Лев Незнанский. Жизнь и думы. Книга 1

В конце прошлого столетия великий русский философ Влад. С. Соловьев опубликовал работу "Стыд России". Я прочитал эту работу взрослым человеком и был потрясен тем, что я так близок был к величайшей подлости. Я смыкался с теми, кто во спасение России разжигал ненависть к евреям - из страха, из ложно понимаемого чувства собственного достоинства, из эгоизма и пр. То, что я стал евреем - заслуга не моя, точнее, не столько моя личная, сколько возникшая от случайности, биологически предопределенной. Все вокруг меня с первых шагов по сей день, вся жизнь, выталкивала меня на путь, единый с еврейством , с очевидностью судьбы. Вы отлично понимаете: я сопротивлялся, потому хотя бы, что мне от природы совершенно чужд какой бы то ни было вид или форма национализма или шовинизма (это проверено было в Средней Азии, где я пробыл два года)...

из воспоминаний челябинского старожила:

...Незнанские постранствовали по Союзу: Лев организавывал выставки художников Уральской зоны. Через него мы побывали в Свердловске у художников Мосина, Брусиловского, Метелева, - тогдашний авангард союзного уровня. И мирового, в сущности...

...Но теперь я на этом пути и привели на этот путь меня не только антисемитские акции. С главным в этом вопросе я согласен с Вами, хотя совсем в иной форме. Следовательно, два решающих положения, пункта из Вашего письма мы условились понимать принципиально - ни первый, материальный, ни второй - национальный, не являются достаточными, чтобы решиться на выезд из страны. Причем, не просто переехать в другую страну, как это делается во всем мире, исключая коммунистический, а действительно положить между собой и страной, где прожил жизнь, где родные и друзья, такую преграду, которая в любой момент может превратиться в баррикаду, в военный рубеж. Моя жена и я всему этому отдаем полный и ясный отчет. Так что же нас действительно толкает на этот роковой, без преувеличения, путь?

Надеюсь, дядя, что о моей работе, обо мне , как честном и трудолюбивом работнике, надобности вести разговор нет, поскольку Вы должны совершенно четко уяснить, если Вас беспокоит МОЯ судьба, что у меня есть совершенно точное и конкретное представление о себе, о своих способностях, возможностях и о том деле, которым мне в меру моих скромных способностей надлежит заниматься. Ничем иным, даже с угрозой голодной смерти, добровольно, я заниматься не могу, не имею права, поскольку позади почти полвека жизни и осталось совсем немного, чтобы исполнить то, ради чего я был рожден. Это, дядя, не самомнение, и не сумасшествие, хотя именно таким я сейчас в этих словах представляюсь моему отцу.

У меня было всегда, и Вы не могли этого не замечать, чувство личной человеческой ответственности за все происходящее в мире. Мой мир - не стены квартиры, не государственные границы, мой мир - это тот самый круглый неделимый мир, где стоит одному человеку, скажем, в Лондоне, чихнуть, как на следующий день от этого чиха на всех континентах начинается эпидемия.

Но я отвлекся. Вы отлично знаете, как стремительно съежился земной шарик - один день пути разделяет Челябинск и Назарет, и этот день я намерен пережить в равной мере как свою победу, и как свою беду. Из глубочайшего уважения и благодарности к Вам не буду конкретизировать свой главный пункт. Вы о нем если полностью и не знаете, то догадываетесь. Да, и там есть противоречия в обществе, и там нужно работать, но о существе этого положения я охотно Вам напишу, если в своем ответе, на который я все же надеюсь, Вы захотите говорить.

Я ведь не могу оставить в стороне то обстоятельство, что Вы с тетей, да и Ваши сыновья, имели и имеете дело с величайшим злом в мире - надругательством, насилием над правдой, над истиной, вольно или невольно принимая участие в этом вселенском балагане, где повальное лицемерие стало нормой, общим местом.

В этом мире мне давно нет места. Моя жизнь, ее условия - это условия свободы от общества. За эту свободу я платил полной мерой, более того, считаю себя счастливым, удостоенным высшей благодати, радости - у меня семья, дети , и я сам их воспитывал. Собственно, у меня нет претензий ни к обществу, ни к людям конкретно - только благодарность, что не отняли то, что можно было отнять.

Я еду, и со мной едет весь мой мир - семья, в моем сознании - родственники, друзья, знания, способности и, главное - те силы, которые есть у меня и жаждут реализации.

Так что, дорогой дядя, главный пункт я пока не конкретизирую, я думаю, что все и так ясно...

...Я надеюсь, что Вы правильно понимаете проблему еврейской эмиграции и что почти каждого отъезжающего надо понимать как человека той духовной и нравственной силы, не уважать какие нельзя, хотя бы по той причине, что затрачиваются они не на корыстное, мелкое предприятие, а во благо общее. Есть исключения. Но они, как говорил, только подкрепляют правило.

Я надеюсь, что Вы правильно все понимаете, что инстинктивный страх и опасения за меня и мою семью водит Ваше перо. Поверьте, я не обладаю никаким гипнозом, но вот мой папа, совершенно далекий от моих проблем, поближе познакомился с моими делами и понял, что все это - не цепь случайностей, что дело не в моем желании или нежелании, хотя каждый день, естественно, ему надо мне возразить и не всегда мирно протекает обмен мнениями. Это так понятно: будь в моих силах что-то изменить, я остался бы, потому что я оставляю не только физическое родство, но и духовное, которое там вновь я уже не получу.

Спасибо Вам за письмо, за все , все слова. Я Вас любил и люблю более всех, кто сделал меня таким. Я Вас не упрекаю, я этим счастлив.

Ваш всегда Лев.

другу в Свердловск

13 марта 1975

Челябинск

Дорогой Витя!

Сочинительство мое - вольно или невольно - продолжаясь в столь любезном тебе эпистолярном стиле, - есть сейчас предмет деятельного моего существования, с перебоями на быт, лень, погоду, сытость или голод и пр., и все же - продолжаясь так или иначе каждый день...

...на очереди - письмо моему дядюшке, приславшему некоторое время назад большое послание с выражением недоумения, тревоги и заботы.

Этот материал вчерне готов, в нем я пытаюсь разобраться - как же так случилось, что я, рожденный евреем, еврей перед Богом и людьми, перед Советской властью, прошедший с другими евреями, своими сверстниками, по перепутавшимся дорогам судеб, вдруг на пороге пятидесятилетия с поразительным бесстыдством и прямотой заявляю, что я действительно есть еврей и по закону, и по чувству, что у меня есть истинная родина и действительные родственники.

Разумеется, Витенька, в этой позиции есть и поза, она естественна, ты сам понимаешь - все действия этого спектакля идут в наглухо запертом театре. Наш автор, большой оригинал, - текст драмы поделил надвое, так что мы знаем текст и фабулу только своих ролей, весьма пассивных, но невероятно многословных; другая часть - активных, решающих ролей от нас наглухо отделена, мы только можем догадываться.

Весь спектакль - это бездействие у глухой серой стены, к которой мы так приникли, прилипли, в надежде найти отдушину, щелочку, что сами не заметили, как стали передвигаться по стене вертикально, как тараканы, замирая при каждом шорохе. Совершенно понятной становится та картина, что существует в Москве, Ленинграде или Киеве - там есть публика, а это - главное, т.к. у нас ее, Витенька, нет, хотя зрительный зал открыт, каждый может войти и, действительно, иногда заходят зрители, но исключительно по той намеренной причине, что заставляет закрывать лицо. Они приходят кидать в нас грязь: приличные, порядочные люди, избегая непосредственных картин, довольствуются слухами , распространяемыми, естественно, теми, кто заходил бросить свою долю пакости. Для этих - лучших, мы - отступники, их скрытое недоброжелательство - праведно, им неловко смотреть в глаза. "Им" - это не стилистическая неточность, - здесь местоимение обращаемо - оно относится к обеим сторонам.

Слишком много недоговаривается каждый день, каждый час, опускается главное по общему лицемерному правилу, определяющему респектабельность, хороший тон, инстинктивно поддерживаемый всеми добропорядочными людьми.

Когда, Витенька, на том самом, теперь уже "пресловутом" обсуждении выставки, твоим весьма памятным оппонентом по марксистской эстетике выступил Л.Коган, обвинив тебя в незнании цитаты основоположника, то, сам понимаешь, преуспевающему профессору от марксизма мало что давала фактическая сторона дела. Но, зато эффектно взмахнув профессорской мантией, он с блеском накинул