Лев Троцкий. Враг №1. 1929-1940

Еще одним вариантом использования «амальгам» Троцкий считал попытки НКВД связать воедино монархизм, «фашизм», меньшевизм, правый социал-демократизм, разные бывшие группировки в компартии, посадить представителей этих движений на общую скамью подсудимых и судить по обвинению в одних и тех же преступлениях. «Все последние сталинские амальгамы построены на трупе Кирова», — писал «Бюллетень оппозиции». В судебных процессах объединены иностранные дипломаты, «террористы-белогвардейцы», «зиновьевцы», «троцкисты», чекисты и другие лица, которые не проявили бдительности и не приняли «должных мер». Все более нагнеталась степень обвинений; дело дошло до обвинений в организации «троцкистско-зиновьевско-го блока» с целью вредительства, диверсий, шпионажа, захвата власти, восстановления капитализма, убийства руководителей партии и правительства во главе со Сталиным.

На суде выделялись две группы обвиняемых. Одна из них — старые и всему миру известные большевики, вторая — никому не известные молодые люди, в числе которых были «прямые агенты ГПУ» (Троцкий и Седов почему-то продолжали называть НКВД старым названием). Последние необходимы были, чтобы доказать причастность Троцкого к террору, установить его связь с Зиновьевым, указать на связь Троцкого с тайными службами нацистской Германии. Во вторую группу входил, в частности, В.П. Ольберг, который действительно в начале 30-х гг. работал за рубежом, поддерживал связь с немецкими троцкистами и Троцким, обратился к Троцкому с несколькими письмами, заявил о своем желании оказывать Троцкому помощь и даже стать его секретарем. Проживавшие в Берлине и встречавшиеся с Валентином Ольбергом стронники Троцкого заподозрили, что он является агентом ОГПУ, и предостерегли Троцкого от личных контактов. Тем не менее в январе — апреле 1930 г. Троцкий послал Ольбергу шесть писем, в которых давал советы относительно развертывания оппозиционной коммунистической деятельности в Германии, но ни словом не упоминал о своих сторонниках в СССР [579] . В связи с повторявшимися со стороны Седова требованиями прекратить общение с Ольбергом Троцкий в 1932 г. прервал с ним переписку. И вот теперь, в августе 1936 г., Ольберг был выставлен в качестве обвиняемого на первом московском открытом судебном процессе и «признался», что был послан в СССР Троцким для организации убийства Сталина и совершения терактов. Ольберг дал самые обширные показания, составившие 262 страницы. Он показал, что являлся «эмиссаром» Троцкого в Германии и пользовался его «абсолютным доверием». Он же «рассказал» о связях Троцкого с Гестапо, был приговорен к смертной казни и расстрелян.

579

Архив Троцкого. Фонд 13.1. Т-9437—9442.

Был ли Ольберг изначально советским агентом, как утверждал на страницах «Бюллетеня оппозиции» Седов, или же искренним троцкистом, пытавшимся в свое время помочь Троцкому в тяжелую минуту, так и осталось загадкой. Не являвшиеся сотрудниками НКВД «старые большевики» на процессе вели себя не лучше. «На скамье подсудимых сидели разбитые, загнанные, конченые люди. Перед тем как убить их физически, Сталин искромсал и убил их морально. Капитуляция — наклонная плоскость: еще никому не удавалось на ней остановиться. Раз став на нее, нельзя не скатываться дальше, до самого конца», — писал заграничный орган «большевиков-ленинцев» с пониманием, Что осуждать выведенных на процесс обвиняемых, к которым применялись различные формы воздействия, совершенно бессмысленно. Бюллетень описывал, как высшие партийные деятели в борьбе за собственную жизнь, но и за жизнь и благополучие своих родных и близких, жен и детей шли на все новые и новые унизительные «капитуляции», «признавая» участие в террористических актах и подготовке покушений на Сталина, Ворошилова, Кагановича и других советских руководителей.

Особое внимание следователи НКВД уделили пребыванию Троцкого в Копенгагене. Они пытались показать, что именно там Троцкий встречался осенью 1932 г. с подсудимыми, убеждая их начать организовывать теракты против руководителей СССР. Копенгаген был избран потому, что являлся европейской столицей, в которую легко и быстро можно приехать из любого европейского города. (Описать не происходившие на самом деле встречи в Турции или небольших французских городках и деревушках людям, там не бывавшим, было абсолютно невозможно.) Однако и здесь не все прошло гладко для обвинителей. Подсудимый Э.С. Гольцман, являвшийся советским хозяйственным работником и находившийся в командировке в Германии, заявил на суде, что встречался с Седовым в Копенгагене в вестибюле гостиницы «Бристоль». Гольцман, возможно, перепутал Копенгаген с Парижем, где гостиница «Бристоль» существовала и считалась одной из лучших и самых известных. А вот в Копенгагене она была снесена в 1917 г. Встречаться с Седовым в Копенгагене Гольцман вообще не мог, так как в датской столице находился в этот момент Троцкий. Седов же оставался в Германии и получил разрешение выехать из страны с правом возвращения только для мимолетной встречи с родителями на Северном вокзале в Париже, когда Троцкие через Марсель возвращались в Турцию. В течение всего пребывания Троцкого в Дании Седов находился в Берлине, что подтверждалось, например, телефонными квитанциями о ежедневных разговорах Седова с родителями.

Любопытно, что следователи, придумавшие встречу Гольцма-на с Седовым в Копенгагене, не знали, что Седов действительно встречался с Гольцманом — в сентябре 1932 г. в Берлине, причем передал сыну Троцкого пакет материалов от И.Н. Смирнова, и часть этих материалов затем была опубликована в «Бюллетене оппозиции». Документы касались серьезных диспропорций в советской промышленности и давали представление о растущем недовольстве положением дел в стране. Кроме того, Смирнов поднимал вопрос о создании блока левых и правых. (Троцкий на блок с «правыми» идти не хотел даже ради борьбы со Сталиным, который был для него меньшим по сравнению с «правыми» злом.) По возвращении из Германии Гольцман был арестован, но про сентябрьскую встречу с Седовым так никто никогда и не узнал, а потому она ни тогда, ни на процессе не была предъявлена Гольцману в качестве обвинения.

В «Бюллетене оппозиции» и «Красной книге» делался вывод о том, что Сталину нужна была прежде всего голова Троцкого и для достижения своей цели Сталин «пойдет на самые крайние, еще более гнусные дела». В Москве издание «Красной книги» восприняли весьма нервно. Руководству Коминтерна было поручено предпринять ответные агитационно-пропагандистские шаги. Намечалось издание «на всех иностранных языках» новой биографии Троцкого, естественно фальсифицированной, сборника статей Сталина против троцкизма и, главное, «Черной книги международного троцкизма» — как прямой ответ на выпуск «Красной книги». Придавая особое значение «подрывной работе» троцкистов в Испании, Секретариат ИККИ поручил также видному советскому журналисту Михаилу Кольцову, работавшему в Мадриде, написать на эту тему ряд статей [580] .

580

РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 20. Ед. хр. 751. Л. 236–239.

Объективности ради следует указать, что августовский процесс 1936 г. не был в буквальном смысле первым. Это был первый показательный процесс над коммунистами, но далеко не первый в СССР «открытый» процесс. До «первого» московского процесса был и показательный процесс над эсерами в июлеавгусте 1922 г., и Шахтинское дело — в мае — июле 1928 г.; и процесс Промпартии — в ноябре — декабре 1930 г., и процесс над меньшевиками в марте 1931 г. Короткая и очень избирательная память Троцкого не удержала в голове этот достаточно важный для современников нюанс, и сыну Льву пришлось упомянуть об указанных фактах в письме забывчивому отцу. Яркое описание этой истории содержится в воспоминаниях меньшевика С.Э. Эстрина, напомнивших Троцкому именно о близком ему политически деле — меньшевистском процессе:

«В Париже моя жена печатала материалы для бюллетеня Троцкого, и сын Троцкого, Лев Львович, часто приходил к нам. Он был очень приятным человеком, молодым и очень осведомленным обо всех делах. Это были 36-й и 37-й годы, и бюллетень вел большую борьбу против процессов, проходивших тогда в Москве, так называемых сталинских процессов. И в бюллетене приводилось большое количество данных, опровергавших те показания, которые подсудимые сами на себя наговаривали.

Однажды, разговаривая с сыном Троцкого, я напомнил ему, что в одном из бюллетеней… Троцкий написал [о процессе меньшевиков 1931 г.], что знал, что меньшевики — предатели, помогают буржуазии, но что они падут так низко, он не ожидал. Дело в том, что на том процессе, как и на всех остальных позже, подсудимые, среди которых, кстати, был только один меньшевик, остальные были бывшие, говорили, что Абрамович был в Москве, что меньшевики имели свидание с Леоном Блюмом и с генеральными штабами Франции и Англии, договариваясь о нападении на Советский Союз, и т. д.

Я сказал ему: вы же понимаете, что ваш отец, который лично знал всех этих людей, знал, что все это вранье, выдумки, как он мог написать такое?! Интересно, чем это кончилось. Он [Седов] написал Троцкому, и в одном из последующих номеров бюллетеня появилось примечание к одной из статей. «Когда был процесс меньшевиков, я принял все на веру. Я не представлял себе, что такой процесс можно выдумать от начала до конца. Теперь я понял, что все это было вранье» [581] .

581

Архив Гуверовского института. Коллекция Б.И. Николаевского. Ящик 208-Папка 5. С.Э. Эстрин. Из воспоминаний. Записано на пленку в 1974 г.

Глава 6. МЕКСИКАНСКИЙ ЭТАП

1. Последний переезд

Предложение мексиканских властей принять Троцкого не возникло внезапно. В течение нескольких месяцев, сразу же после того как в Норвегии под давлением советского правительства стал ужесточаться режим пребывания Троцкого в этой стране, троцкисты в разных странах стали предпринимать энергичные усилия, дабы добиться для него права на въезд. Успешными оказались только инициативы мексиканцев. В этой стране за визу Троцкому бился прежде всего художник-монументалист Диего Ривера. Как раз в это время Ривера, являвшийся ранее коммунистом, объявил о своей приверженности взглядам Троцкого и разрыве с официальной компартией [582] . 21 ноября 1936 г. Ривера получил письмо от своей знакомой, американской левой журналистки Аниты Бреннер, связанной с Мексикой и ее революционными деятелями и многократно бравшей интервью у различных мексиканских политиков. Бреннер стала членом только что образованного американского Комитета защиты Льва Троцкого и просила Диего добиться разрешения мексиканского правительства на въезд Троцкого в эту страну [583] .

582

 Mamham Р. Dreaming with His Eyes Open. A Life of Diego Rivera. New York: Alfred A. Knopf, 1999. P. 276.

583

Craven D. Diego Rivera as Epic Modernist. New York: Simon & Schuster Macmillan, 1997. P. 147.

Будучи человеком экстравагантным и общительным, имевшим авторитет и влияние в разных слоях мексиканского общества и элите страны, Ривера смог привлечь на свою сторону ряд других деятелей, в том числе Антонио Гидальго (Идальго), занимавшего ответственные должности в государственном аппарате. Но главное, Ривера был лично знаком с генералом Ласаро Карденасом [584] , видным деятелем национально-демократической революции 1910–1917 гг., многолетним членом правительства, а с 1934 г. — президентом Мексиканской республики. В 1936 г. Карденас открыто объявил об активной поддержке Испанской республики против генерала Франко; выступил против оказания помощи Франко Германией и Италией; всячески способствовал мексиканским добровольцам, отправлявшимся в Испанию воевать на стороне республиканцев в составе интернациональных бригад; всячески ограничивал деятельность нефтяных и других крупных компаний США на территории Мексики (в 1938 г. он даже национализировал предприятия нескольких американских нефтяных компаний, но после переговоров согласился выплатить компенсацию за национализацию).

584

Карденас Ласаро (1895–1970) — мексиканский политический и государственный деятель. Дивизионный генерал (1928). В 1930–1931 гг. — председатель Исполкома Национально-революционной партии. В 1934–1940 гг. — президент Мексики. В 1942–1945 гг. — министр национальной обороны. До конца своей жизни возглавлял правящую Национально-революционную партию (с 1946 г. — Институционно-революционная партия).