Лев Толстой и его жена. История одной любви

— Не понимаю, к чему это? — ворчит Лев Николаевич. — Прекрасно жили и без этого.

Но, заразившись примером, он сам велит красить скамейки в саду, чистить дорожки и аллеи.

Она своей властью разрешает трудный вопрос о снабжении усадьбы хорошей питьевой водой и заставляет возить ее за версту, из речки Воронки. Мало-помалу она забирает в руки все домашнее хозяйство, вводит свои порядки и окружает мужа теми неустанными заботами, которыми он пользовался почти до конца дней своих. Как-то в Ясную заехал довольно известный писатель граф Соллогуб. Присмотревшись к молодой чете, он сказал Софье Андреевне: «Вы настоящая нянька таланта своего мужа, и продолжайте в этом направлении жить всю вашу жизнь».

По окончании большого романа («Война и мир»), Толстой снова вернулся к увлечению педагогической деятельностью. Не оставляя беллетристики и работая время от времени над историческими романами («Декабристы», «Петр I»), он большую часть своих сил посвящал подведению теоретических итогов своей педагогической деятельности шестидесятых годов. Он издал две книги для начального обучения («Азбуки»), в которых применил свои идеи о наилучших методах преподавания грамоты. На этот раз он уже пользовался такой известностью, что нападки его на общепринятые методы не могли остаться незамеченными. Завязалась полемика, которая особенно усилилась с появлением в «Отечественных Записках» (самом распространенном журнале того времени) боевой статьи Толстого «О народном образовании». Эта статья вызвала целую бурю. Уйдя с головой в это новое увлечение, Толстой не довольствовался статьями. Он выступил публично в Москве в Комитете Грамотности с защитой своего метода и выдержал целое состязание: две школы работали при Комитете Грамотности параллельно, одна по звуковому методу, другая по толстовскому — слово-слого-слагательному. Он собирал в Ясной Поляне учителей окрестных школ, вел с ними занятия и собеседования. Он мечтал и хлопотал об устройстве в деревне «университета в лаптях» — такого высшего училища, в котором наиболее способные крестьянские дети могли бы продолжать свое образование, не выходя из условий деревенской жизни. Проверяя на практике свои теоретические выводы, Толстой в начале 1872 года снова открыл в Ясной Поляне школу для крестьянских детей и привлек к преподаванию в ней всю семью и гостей. Софья Андреевна пишет сестре:

«Мы вздумали после праздников устроить школу, и теперь каждое после-обеда приходит человек 35 детей, и мы их учим. Учит и Сережа, и Таня, и дядя Костя, и Левочка, и я. Это очень трудно учить человек 10 вместе; но зато довольно весело и приятно. Мы учеников разделили, я взяла себе 8 девочек и двух мальчиков. Таня и Сережа учат довольно порядочно, в неделю все знают уже буквы и склады на слух. Учим мы внизу, в передней, которая огромная, в маленькой столовой под лестницей и в новом кабинете. Главное то побуждает учить грамоте, что эта такая потребность, и с таким удовольствием и охотой они учатся все».

Школа эта просуществовала недолго. Но с нею не прошло увлечение педагогикой, которое мало-помалу стало вызывать недоумение Софьи Андреевны. В конце года в ее письмах звучат уже недовольные нотки: «в том доме у нас целая толпа учителей народных школ, человек 12, приехали на неделю. Левочка им показывает свою методу учить грамоте ребят, и что-то они там обсуждают; навезли ребят таких, которые еще не начинали, и теперь вопрос о том, как скоро они выучиваются по Левочкиной методе. Роман совсем заброшен, и это меня огорчает».

Огорчению этому суждено было развиваться. В конце 1874 года Софья Андреевна пишет брату: «Наша серьезная зимняя жизнь наладилась. Левочка весь ушел в народное образование, школы, учительские училища, т. е. где будут образовывать учителей для народных школ, и все это занимает его с утра до вечера. Я с недоумением смотрю на все это, мне жаль его сил, которые тратятся на эти занятия, а не на писание романа, и я не понимаю, до какой степени полезно все это, так как вся эта деятельность распространяется на маленький уголок России — на Крапивенский уезд».

Наконец, она прямо высказывает сестре свои задушевные мысли: «Левочка выдумал писать еще «Азбуку» для детей по примеру американских first, second и third reader… Роман не пишется, а из всех редакций так и сыплются письма: 10 тысяч вперед и по 500 за лист. Левочка об этом и не говорит, и как будто дело не до него касается. А мне Бог с ними — с деньгами, а главное, просто то дело, т. е. писание романов, я люблю и ценю, и даже волнуюсь им всегда ужасно; а эти азбуки, арифметики, грамматики я презираю и притворяться не могу, что сочувствую. И теперь мне в жизни чего-то недостает, чего-то, что я любила, и это именно недостает Левочкиной работы, которая мне всегда доставляла наслаждение и внушала уважение…»

Так формулировались постепенно некоторые расхождения. После 12 лет супружеской жизни молодая жена имела уже свои мысли и вкусы и не боялась высказывать их прямо и открыто.

Впрочем, на этот раз все окончилось благополучно. Роман, о котором она говорит в последнем письме, был «Анна Каренина». Начатый 19 марта 1873 года, он, хотя и со значительными перерывами, был закончен в 1877 году и составил эпоху в русской литературе. Предшествовавшие беллетристические опыты («Декабристы», «Петр I») так и остались в отрывках, но зато «Анна Каренина» снова воскресила для Софьи Андреевны то счастливое время, когда она с наслаждением отрывала ото сна часы, чтобы разбирать и переписывать без конца запутанные страницы черновиков Толстого.

3

Громадный роман «Война и мир» разошелся быстро. Публика требовала второго издания, и к нему немедленно было приступлено. Критика разделилась: одни возносили роман до небес, другие находили в нем множество недостатков. Но бывают явления искусства, судьба которых не зависит от критики. И роман Толстого оказался на такой высоте. Широкая публика сразу увлеклась этим произведением, которое, помимо художественных достоинств, говорило много русскому сердцу. «Война и мир» очень скоро и навсегда стала национальной русской эпопеей. После выхода ее Толстой в общем сознании твердо занял первое место в тогдашней русской литературе. Широкой популярности Толстого содействовали и его экскурсии в область педагогики. Двенадцать лет назад он страстно занимался школами и целый год выступал в журнале «Ясная Поляна» с задорными статьями, шедшими вразрез с установившимися в немецко-русской педагогике взглядами. Все это не имело никакого успеха. Теперь (в семидесятых годах) выступления Толстого в печати и на публичных диспутах привлекли общее внимание. Его идеи о народном образовании обсуждались не только педагогами: не было газеты или журнала, которые остались бы в стороне от этой полемики. Толстой делался центром внимания интеллигентной русской публики. Его азбуки не получили одобрения правительства и потому не могли распространяться в школах, не могли сразу занять подобающего им места. Тем не менее, первая его азбука и книги для чтения к ней (в общем довольно дорогие) в конце концов стали библиографическою редкостью. Вторая «Азбука» за 25 лет разошлась в 1 500 000 экземпляров.

Появление «Анны Карениной» было уже крупным общественным событием. Книжки «Русского Вестника», в которых в течение нескольких лет печаталась «Анна Каренина», брались с бою: их с жадностью читали в салоне императрицы и в самых разнообразных слоях общества. Роман шел во многом вразрез с наиболее популярными идеями того времени. Критики, настроенные радикально, пытались ослабить успех, разъясняя реакционную (как им казалось) подоплеку романа. Но снова Толстой захватил публику; он стал выше моды. Положение его во главе русской беллетристики снова блистательно подтвердилось и окончательно, навсегда упрочилось. Достоевскому не все идеи романа пришлись по вкусу. И тем не менее он отнесся к нему восторженно. В «Дневнике Писателя» за 1877 год он приводит, между прочим, мнение об «Анне Карениной» одного из самых выдающихся русских беллетристов, «приговор которого он сам вполне разделял»:

«Это вещь неслыханная, это вещь первая. Кто у нас из писателей может поравняться с этим? А в Европе — кто представит хоть что-нибудь подобное? Было ли у них во всех их литературах, за все последние годы, и далеко раньше того, произведение, которое могло бы стать рядом?».

То была уже подлинная, непререкаемая, окончательная слава. Дальше добиваться в этой области было нечего.

Со славой пришли деньги. Хозяйство в Ясной Поляне не приносило много доходов. Но у Толстого было еще Никольское (в 100 верстах от Ясной Поляны) имение, перешедшее к нему от умершего в 1860 году старшего брата. Никольское находилось в черноземной полосе и без всяких хлопот давало около 5000 рублей в год. На эти деньги жила семья и время от времени находила даже возможным наезжать на месяц, на два в Москву. Когда начали притекать крупные доходы от продажи «Войны и мира», Толстой захотел закрепить их в земельной собственности. Он ищет для покупки имения. В 1869 году он совершает даже грандиозную поездку в Пензенскую губернию, надеясь в этой глуши выгодно купить землю. Покупка эта не состоялась. Между прочим он обратил внимание на дешевые Самарские степи. Он знал уже эти места, потому что еще перед женитьбой лечился здесь кумысом.

И в 1871 году Толстой, как 10 лет назад, почувствовал себя плохо. «Упадок сил и ничего не нужно и не хочется, кроме спокойствия, которого нет», — так сам он определяет свое положение. Софья Андреевна была убеждена, что нездоровье явилось результатом переутомления: как раз перед тем Лев Николаевич страстно отдался изучению греческого языка и чтению классиков. Он был очень счастлив, что «Бог наслал на него эту дурь», но жена не разделяла его увлечения и видела в нем причину нездоровья мужа. Надо было лечиться. Посоветовавшись в Москве, Лев Николаевич решил ехать на кумыс, в те самые места Самарской губернии, в которых он был десять лет назад. За шесть недель лечения Толстой успел написать жене 14 писем, полных «больше, чем любовью». «С каждым днем, что я врозь от тебя, — писал он, например, — я все сильнее и тревожнее, и страстнее думаю о тебе, и все тяжелее мне. Про это нельзя говорить…» «Твои письма я не мог читать без слез, и весь дрожу, и сердце бьется. И ты пишешь, что придет в голову, а мне каждое слово значительно, и все их перечитываю…»