Лев Толстой
Шрифт:
Толстой был в плену своих мечтаний, когда, приехав в Москву 3 ноября 1884 года, вновь увидел большой дом, слуг, учителей, ленивых детей, новую мебель, натертый паркет, белые скатерти. Все это неприятно поразило его, он осознал, что тревоги жены, связанные с семейным бюджетом, не столь необоснованны. На коренное переустройство жизни расчитывать не приходилось, требовалось найти дополнительные источники дохода. Соня полагала, что литература вполне могла покрыть необходимые издержки и давать прибыль наряду с имением. Левочка давно не писал романов, его авторские права приносили все меньше денег. Сам он посмеивался над этим, жена же непрестанно об этом думала.
Вдруг ей пришла спасительная мысль: почему доходами от продажи должны пользоваться другие? И, по примеру вдовы Достоевского, графиня Толстая решила самостоятельно издавать произведения мужа.
План этот поначалу показался Толстому чересчур меркантильным и возмутил его, но Лев Николаевич
Соня прекрасно отдавала себе отчет в том, что ей предстояло сделать и какие доходы это могло принести семье. И сверхзагруженная жена, мать, хозяйка дома отважно пустилась в коммерческое предприятие. Требовался начальный капитал – она заняла десять тысяч рублей у матери и пятнадцать – у Стаховича. В примыкающем к дому строении открылась контора по изданию полного собрания сочинений Льва Толстого. Каждый раз, проходя перед вывеской, хозяин дома хмурил брови: за дверью продавали его самого, того, чьи произведения должны были быть подарком людям. А так как он открыто заявлял о своем пренебрежении материальной стороной жизни, его могли счесть мошенником, который не в силах соотносить свои дела со словами. И все это ради того, чтобы его дочь могла купить новые платья, а сыновья – есть до отвала. Тем временем стопки книг росли, и специально нанятый служащий распространял их по книжным магазинам. Доходы увеличивались…
К счастью, будто чтобы уравновесить унизительные для Толстого последствия этого предприятия, незаменимый Чертков предложил другое, вполне соответствующее принципам его учителя: вдвоем они основали издательский дом «Посредник», задачей которого была публикация для широких слоев населения произведений «высокой» литературы и дешевых изданий. Печатать их и распространять согласился Иван Сытин. Должность секретаря предложили другу Черткова Павлу Бирюкову, молодому, прекрасно образованному аристократу, который отказался от карьеры морского офицера, став последователем Толстого. Тексты по взаимному согласию выбирали Лев Николаевич и Чертков. В первой серии фигурировали рассказы самого Толстого и рассказ Лескова «Христос в гостях у мужика». Затем напечатаны были произведения других русских и зарубежных писателей, переводы античных философов.
Возглавив дело, Чертков проявил себя прекрасным организатором и яростным защитником идей Толстого. Художественные достоинства книг интересовали его гораздо меньше того влияния, которое они могли оказать на народ. Часто в заботе о нравственном содержании требовал, чтобы Лев Николаевич исправил фразу, которая могла бы заронить тень сомнения в простые умы. Этот ригоризм возмущал писателя, но потом он сдавался. Понемногу Чертков становился для него надоедливым воплощением собственных идей. Как бы то ни было, маленькие книжечки «Посредника» по цене пять копеек за штуку продавались тысячами по всей России. Единственной прибылью Толстого стала еще более широкая известность. За шесть лет суммарный тираж изданий превысил двадцать миллионов экземпляров.
Соня не отставала и тоже печатала, издавала, продавала… Но ее затея имела одну только цель – прибыль. В феврале 1885 года, взяв с собой Таню, она отправились в Петербург, чтобы получить разрешение на опубликование в «Полном собрании сочинений» мужа до сих пор запрещенных «Исповеди», «В чем моя вера?» и «Так что же нам делать?». Ей было отказано. Она задержалась в столице, чтобы встретиться с вдовой Достоевского. Жены писателей, ставшие деловыми женщинами, любезно обменялись мнениями, Достоевская, как более опытная, дала несколько советов графине Толстой. За чаем они говорили о себестоимости, распространении продукции, хранении, чистом доходе. Соня с энтузиазмом писала о доходе в 67 000 рублей, который ее собеседница получила за два года, и что та «только 5 % уступает книгопродавцам».
Другая встреча поразила ее еще больше. Когда они с Таней наносили визит тетушке Шостак, неожиданно сообщили о приезде императрицы. Присутствующие были взволнованы, хозяйка, опираясь на палку, поспешила к дверям. Дамы склонились в глубоком реверансе. «Я подошла, – пишет Соня мужу, – и она [Шостак] меня представила императрице, потом позвала Таню, и тут я сказала: „Ma fille“. [518]
Признаюсь чистосердечно, что очень была взволнована, но не растерялась».Любезная и немного утомленная императрица по-французски говорила с Соней, спрашивала, давно ли та приехала и как поживает ее муж, пишет ли. На это графиня отвечала, что пишет исключительно для школ, вроде «Чем люди живы?». В этот момент в разговор с медовой улыбкой вмешалась хозяйка, сообщив, что Толстой сказал своей тетушке Александрин, будто никогда больше не станет писать роман. Императрица повернулась к Соне и прошептала: «Est-ce que vous ne le d'esirez point? Cela m''etonne». [519] Графиня растерялась и, не зная, что ответить, вдруг спросила, явно нарушив этикет: «J'esp`ere que les enfants de Votre Majest'e ont lu les livres de mon mari?» [520] Императрица великодушно кивнула головой и согласилась, что, да, конечно. Пересказывая слово в слово этот диалог в письме к Левочке и детям, Соня ликовала:
518
Моя дочь (фр.).
519
Разве вы больше не хотите этого? Это меня удивляет! (фр.).
520
Надеюсь, дети Вашего Величества читали книги моего мужа (фр.).
«Вижу отсюда, как вы все скажете: „Ну, мамаша, влетела“. Вот, право, последнее, что я ожидала в Петербурге». [521]
Левочка был холоден:
«Действительно удивительно твое счастье. Ты ведь этого очень желала. Мне это было тщеславью лестно, но скорее неприятно. Хорошего от этого не бывает. Я помню, в Павловске был человек, сидевший всегда в кустах и щелкавший соловьем. Я раз заговорил с ним и тотчас по неприятному тону угадал, что с ним кто-то говорил из царской фамилии. Как бы с тобой того же не было… Отчего же ты сказала не то, что я пишу, а что не пишу? Заробела».
521
Письмо от 24 февраля 1885 года.
Соня вернулась в Москву в последних числах февраля, а двенадцатого марта Толстой уехал в Крым со своим другом Леонидом Урусовым, тульским вице-губернатором, у которого был туберкулез в последней стадии.
Во время путешествия вновь с волнением побывал в Севастополе: на высотах, где стоял сам, и на месте вражеских батарей. Воспоминания о войне пробудили в нем, к его собственному удивлению, энергию и ощущение молодости. Обнаружив полузарытое в землю ядро и предположив, что оно было выпущено с его батареи, радовался, как ребенок. Все, что принадлежало его прошлому – даже война, – было любезно его сердцу, все, что принадлежало настоящему – даже дети, – было в тягость.
Вернувшись в Москву, Толстой сделал пометку в записной книжке:
«Нынче. Думал о своем несчастном семействе: жене, сыновьях, дочери, которые живут рядом со мной и старательно ставят между мной и собой ширмы, чтобы не видать истины и блага… Хоть бы они-то поняли, что их праздная, трудами других поддерживаемая жизнь только одно может иметь оправдание: то, что употребить свой досуг на то, чтобы одуматься, чтоб думать. Они же старательно наполняют свой досуг суетой, так что им еще меньше времени одуматься, чем задавленным работой… Еще думал: об Усове, о профессорах: Отчего они, такие умные и иногда хорошие люди, так глупо и дурно живут? От власти на них женщин. Они отдаются течению жизни, потому что этого хотят их жены или любовницы. Все дела решаются ночью». [522]
522
Толстой Л. Н. Записные книжки, 5 апреля 1885 года.
Ему самому не хотелось становиться жертвой женщины, жертвой ночных решений. И если порой уступал своим чувствам, то быстро брал себя в руки. Все лето в Ясной Поляне он косил, писал сказки и рассказы для «Посредника», доводил до конца «Так что же нам делать?», продолжал «Смерть Ивана Ильича», которая продвигалась кое-как в зависимости от настроения. Приезжали Чертков и Бирюков, Толстому казалось, что они благотворно влияли на его дочерей. Оставшись вновь один, получил в начале октября письмо от Тани, очень разумное, которое потрясло его: в отличие от матери девушка робко еще, но обращалась к идеям отца. Восемнадцатого октября последовал ответ: