное, что в трубке звучал живой голос Светланы!

— Света, — кричал Валентин, — сдал последний! Света, слышишь? После зачисления получу отпуск… Ага, дам телеграмму! Собирайся, слышишь? Снимем тут квартиру!.. Как Наташка?

Вспотевший и радостный, Валентин выскочил на улицу Горького, решил съездить в академию — может быть, есть уже и списки.

В коридоре на доске объявлений висел приказ:

«Капитану Кочину, группа такая-то, зайти в медчасть».

Что за ерунда?..

Маленький горбоносый доктор заставил его раздеться, принялся выслушивать сердце.

— Зачем? — удивлялся Валентин. — Я же прошел медкомиссию, у вас же. Сами сказали — здоров, как бык!

— Приказ есть приказ, — буркнул доктор. — Одевайтесь и к подполковнику. Вас ждут.

Дождавшись, пока капитан оделся и вышел, доктор, морщась, поднял телефонную трубку…

Ведавший вопросами зачисления подполковник принял Валентина немедленно.

— По состоянию здоровья в приеме вам отказано, — объявил он.

— Да я же здоров! — возмутился Валентин, чувствуя, как кровь ударила в лицо.

— Могу повторить то же самое. — Подполковник внимательно посмотрел на капитана, на покрасневшем лице которого смешно белел кончик раздвоенного носа. — Остальное вы должны понять сами.

Сказано это было со значением, и Валентин понял. Предсказания майора Петрова начали сбываться.

— Я прошу помочь встретиться с начальником академии.

— Бесполезно. — Подполковник говорил холодно и прямо. — Я передал его решение.

— Что прикажете делать дальше?

— Подать рапорт о демобилизации.

Присев, Валентин тут же, на углу стола, написал рапорт, пальцы у него дрожали.

— В слове «демобилизация» вы сделали ошибку, — прочитав, педантично заметил подполковник. — Пишется…

— Своим решением вы допустили более серьезную ошибку, — перебил Валентин, — несправедливость!

— Идите, капитан.

Приказ об увольнении из армии был получен молниеносно — на следующий день; обычно решения таких вопросов затягивались на месяц, а то и больше. Еще день ушел на оформление документов, получение денег, и капитан запаса Кочин оказался свободен, как птица!

Обещанной телеграммы Валентин не послал и явился в Кузнецк как снег на голову.

Не спуская с рук двухлетней черноглазой Наташи, сразу признавшей в нем родного человека, Валентин ходил по дому, молча сжимая зубы. В памяти родительский дом сохранился просторным, высоким, сейчас он давил своими низкими потолками и теснотой. В единственной комнате ютились старики, вытянувшиеся за эти годы младший братишка и сестренки и Светлана с дочерью. Летом Светлана спала с Наташкой в сенях, по вечерам расстилая и утром сворачивая постель; зимой, чтоб не застудиться на холодном полу, обосновывались на русской печи, темной и душной. В довершение все деньги, получаемые по аттестату, и свой небольшой оклад — Светлана работала в библиотеке — она отдавала свекрови. Бледненькая Наташа бегала в чистеньком, залатанном на локтях платьишке, Светлана ходила в стареньком сарафане и тапках. Попросить на свои нужды у свекрови она стеснялась, а та, по простоте своей, ничего не замечала. «Сыты, в тепле, и слава богу…»

— А как же, Валя? — тихонько говорила Светлана, глядя на мужа счастливо голубеющими глазами, и по-девичьи краснела. — Все еще нелегко живут…

Семья действительно жила нелегко, но на гулянку, в которой приняли участие бесчисленная троюродная родня и все соседи, денег хватило, без этого было нельзя…

Поздно вечером, вдыхая легкий позабытый запах Светланиных волос, Валентин рассказал, почему его не приняли в академию.

Лежащая на груди Валентина теплая, смутно белеющая в темноте рука вздрогнула.

— Ну вот… началось, — Светлана проглотила горький комок, сжалась.

— Проживем, Света! Ты для меня… — в поисках подходящего сравнения Валентин замолчал и, увидев в щели дощатого потолка сенок мигающую звездочку, докончил: — Вон, как звезда ясная!..

Утром Кочин отправился в горком партии — новую, гражданскую жизнь нужно было начинать без промедления.

Валентину здорово повезло — первым секретарем, оказывается, работал Михаил Сергеевич Санников, бывший когда-то руководителем предвыпускного девятого «А» класса. Худощавый, подтянутый, он ходил по школе, поскрипывая хромовыми офицерскими сапогами, чаще всего в расшитой украинской рубашке с красным плетеным ремешком, под который всовывал два синеватых неживых пальца правой руки. Это была память о боях на Хасане, обстоятельство, необычно высоко поднимавшее в глазах мальчишек авторитет историка.

За эти годы Михаил Сергеевич заметно сдал. В черных, по-прежнему густых волосах пробилась густая седина, под глазами темнело, и только сами глаза остались все такие же — спокойные и внимательные.

— Воевал молодцом! — Санников еще раз взглянул на ордена и медали своего ученика. — Но насчет школы придется подождать. Сам понимаешь…

— Михаил Сергеевич! — по щекам Валентина пошли красные пятна. — Но это же несправедливо!

— Время такое, Валя, — по-дружески, просто и виновато сказал Санников, словно сознавая, что и он отвечает за это время. — Пойдешь на хозяйственную работу. В артель. У них там засоренность с кадрами. Очень нужны надежные люди.