Либеральный архипелаг. Теория разнообразия и свободы

Вторая мотивация, выделяемая Юмом [82] , это привязанности. В своем анализе политики Юм ссылается на этот мотив для объяснения поведения, за которым стоят не столько личные интересы, сколько увлечение одних индивидуумов другими и их внимание к некоторым чужим мнениям и пожеланиям. Привязанности предполагают не бескорыстие (disinterested), а безучастие (uninterested). Лица, действующие под влиянием привязанностей, не беспристрастны – они просто не пристрастны к самим себе. Кроме того, Юм признает, что объект такого влечения не обязательно будет человеком; им может служить институт – например, политическая партия или монархия.

82

Hume (1994).

Третьей мотивацией, согласно Юму, служат принципы. В эссе «О партиях вообще» он отмечает, что партии, образовавшиеся «на основе принципа, особенно принципа абстрактного и умозрительного, известны только нашему времени и, возможно, являются самым необычным и необъяснимым феноменом, который только имел место в человеческих делах» [83] . Он поразителен по той причине, говорит Юм, что приверженность принципу можно сохранять, не создавая никаких помех своему ближнему (и без всяких помех с его стороны). И все же эта тайна разгадывается Юмом с помощью аналогии. В то время как два человека, идущих навстречу друг другу по большой дороге, могут легко разойтись, «два человека, основывающихся на противоположных принципах религии, не могут разойтись так легко, не столкнувшись, хотя можно было бы подумать, что и в этом случае дорога достаточно широка». И вот в чем причина: «…такова природа человеческого ума, что он всегда стремится покорить каждый ум, который к нему приближается, и в той же мере, в какой его изумительно укрепляет единство во мнениях, его поражает и раздражает любое противоречие» [84] .

83

Hume (1994: 60). [Юм Д. О партиях вообще // Юм Д. Соч. в 2-х т. М.: Мысль, 1996. Т. 2. С. 515.]

84

Hume (1994: 60–61). [Юм Д. О партиях вообще // Юм Д. Соч. в 2-х т. М.: Мысль, 1996. Т. 2. С. 516.]

Люди, согласно Юму, обладают свойством увлекаться не только собой или другими, но и понятиями и идеями – идеалами. Собственно, такие увлечения порой бывают настолько сильны, что могут взять верх и над личными интересами, и над привязанностями. Примером этому служат религиозные войны. При этом человеческим мотивам, можно сказать, в одно и то же время присущи как безразличие, так и незаинтересованность [85] .

Из всего этого Юм в своем анализе делает ряд фундаментальных выводов о природе человека. Первый вывод следует из признания всех этих различных мотивов: поведение человека рационально. Оно, как правило, направляется в том или ином направлении каким-либо соображением, будь то эгоизм, привязанность или принцип [86] . Поступки человека обычно не являются иррациональными; и по этой причине они в целом объяснимы. Люди поступают тем или иным образом, преследуя определенные цели, мотивируясь личными интересами, привязанностями, или принципами, или какой-либо их комбинацией, причем к поставленным целям они стремятся с тем большей готовностью, чем менее это затратно.

85

В данном случае индивидуум – лицо незаинтересованное в том смысле, что он беспристрастен к другим; но он не вполне беспристрастен в том смысле, что предан конкретным принципам и ценностям.

86

Строго говоря, не любое поведение можно признать мотивированным. Я могу заснуть от усталости независимо от того, хочу я этого или нет; я могу инстинктивно реагировать на опасность; в этих случаях у меня нет времени на то, чтобы сначала думать, а затем действовать. Однако в некоторых обстоятельствах я могу «реагировать» так быстро, что создастся впечатление, будто в моих действиях отсутствует рациональное начало. Например, я могу наброситься в гневе на гонца, принесшего дурные вести. Впрочем, такие примеры кажутся сомнительными; если я встречу гонца один на один и это будет сильный, хорошо вооруженный человек, он вряд ли приведет меня в ярость, в отличие от слабого, усталого гонца, которого я встречу в окружении своих придворных. (См. об этом у Расселла Хардина, разбирающего случай избиения во время лос-анджелесских бунтов 1992 г. водителя грузовика Реджинальда Денни подростками, которые, по их словам, «находились в экстазе».) Хардин указывает, что подобные случаи куда хуже объясняются ссылкой на какие-то врожденные стороны нашей природы, чем логикой стратегического взаимодействия. «То, что не имеет смысла в глазах эгоистичного индивидуума, когда так поступают очень немногие, вполне может приобрести смысл, когда к ним присоединятся многие другие». Успешная мобилизация на коллективные действия по большей части может представлять собой феномен «мгновенного переключения». См.: Hardin (1995: 3, 50–52, ch. 3).

Во-вторых, не существует естественной иерархии мотиваций. Поступок может мотивироваться принципом; но вследствие своего эгоизма люди могут отказаться от принципов с такой же готовностью, с какой они поступают вопреки эгоизму, руководствуясь привязанностями или принципами. Наблюдая за поведением политических партий, отмечает Юм, мы можем разделить их на личные и реальные фракции (а реальные фракции – на фракции интересов, привязанностей и принципов); но на самом деле нам не удастся найти ни того, ни другого в чистом виде. Мотивы почти всегда носят смешанный характер [87] . Вожди, стремящиеся манипулировать массами, понимают это, как правило, апеллируя ко всем этим мотивам одновременно.

87

Hume (1994: 56). [Юм Д. О партиях вообще // Юм Д. Соч. в 2-х т. М.: Мысль, 1996. Т. 2. С. 512–513.]

Этот момент важен, поскольку из него следует отрицание идеи о существовании каких-то «врожденных» или фундаментальных видов преданности (attachment) и лояльности. Некоторые виды преданности бывают очень сильными; но в их числе нет неизменных. Предполагать обратное – означает утверждать, что «привязанность» или, по крайней мере, некоторые виды привязанности не могут быть изменены. Но это явно не так. Люди могут изменять и изменяют своим привязанностям, если это им выгодно; они не только эмигрируют, но и отказываются от своего гражданства – и своей идентичности, – находя себе новые. Это соображение можно сформулировать формально, сказав, что «личные интересы и групповая идентификация нередко совпадают… поступки, дорого обходящиеся индивидууму, но полезные для группы, тем менее вероятны, чем дороже индивидууму приходится за них платить» [88] . Групповая идентификация является не врожденной, а рационально обоснованной: индивидуумы отождествляют себя с конкретными группами, потому что это отвечает их интересам.

88

Эта формулировка позаимствована мной из: Hardin (1995: 47). См. в целом главу 3 этой работы, «Групповая идентификация».

Разумеется, мы не станем отрицать, что иногда привязанности бывают очень сильными и устойчивыми. С другой стороны, следует признать, что зачастую такие привязанности не противоречат личным интересам, а обусловлены ими. Во-первых, членство в конкретной группе может быть очень полезным, потому что обеспечивает доступ к благам, контролируемым данной группой. Однако, как только индивидуум начинает уверенно идентифицировать себя как члена данной группы, такая преданность порой укрепляется по принципу обратной связи. Привлекательность членства в группе может обернуться ловушкой, делая выход из группы затруднительным, а то и невозможным. Узы привязанности и кодекс чести влекут за собой высокие издержки при попытке разорвать устоявшиеся связи; к тому же наказание за отступничество иногда бывает очень суровым. Например, мафия не терпит измены [89] . Но даже в этих обстоятельствах, когда издержки лояльности существенно возрастают, измена может представляться допустимой, привлекательной и даже заманчивой [90] .

89

Обсуждение различных механизмов, обеспечивающих групповую лояльность, см.: Hardin (1995). Об использовании мафией системы «омерты» (принципов преданности, связанных с кодексом молчания) для сведения случаев измены к минимуму см. там же на с. 131–133.

90

Это ярко демонстрируется в фильме Мартина Скорсезе «Славные парни», где лояльный гангстер начинает давать показания против своих бывших товарищей и боссов, после того как становится ясно, что от этого зависит его жизнь. (И этот случай не является ни вымышленным, ни уникальным.)

Но не стоит также полагать, что личные интересы неизменно берут верх или что прочие мотивации всегда можно свести к личным интересам. Эгоистические соображения могут служить мотивацией для актов нелояльности; но нередко люди сохраняют лояльность даже ценой больших личных издержек. Таким образом, самопожертвование является характерной чертой человеческого поведения. Мать может пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти ребенка; террорист может пожертвовать своей жизнью, чтобы убить другого человека, если считает, что это будет полезно для других. Ни в том, ни в другом случае личные интересы не являются мотивом; привязанности могут оказаться сильнее эгоизма.

Правда, нам могут возразить, что даже самопожертвование можно объяснить ссылкой на личные интересы. Согласно этой идее, люди, жертвующие собой, нередко поступают так ради соблюдения усвоенной ими («интернализованной») нормы. Эта норма самопожертвования в конкретных обстоятельствах отвечает интересам группы; привязанность же индивидуума к группе отвечает его интересам. Так, например, когда солдат жертвует своей жизнью (прикрывая отступление), чтобы его взвод мог отойти в безопасное место, он просто соблюдает норму поведения, которую признали все бойцы взвода, исходя из своих личных интересов. В конце концов, если бы никто из них не пожелал выполнять эту норму, то их шансы на выживание во время войны резко уменьшились бы. Однако здесь мы должны проводить различие между объяснением возникновения конкретных норм и объяснением того, почему эти стандарты соблюдаются. В случаях, подобных описанному, личные интересы могут сыграть решающую роль при возникновении подобных норм [91] . Тем не менее они отнюдь не обязательно выступают в качестве мотивации для тех, кто придерживается этих норм. В конце концов, непосредственным мотивом для самопожертвования солдата могут служить его дружеские чувства к товарищам по взводу [92] .

91

См., например: Ullman-Margalit (1979).

92

Конечно, у нас могут быть основания думать, что те нормы, которые противоречат личным интересам, не приживутся. Если приверженцы этих норм не изменят их, то могут расстаться с жизнью. Однако аргументация, апеллирующая к этому соображению с целью доказать, что основой для любого рационального выбора является личная заинтересованность, в конечном счете изгоняет из объяснения какую-либо мотивацию. Фактически это объяснение станет эволюционным, поскольку единственным действующим механизмом останется (естественный) отбор.

Третий источник мотивации – принципы – в той же мере способен принудить индивидуумов к забвению соображений, диктуемых эгоизмом и тем более симпатией. Люди могут испытывать привязанность к своим представлениям точно так же, как к другим людям. С первого взгляда это может показаться если не чрезмерной натяжкой, то по крайней мере несущественным моментом. В конце концов, как полагал сам Юм, привязанность к «абстрактным, умозрительным принципам» – явление не только совершенно новое в мире политических партий, но и, вероятно, такое, что встречается лишь в самых крайних случаях. Однако этот источник мотиваций имеет ключевое значение для понимания человеческой природы. Чтобы доказать это, необходимо провести более углубленный анализ понятия принципов.

Люди мотивируются принципами не просто потому, что они придерживаются абстрактных, философских идей; причиной этой мотивации является желание делать то, что представляется правильным. Один тот факт, что правильно поступить именно так, а не иначе, часто бывает достаточной причиной для такого поступка, даже если она противоречит личным интересам или интересам иных людей, являющихся объектом привязанности. Люди не только обладают способностью к незаинтересованному поведению, но и испытывают сильное желание поступать так, как диктуют «приличия». Так, даже в тех обстоятельствах, когда нет свидетелей и соответственно угрозы порицания, люди сделают то, что они считают правильным. Не следует думать, что принципиальные вегетарианцы по ночам набрасываются на мясо. Как отмечал Адам Смит, люди не только жаждут одобрения, но хотят быть достойными его, соответствовать ему, причем так сильно, что это соответствие начинает цениться выше, чем само одобрение [93] . Разумеется, отсюда не следует, что все люди мотивируются исключительно принципами, не отступая от них ни на шаг. Личные интересы и привязанности все равно остаются важными мотивами, которые могут взять верх над принципами; от слабой воли нам никуда не деться. Но факт остается фактом: принципы могут служить источником мотивации.

93

Более подробное обсуждение этого момента см.: Kukathas (1994: 1–21).

Анализировать такую мотивацию можно и с другой точки зрения, признав, что люди обладают совестью. Используемый Юмом термин «принцип» слишком узок для описания мотива, побуждающего к правильному поступку, поскольку идея действий из принципа предполагает, что такие действия необходимо включают в себя элемент рассуждений или размышлений. Но так бывает далеко не всегда. Мусульманину идея о том, чтобы есть свинину, кажется просто невообразимой; для самурая непереносима сама мысль о том, чтобы продолжать жить, запятнав себя бесчестьем. И в том и в другом случае индивидуумы бывают готовы к самым ужасным лишениям, лишь бы избежать таких поступков, которые идут вразрез с их совестью. А общины, религиозные организации или спутники на жизненном пути нередко прибавляют свой голос к диктату совести, не только придавая последнему конкретное направление, но и наделяя его особой силой в качестве источника мотивации.