Лев Троцкий. Враг №1. 1929-1940

Когда в середине 1936 г. между несколькими мексиканскими группами сторонников Троцкого было достигнуто соглашение о создании единой организации и воссоздана существовавшая ранее Лига коммунистов-интернационалистов, Ривера вошел в состав ее Политического бюро. Именно в этом качестве он, используя свои неформальные связи, добивался предоставления Троцкому визы на въезд в страну, а затем принимал его у себя на родине. Незадолго перед этим Ривера создал огромную фресковую роспись для Дворца изящных искусств в Мехико, одним из героев которой, вместе с Марксом и Лениным, был Троцкий [607] .

607

Craven D. Diego Rivera as Epic Modernist. P. 126.

В течение первых двух лет пребывания Льва Давидовича в Мексике Ривера оставался его ближайшим другом и покровителем во всех делах, кроме тех, которые были непосредственно связаны с политикой. Человек буйного, необузданного темперамента, со странностями, присущими подчас высокоталантливым людям (например, он появлялся на людях, в том числе на президентских приемах, с попугаем, сидевшим у него на голове), Ривера был бунтарем в искусстве и переносил это настроение на политику, о которой судил только понаслышке. Он был эмоциональным, чувственным «троцкистом», ибо работ Троцкого не читал и в его идеях не разбирался. Троцкий был для Риверы героической фигурой, достойной художественного воплощения, и он, действительно, многократно создавал его образ на своих фресках. (Лидеры компартии стали тем временем осыпать Риверу всяческими проклятиями.)

С первых дней Троцкий полюбил Койоакан — место, излюбленное художниками, где когда-то, в XVI в., находились штаб-квартира и крепость Ф. Кортеса, завоевателя страны. В письмах тогда еще живому сыну в Париж Троцкий в обычно несвойственных для него тонах восхищался всем, с чем сталкивался: климатом, фруктами, овощами, гражданами Мексики [608] . Весьма оптимистическое настроение придавало Льву Давидовичу изучение испанского языка, которым он овладел настолько, что был в состоянии читать газеты и вести краткие беседы [609] . Это и стало фоном, на котором проходила последняя краткая и бурная любовная история пламенного коммуниста. Несмотря на плотную занятость и Троцкого, и Фриды (Троцкий занимался делами, связанными с «контрпроцессом», а Кало как раз в это время создала несколько своих лучших полотен), они стали проводить какое-то время наедине. Правда, Диего и Фрида жили в другом особняке, в соседнем местечке Сан-Анжель, но работала она по-прежнему в «Голубом доме» [610] . Теперь, когда этот дом стал прибежищем Троцкого, вокруг него была установлена полицейская охрана, сооружена плотная кирпичная стена. Тем самым создавалась некая иллюзия безопасности [611] , которая постепенно передалась Троцкому. Как-то получилось (вначале, видимо, случайно), что он и Фрида одновременно устраивали перерывы в работе, чтобы подышать свежим воздухом, и встречались в патио. Постепенно эти перерывы все более затягивались, и результат был именно тот, который можно было ожидать. Фрида, вряд ли испытывавшая серьезные чувства к Льву Давидовичу (в разговорах с подругами и сестрой Кристиной она называла его «маленьким козлом» [612] ), но на какое-то время она увлеклась им, как человеком знаменитым. Кроме того, изменяя мужу с Троцким, Фрида явно стремилась унизить Диего, отомстить ему за многочисленные измены.

608

Архив Троцкого. Фонд 13.1. Т-10198, Т-10205, Т-10207, Т-10208, Т-10216, Т-10220.

609

Heijenoort J. van. The Histoty of Trotsky’s Papers // Harvard Library Bulletin, 1980, July. P. 296.

610

Heijenoort J. With Trotsky in Exile: From Prinkipo to Coyoacin. P. 105.

611

Marnham P. Dreaming with His Eyes Open. A Life of Diego Rivera. P. 279.

612

Mamham Р. Dreaming with His Eyes Open. A Life of Diego Rivera. P. 281.

Заигрывания Фриды и «маленького козла» происходили почти на глазах Натальи Ивановны. Лев Давидович, как юноша в полном смысле слова, бегал за Фридой по патио (полубегал, потому что очень быстро Фрида не могла передвигаться). Затем она позволяла поймать себя и уводила в собственную спальню с огромной ортопедической кроватью [613] , вначале (но только вначале) вроде бы для того, чтобы полюбоваться висевшими там ее произведениями (в целом абсолютно кошмарными). Когда свидания в «Голубом доме» оказывались невозможными по каким-либо внешним причинам, Фрида договаривалась со своей сестрой Кристиной и принимала «маленького козла» в принадлежавшем той соседнем доме [614] . Заигрывания продолжались и за обеденным столом, тоже в присутствии Натальи. Их нередко наблюдал даже Ривера, который, правда, не обращал на них никакого внимания. Но их замечали секретари и охранники, что делало положение супруги Троцкого еще более унизительным и невыносимым. Наталья страдала, молча и терпеливо, отлично понимая, что застольные беседы ее супруга и Кало на непонятном ей английском языке выходят за пределы политики, бытовых тем и обычных дружеских отношений. Во всяком случае слово «love», которое нередко слышалось и которое Фрида произносила при прощании, было Наталье Ивановне известно [615] .

613

Эта кровать до сих пор остается экспонатом Дома-музея Ф. Кало.

614

Alcantara I., Egnoff S. Frida Kahlo and Diego Rivera. P. 54.

615

Heijenoort J. With Trotsky in Exile: From Prinkipo to Соуоасйп. P. 111–112.

Страсть поначалу казалась настолько сильной, что в тех редких случаях, когда им не удавалось встретиться, любовники обменивались нежными письмами, которые часто прятали в книги и передавали их друг другу через охранников, секретарей, слуг или другими способами [616] . Видимо, в самом конце июня или в первых числах июля 1937 г., в результате нараставшего напряжения во взаимоотношениях, между Троцким и его супругой произошло объяснение и под предлогом восстановления здоровья и отдыха они решили на короткое время расстаться. Лев Давидович уехал в поместье (гасиенду), принадлежавшее правительственному чиновнику Ландеро, другу Риверы. Имение находилось примерно в 150 километрах от Мехико, возле городка Сан-Мигель-Регло. Наталья Ивановна осталась в Койоакане, но обязалась лечиться. Троцкого сопровождали и охраняли полицейский офицер Жезус Казас и шофер Риверы Сиксто.

616

Ibid. P. 112.

Находясь в течение трех недель вдали от возлюбленной (Фрида приезжала в Сан-Мигель-Регло всего один раз), Троцкий попытался трезво оценить сложившееся положение, в котором оказался. Ситуация напоминала ему то, что произошло с Лениным, увлекшимся в Швейцарии Инессой Арманд. Крупская готова была тогда без боя сдать позиции сопернице, лишь бы сохранить Ильича для революции. Ленин принял волевое решение, бросил Арманд и остался с Крупской — тоже ради революции. Троцкий решил последовать примеру Ленина. Понимая, что связь с Кало осложнит его политическую деятельность и скомпрометирует его как «большевика-ленинца», он решил прекратить с Фридой любовные отношения (и сохранить только приятельские).

Из своего сельского уединения Лев Давидович стал чуть ли не ежедневно писать жене, заполняя письма нежными выражениями, воспоминаниями о совместном прошлом, красноречивыми описаниями своих чувств и соблазнительными обещаниями [617] . Увы, Наталья в ответных письмах вспоминала и старые измены. Троцкий вынужден был оправдываться. В письме от 12 июля он писал: «Все, что ты говорила мне о нашем прошлом, правильно, и я сам сотни и сотни раз говорил это себе. Не чудовищно ли теперь мучиться над тем, что и как было свыше 20 лет тому назад? Над деталями?» [618]

617

См. документальную публикацию: Фельштинский Ю., Чернявский Г. Письма Л.Д. Троцкого жене Н И. Седовой (Мексика, 1937–1938) // Чернявский Г. Притчи о Правде и Лжи. С. 190–214.

618

Архив Троцкого. Фонд 13. Т-10619.

Трудно удержаться от искушения привести наиболее выделяющиеся личные письма Троцкого жене, от 19–20 июля 1937 г. Следует сразу же обратить внимание на то, что первое письмо в последней своей части несколько искусственно. Обращаясь к жене, Троцкий переходит на «вы», чего конечно же в жизни никогда не делал. Это было письмо «озорника», 58-летнего «юнкера». Троцкому интересно было понять, сумеет ли он написать такое письмо, не дрогнет ли его революционная рука (не дрогнула, сумел, написал). Второе письмо, отчасти продолжающее тему первого (через размышления о Толстом), содержит очень важное указание на личный дневник, который вел Троцкий в 1937 г. Похоже, что этот дневник, как и было обещано в письме, был уничтожен. По крайней мере, до историков дневник не дошел. Письма от 19–20 июля уничтожены не были. Более того, рукописный текст писем был перепечатан в двух экземплярах. Один экземпляр машинописной копии был переслан Льву Седову, передавшему его затем на сохранение как особо ценный документ в архив Международного института социальной истории, где оба письма хранятся и сегодня в папке бумаг Натальи Седовой. После смерти Троцкого оригиналы писем были переданы Седовой в архив Гарвардского университета. Туда же отдана и вторая машинописная копия. Это дает основания полагать, что и Троцкий, и его жена не возражали против ознакомления потомков с письмами. Вот эти письма от 19 и 19–20 июля:

«Сейчас буду обедать. После того как отправил тебе письмо, мылся. Около 10 '/ приступил к чтению старых газет (для статьи), читал, сидя в chaise longue под деревьями, до настоящей минуты. Солнце я переношу хорошо, но для глаз утомительно. Нужны, очевидно, темные очки. Но как их купить без меня? Почти немыслимо.

В воскресенье Ландеро хотели пригласить меня на завтрак, но я спасся, приехав сюда поздно. Возможно, что такое приглашение последует в следующее воскресенье. Имей это в виду, если приедешь сюда до воскресенья: платье и пр[очее]. Мне придется, видимо, ехать как есть: к столь знаменитому бандиту они отнесутся снисходительно, но жена бандита — как-никак дама, одним словом, леди, в задрипанном виде ей не полагается ездить к лордам. Прошу сурьезно учесть!

Сейчас буду есть собственноручно пойманную рыбу, потом залягу отдыхать часика на два, затем совершу прогулку.

Физическое самочувствие хорошее. Моральное — вполне удовлетворительное, как видите из юнкерского (58-летний юнкер!) тона этого письма.

Обедать не зовут. В среду поеду, вероятно, в Пачука — отправить письма, поговорить по телефону или послать, в случае надобности, телеграмму. Опасаюсь, что не застану тебя дома. Но я смогу провести в Пачука часа 2–3 и дождаться тебя.

Могу приехать до 9 часов утра и, следовательно, застигнуть тебя наверняка, если ты не будешь уже в Корнавана. — Кстати: ты говорила, что поедешь дня на два. Этого абсолютно недостаточно. Надо оставаться до восстановления обоняния. Здесь на этот счет условия неблагоприятные.

Обедал. Лежа, читал Temps. Заснул (недолго). Сейчас 3 ¹/₂. Через ¹/₂ часа чай. Отложить прогулку? А вдруг дождь. Пожалуй, пойду сейчас.

Наталочка, что вы делаете теперь? Отдыхаете (от меня)? Или у тебя операция? Опять флюс? Как бы хотелось, чтоб ты оправилась полностью. Как бы хотелось для тебя крепости, спокойствия, немножко радости.

С тех пор как приехал сюда, ни разу не вставал мой бедный х… [619] Как будто нет его. Он тоже отдыхает от напряжения тех дней. Но сам я, весь, — помимо него, — с нежностью думаю о старой, милой п… Хочется пососать ее, всунуть язык в нее, в самую глубину. Наталочка, милая, буду еще крепко-крепко е… тебя и языком, и х… Простите, Наталочка, эти строчки, — кажется, первый раз в жизни так пишу Вам.

619

В письме Троцкого все слова написаны полностью. Здесь и далее во всем абзаце буквы заменены точками нами. (Авт.)