Лгунья
Шрифт:
– Нет, - сказала я, имея в виду, что никогда не брала напрокат машину в Кале.
– Лопнула шина. Вы потеряли управление.
– Да, - сказала я. По крайней мере, в этом он не ошибся.
Он, похоже, остался доволен. Похлопал меня по руке.
Совершив неимоверное усилие, я попыталась задать вопрос.
– Девушка...
– начала я.
– Мисс Хьюис. Да. Она была...
– он замолчал и откашлялся.
– Вы её знали?
– Нет, - сказала я, доведенная до изнеможения всей этой чепухой, этой путаницей ничего не значащих слов. Что ещё за мисс Хьюис? О ком он, черт побери, говорит?
– Нет, нет... Нет...
– Катрин Хьюис. Да. Она путешествовала вместе с вами, - он кивал мне, подбадривая.
– Нет, - сказала я. И попыталась объяснить, что все было совсем по-другому, что это я голосовала на шоссе и остановила попутку. Голосовала...
– сказала я, хотя едва слово попало мне на язык, оно тут же потеряло всякий смысл.
– ... Голосовала...
– Ага, понимаю. Понимаю. Она просила её подвезти.
Я начинала злиться.
– Нет! Я... Я...
– Не торопитесь. Так и должно быть. Это из-за лекарств.
Его доброта меня растрогала, и я заплакала. Мне нужно было поговорить с Крис. Крис все разъяснит. Я не могла. Не могла сконцентрироваться, мешала боль. Не могла заставить слова подчиняться.
– Где она?
– я попыталась сесть, но ничего не получалось.
Он нежно похлопывал меня по руке и, не сводя глаз с костяшек моих пальцев, с поразительной тактичностью пояснил - почти шепотом - что мисс Хьюис погибла в автокатастрофе.
– Нет, - сказала я, потому что это уже становилось смешным, я не могла совладать с ситуацией, опять не могла удержать руль.
– Нет, не Хьюис. Крис. Крис Масбу.
По какой-то неясной причине этот ответ, кажется, порадовал его.
– Хорошо, - сказал он.
– Просто отлично.
– Он посветил мне в глаза маленьким фонариком, ослепил меня. Серая тень двигалась за его спиной. Сестра Мари-Тереза даст вам снотворное.
Я закрыла глаза. Снотворное мне не понадобится. Я и так вымоталась до предела.
– Нет, - сказала я, но меня, похоже, никто не слушал, и вскоре после этого боль ушла. Я стала легкой, как воздух, и поднялась над кроватью, и воспарила над мебелью. Когда я проснулась в следующий раз, день был уже в разгаре. За ночь комната, вероятно, уменьшилась, и стены теперь стояли прямо и заканчивались, как им и положено, потолком. Сестра сидела на стуле около окна и шила.
– Все болит, - возмущенно сказала я. Боль перестала заслонять собой мир, только досаждала.
Она обернулась ко мне.
– Je regrette, Madame, je ne parle pas anglais32.
Она отложила шитье и вышла из комнаты. Спустя несколько минут прибыл доктор Вердокс. Он оказался очень молодым человеком с рыжими волосами, вчера я этого не заметила.
– Доброе утро, - сказал он.
– Вам лучше?
– Все болит, - пожаловалась я.
Он осмотрел аппараты, к которым я, кажется, была присоединена, и сверился с картой на спинке в ногах моей кровати. Потом откинул одеяло. Я была обмотана бинтами и пластырем.
– Скажите мне, где именно болит, - сказал он.
Это был довольно простой вопрос.
– Везде, - ответила я.
– Хорошо, - сказал он. Мне это показалось вовсе не хорошо, так я ему и сказала. Он улыбнулся и принялся тыкать своей ручкой мне в ступни.
– Я хочу, чтобы
– Нет, - строго сказала я.
Он забеспокоился.
– Не чувствуете?
– Нет, я имею в виду, что я не Масбу. Я не Крис Масбу.
Ручка застыла над моей правой ступней.
– Не...?
– Он нахмурился. Я не могла понять, почему до него никак не доходит. Это же так очевидно.
– Ну, хорошо, - в конце концов произнес он, ладно. И как же в таком случае вас зовут?
Я открыла рот, чтобы ответить, но ничего не получилось. Я не помнила. Боже правый, я не помнила собственного имени.
– Длиннее, чем Крис, - сказала я наконец, и это все, на что я оказалась способна.
– Верно, - сказал он.
– Мари-Кристина.
– Нет. Она была Крис... другая женщина.
Взгляд у него стал озадаченный.
– Простите, я вас не понимаю. Вы пытаетесь мне сказать, что вы Катрин Хьюис?
– Да нет, конечно!
– Для интеллигентного человека он был на удивление туп.
– Я никогда не слышала о Катрин Хьюис.
Он тихонько дотронулся ручкой до моей левой ноги.
– Катрин Хьюис - так звали девушку, которая была с вами в машине, сказал он.
– Которая погибла. Она просила её подвезти.
Это не укладывалось у меня в голове.
– Скоро память вернется, - мягко сказал он.
Я сделала ещё одну попытку:
– Меня зовут...
– выпалила я, но все без толку. Я подумала, если попробовать с ходу, не размышляя, то удастся выловить имя из подсознания, но его там просто не было.
– Это вы чувствуете?
– спросил он, проведя ногтем по моей подошве.
– Я все чувствую, - сказала я.
Он сел на кровать и пальцами раздвинул мне веки.
– Попытайтесь ещё разок, - мягко сказал он, заглядывая мне в мозг. Назовите мне свое имя.
Я покачала головой.
– Не знаю.
На глаза навернулись слезы.
– Нет, мадмуазель, прошу вас, не расстраивайтесь, - сказал он.
– Это совершенно в порядке вещей. Такое часто бывает после сильного потрясения. Через день-два все восстановится.
Я слабо улыбнулась ему сквозь слезы.
– Факты говорят за то, - продолжал он, - что вас зовут Мари-Кристин Масбу. Так написано у вас в паспорте.
Я совсем запуталась.
– Правда?
– спросила я.
– Ну конечно, правда. Таким образом полиция вас и опознала. По паспорту в вашей сумочке...
Но у меня не было с собой паспорта. И сумочки, разумеется, тоже: её украли, это точно.
– ... которые до сих пор у них, - говорил доктор Вердокс, изучая мое исцарапанное, опухшее лицо.
– Я могу встать?
– спросила я.
Меня охватила паника: почему все так болит? Он не только был явно хороший врач, этот рыжеволосый молодой доктор, но и говорил на разговорном английском почти без ошибок, и понимал разницу между "можно" и "могу". Он сунул руки в карманы и уставился себе под ноги. Он сказал, что подозревает, что некоторые проблемы могут остаться надолго: вряд ли они будут связаны с подвижностью, хотя пока он не уверен на сто процентов, что подвижность восстановится в полном объеме; возможно, периодически будут возникать боли; и наверняка шрамы останутся. Он откашлялся.