Левое плечо

От этой мысли на моем лице появляется странная кривая улыбка. Я ощущаю, как расползается она по моему бледному лицу, и я встаю. Мне хочется погреться у камина, почувствовать долгожданное тепло, которое у меня отобрали. Накинув на тонкие плечи плед, я неслышно открываю дверь, щурясь от яркого света лампочек, висящих над моей головой. Я тяжело вздыхаю, когда дверь, тихонько скрипнув, закрывается, а затем, когда мой взгляд падает на диван возле камина, понимаю, что там кто-то есть, и этот кто-то явно услышал, как скрипнула дверь. Правда, от понимания, кто же он, я перестаю держать плед, отчего последний скатывается по моим рукам и падает на пол и этот звук в такой кромешной тишине кажется до безобразия громким. Джеймс поворачивает голову в мою сторону. Он глядит без былой спеси и наглости, но его глаза по-прежнему бездушны и холодны. Поттер безразличным взглядом оглядывает мою фигуру, заставляя меня ломать руки. Знаешь, Джеймс. Всякий раз, когда я смотрю в твои холодные глаза – я хочу закричать. Я хочу сказать тебе невыносимо много, заставить тебя испытать всю боль, которая убивает меня изнутри. Я хочу рассказать тебе неописуемо много, только тебе ведь насрать, верно? Забавно…А ведь знаешь, я уже давно мертва. Внутри, там глубоко внутри так темно, так пусто и сыро. Но ты ведь не слышишь меня, я знаю. Ты никогда не услышишь меня, потому что я тебе безразлична. Я - твоя кукла, на которую ты орешь, срывая свой басистый голос. На которую выливаешь грязь, выливаешь желчь своей злости.

Ярость, Джимми, именно ярость пронзает меня. А ты грациозным движением поднимаешься со своего места и с леностью наблюдаешь, что же я сделаю дальше. Знаешь, Поттер, если мне никогда не избавиться от своих чувств, что же мешает от татуировки? Что мешает мне вырезать коричневого оленя с белой грудкой? Меня колотит, руки уже давно не слушаются, а ноги, почему-то, сами заставляют постепенно спускаться вниз, забывая о пледе и вообще обо всем. Это ведь я виновата в своих бедах и никто другой. Это я хотела твоего внимания, это я ищу наших встреч и, иногда, мне кажется, что это именно я являюсь причиной всей твоей злости.

– Почему ты не спишь? – тихо спрашиваю, замечая, как ты нервно передергиваешь плечами и переводишь свой взгляд на огонь, облокотившись о спинку дивана. Сегодня ты странный, и я бы хотела сказать тебе это вслух, но мы даже не друзья. С чего бы тебе слушать меня? И поэтому ты молчишь. Стоишь и игнорируешь меня, запуская свои бледные тонкие пальцы в густую и непослушную шевелюру, явно обдумывая что-то. – Джеймс?..

Я аккуратно дотрагиваюсь до твоего плеча, но ты уверенно сбрасываешь мою ладонь, бросив грозный и предупреждающий взгляд. Обойдя тебя с другой стороны, я как можно ближе пытаюсь придвинуться к камину, но тепла отчаянно не хватает, из-за чего я подхожу к огню слишком близко. Так, что еще метр, и я бы сгорела к чертям и вся боль сгорела бы вместе со мной. И эта мысль нравится мне, до коликов в животе нравится. Вы думаете, что я самоубийца? Думаете – это порок? В таком случае мне вас искренне жаль. Какая разница убью ли я себя физически, если морально я раздавила себя настолько давно, что сейчас уже и не вспомнишь? Какая разница, буду ли я на этом свете, если моя жизнь – это груда бессмысленных поисков своего эго и смысла жизни, которого нет? Весь мир, все наши действия – это иллюзия. Думая, что наши дни разнообразны, мы противимся реальности, пытаемся улучшить нашу жизнь. Но только это не так и никакое слово «дежа вю» здесь не является оправданием. Мы рождены на этот свет, чтобы впоследствии умереть, так какая разница вам всем, когда я умру? В этой жизни для меня нет ничего святого, ничего родного и ценного. Я никому не нужна: ни отцу со своим лже-расстройством, ни Джеймсу, который меня не считает даже человеком, ни друзьям, которых у меня и нет. Так чего же ждать? И эта сумасшедшая мысль настолько нравится мне, что я придвигаюсь к костру запредельно близко, но…

– Ты что, совсем рехнулась? – Джеймс грубо толкает меня на себя. Разочарование обволакивает мое сознание, поэтому я не сразу понимаю, что нахожусь так рядом с виновником моей жизни, пока не ощущая запах сандала и мяты, смешанный с фантастическим теплом, которое согревает меня. Впервые в жизни согревает по-настоящему и безнадежно. – Знаешь, Эванс, ты действительно идиотка.

Твои слова давно прекратили задевать меня, только такое безразличное «Эванс» больно саднит в сердце, поэтому я отстраняюсь от тебя и иду наверх. Ступеньки чередуются между собой, а мне кажется, что я пропала. Пропала давно и безнадежно, потерявшись в карамельных глазах. Холодный сквозняк дует в лицо, освежая, а я думаю, что схожу с ума. Точнее сошла уже давно, потеряв счет времени и жизни. До двери остаются метры, я разворачиваюсь и понимаю, что ты даже не смотришь на меня. Потому что это чертовски неправильно – так ведь? – любить того, кто никогда не воспротивится твоей воле.

***

Когда теплые лучики солнца падают на черные волосы Джеймса, они становятся на тон светлее, превращая в темно-коричневые. Когда он улыбается, его глаза становятся добрее, а на щеках появляются еле заметные ямочки, отчего кажется, что вся эта надменность и холодность – показная. Только такой он исключительно с друзьями, его тепло – исключительно для них и это обижает, но и по-настоящему опьяняет тоже. Я, как дура с упоением могу наблюдать за малейшими изменениями Поттерского лица, но лишь издалека, ведь, если он заметит мое внимание, то мне не жить. Он изведет меня до полусмерти. Я тяжело вздыхаю и невольно смотрю на свое приготовленное зелье .«Живая смерть» забавно шипит и пузыриться, с виду – это зелье чистое и невинное, но человек выпивший его, познает муки ада и будет страдать до своего последнего вздоха. Это даже забавно, ведь, по сути, я циничным образом сравниваю людей со смертельно опасным зельем, хотя, полагаю, вам уже порядком надоело слушать изувеченную философию моей больной головы, но уж потерпите, ладно? Молчание – гнетущая вещь, и, как любой гнет – быстро надоедает.

– Мисс Эванс, - восторженно произносит профессор Слизнорт, и я встречаюсь с его взглядом водянистых глаз, невольно ощущая внимание к своей персоне, которое мне отнюдь не симпатизирует. – Это восхитительно…Нет, это поразительно! Глоток вашего зелья и целый факультет…А вы опасны, однако…Невероятно. Скажите, Лили, вы никогда не задумывались о профессии Зельевара или, скажем, Колдомерки…Представьте, с вашими знаниями и моим опытом и связями…

Пусто. Мне пусто, а Ваши слова, дорогой профессор, для меня не имеют значения. Колдомерки, зельевары, авроры…Господи, мне ведь безразлично. Там, впереди, для меня ничего нет, как Вы не понимаете?..О, война, сэр? Думаете – это пугает меня? Полагаете – это единственное, что должно меня заставить оставаться в тени и беречь свою грязную кровь? Нет, профессор, я готова прыгнуть в пекло и дело здесь отнюдь не в лихом бесстрашии Гриффиндорцев, а скорее в апатийном отношение к своей жизни. А Вы все говорите, и полагаю, Вам невдомек, что я Вас даже не слушаю. Наверное – это даже обидно, когда с Вами даже не пререкаются, не спорят, а молчаливо посылают к черту? От этой мысли хочется смеяться, но не так, как «нормальные» люди, а по ведьменски безумно, смеяться до кашля в горле и ведь знаете, так смеются глубоко несчастные люди, выплескивая со смехом всю свою боль.

– Мисс Эванс?

– Да, профессор, я все прекрасно поняла, - ложь, одна сплошная и ужасающая ложь. Но так даже проще, потому что никому не интересна твоя правда.

– Мисс Эванс, - настойчиво повторяет профессор, и я поднимаю свои глаза. Возле моего стола стоит Гораций Слизнорт, а подле него Джеймс, и на его лице нет ни единого признака радости. Его брови сошлись на переносице, а взгляд блуждает по окрестностям Хогвартса, которые несмело выглядывают из окна. Внешне – в нем нет признаков безумия, но внутри, я уверена, он скрывает в себе кладбище странностей. – Как вы знаете Ваш дорогой однокурсник хочет стать аврором, - на этих словах Слизнорта как-то передернуло, но лицо тут же просветлело, видно вспомнив, что это очень почетная профессия. – Но, боюсь, у него довольно посредственные знания по зельям, судя по последним оценкам, - Гораций укоризненно покачал головой, выражая тем самым недовольство. – Поэтому, Лили, я прошу Вас, позанимайтесь с мистером Поттером.

Мир все-таки такая ироничная штука, а жизнь не уступает ему в своем ядовитом сарказме. Интересно, кто же этот шутник, от чьих проказ хочется биться головой о стенку? И почему эти шутки настолько не смешные? Я перевожу взгляд на Джеймса и вижу, что он смотрит в ответ. В его глазах все та же тьма и только где-то глубоко внутри мерцают еще не потухшие искорки веселья. Да, наверное, это действительно смешно и ,может, даже забавно. Но только для него, а я слишком хорошо понимаю, что меня ждет ад в лице чертовски красивого Поттера. Грусть явно отражается на моем лице сильнее прежнего, из-за чего профессор поспешно добавляет:

– Ну, Лили, я понимаю, что впереди экзамены и Вам стоит готовиться, - в этот момент Джеймс выразительно фыркает, что заставляет меня сжаться в стул сильнее прежнего. – Но, пожалуйста, хотя бы ради нашей дружбы.

На моих губах кривая усмешка, и мне так хочется сказать, что у меня нет друзей, а эта «дружба» всего лишь выгодное для Ваших амбиций сотрудничество. И, ведь, сколько я себя помню, люди никогда не дружили со мной без какой-либо причины. Они всегда пользовались моей покорностью, моим трудолюбием и молчаливостью. Люди вообще любят пользоваться, приучать, внушать доверие и говорить, что навсегда с тобой, а потом исчезать. Вот так вот просто, словно ничего никогда вас не связывало. А то, что внутри остаются одни руины, одна боль – им неинтересно, им попросту плевать. Я киваю головой и быстро начинаю прятать учебники в рюкзак, попутно закручивая склянку с зельем. Сегодня среда, а это означает, что у меня получится прийти в библиотеку без улюлюканий со стороны Слизерина, чьи представители факультета в последнее время ведут себя, как короли. Да, я слишком слабая, слишком никчемная, чтобы сказать им что-то в ответ. В моей голове, эти встречи всегда происходят более эффектно, там я не боюсь сказать им в лицо то, что думаю. Только храбрая я лишь в мечтах, а на деле меня трясет изнутри и хочется плакать. Хочется влететь в свою комнату и изрезать свои руки, вскрыть вены и перестать дышать.

– До свиданья, сэр, - только Вы меня, как всегда, не слышите, что вновь и вновь наталкивает меня на мысль, что я – свой единственный слушатель. Я – свой единственный друг. Дверь скрипит, и я оказываюсь в школьном коридоре, где кипит жизнь, где бегают младшекурсники, да и вообще воздух совсем другой. Здесь – жизнь кажется более оживленной, а напряженные лица учеников говорят о том, что впереди полно трудностей, от которых не убежать, не спрятаться в школьных стенах. Когда-то давно моя мать говорила, что школьная жизнь – это прекрасное время. Что ж, возможно для королевы Дженнифер, а именно таковой она была в далекой молодости, это было действительно так, да только я ненавижу школу. Ненавижу ее настолько, что готова кричать об этом каждому в лицо. Мне противно даже само это слово, а тот факт, что ее посещение обязательно, заставляет презрительно кривить губы. Нет, не спорю, что Хогварст во многом превосходит маггловские школы, а хотя…откуда мне это знать? Я фактически нормально нигде не проучилась. Не знаю, кому так не нравилась моя жизни, и кто уж хотел заставить меня страдать, но в возрасте семи лет я заболела сильнейшим бронхитом. Тяжело было не только дышать, тяжело было даже двигаться, мой кашель раздражал всех в доме, отчего капризная Петунья постоянно топала ногой и велела мне заткнуться. О да, моя дорогая сестренка, как же. Иногда ночью, когда бессонница вновь берет бразды правления, я начинаю гадать, кем же стала моя сестра, осталась ли она такой же стервой, как и была раньше, или нежность обволокла ее сознание и влюбленность, наверняка удачная, сделала из нее кроткую и милую девушку? А даже если это не так, то я не желаю ей ничего, кроме добра, ведь если я устала от себя меньше чем за год, проведенный в карцере, то какого другим, тем, кто со мной почти всю жизнь?

С такими мыслями я дохожу до библиотеки и плюхаюсь на свое место, не торопясь доставать порядком надоевшие учебники. В голове вновь жужжат воспоминания, и хочется отдаться им сполна. Кажется, примерно тогда стала проявляться магия, что не могло пугать моих родных. Искры слетали с моих пальцев. Яркие огоньки надежд падали на ковер, заставляя моих родителей прискорбно молчать. Они не понимали, не знали что это такое. Почему, когда сильные эмоции преобладали над моим семилетним разумом, вещи летали в воздухе, растения начинали цвести, а вместо солнца на небе тотчас появлялись тучи. Я всегда знала, что они боялись меня. Их хмурые взгляды, пренебрежительные жесты и странная «игра» в переглядки всегда навевали меня на эту мысль, и это печалило. Тогда я сама не понимала, что же происходит, почему со мной случаются такие странные вещи. Проклятое прозвище «Уродка», которое небрежно слетало с губ моей старшей сестры навсегда приклеилось ко мне и теперь, куда бы я ни пошла, чтобы не сделала, оно, словно навсегда со мной.