Личность и Эрос

То, что мы назвали в предыдущей главе "стремлением природы к абсолютизации самой себя в качестве индивидуальной обособленности" ^[737] , и есть это ее последовательное и роковое расчленение в каждом новом естественном рождении, эта "при–говоренность" человеческой личности к тому, чтобы служить носительницей индивидуальной естественной воли. Каждая новая человеческая личность рождается подчиненной естеству; само ее рождение есть дальнейшее расчленение естества. Ее исходным определением (а значит, ее свободой) служит не ее эк–статическая инаковость по отношению к природе, но их антитетический диастаз.

737

L'^Etre et le N'eant, p. 321: "S'il y a un Autre, quel qu'il soit, o`u qu'il soit, quels que soient ses rapports avec moi, sans m^eme qu'il agisse autrement sur moi que par le pur surgissement de son ^etre, j'ai un dehors, j'ai une nature; ma chute originelle c'est l'existence de l'autre" ("Если есть Другой, кто бы он ни был, где бы он ни был, в каких бы отношениях он ни был со мной, то даже если бы его воздействие на меня ограничивалось одним только возникновением его бытия, я имею внешнее, я имею природу; мой первородный грех - это существование другого").

Соответственно, слова Сартра: "Мой первородный грех — это существование другого" ^[738] , — содержат в себе немалую долю истины. Существование "другого" в пред–метном апостазе индивидуальности есть проявление моей разделенной природы. "Другой" — это подтверждение неизбежной расчлененности естества. Всякий "другой" прямо свидетельствует о том, что личность бессильна положить конец непрерывному дроблению природы на обособленные индивидуальности. "Другой" есть моя приговоренность к тому, чтобы служить носителем индивидуальной естественной воли.

738

"Tout se passe comme si j'avais une dimension d'^etre dont j''etais s'epar'e par un n'eant radicale: et ce n'eant, c'est la libert'e d'autrui" ("Дело обстоит так, словно во мне есть такое измерение бытия, от которого я был отделен радикальным небытием; и это небытие - свобода другого"). L'^Etre et le N'eant, p. 320.

Так "другой", в ею индивидуальном апостазе, отнимает у меня бытийную возможность превозмочь мою собственную природу в личном способе бытия. Свобода "другого" отделяет меня от возможности экзистенциально преодолеть природную индивидуальность и осуществить тот способ бытия (личностный способ), который мог бы восстановить бытийную единовидность нашей обшей человеческой природы. Ведь после падения свобода уже не порождает эк–статической инаковости по отношению к естеству, как это происходило бы в единовидности личностного способа бытия. Свобода отождествляется с отрицанием объективности природы ради того, чтобы стала возможной независимость индивидуальной субъективности и служение ей. Индивидуальная свобода есть осознание и отстаивание независимости субъекта. Свобода отождествляется с волей как видообразующим признаком индивида, способного к биологической самозащите.

Отождествление свободы с индивидуальной волей, то есть инстинктом самозащиты, расчленяет природу на обособленные бытийные монады. Тем самым оно уничтожает бытийную единовидность нашей общей природы, ввергая индивидуальное существо в пропасть экзистенциального одиночества. Всякое личное эк–статическое стремление индивидуального существа реализовать отношение наталкивается на твердую скорлупу "свободы" "другого", то есть на его индивидуальную самозащиту. Стремление к отношению переживается как трагический опыт невозможности отношения, мучительный опыт его ничтожения, который навязывается "свободой" "другого". Свобода "другого", "предметная бытийная независимость его индивидуальной природы, ничтожит мою собственную способность к самопревосхождению природы" ^[739] .

739

Hius clos, конец пятой сцены: "L'enfer, c'est les Autres".

Поэтому "ад — это другие", по словам того же Сартра ^[740] . Под его пером эта фраза, очевидно, означает, что ад для человека — не внешняя кара: в человеческом аду источником мучения становятся именно "другие". Неудача личного существования в попытке восстановить свою бытийную полноту, его падение до природной индивидуальности противопоставляет его индивидуальным природам "других". "Другой" есть подтверждение моей экзистенциальной неудачи, моего бессилия сломать скорлупу "свободы", отождествленной с волением естества, с самозащитой биологического и психологического "я". "Другой" оказывается адом потому, что мучительно проясняет для меня приговоренность моей "свободы", трагическое одиночество моей бытийной обособленности, неспособность к отношению и, следовательно, алогичность моего существования, недостижимость диа–лога, бессилие полюбить. Пребывание вне личного эк–стаза оборачивается пропастью индивидуального апостаза, адом трагического и безысходного одиночества.

740

Братья Карамазовы. 1, 6, III: Из поучений и бесед старца Зосимы. См. также Исаак Сирин. Аскетические изыскания. Слово. ' , s. 326: " , ... , . , . , · , " ("Я же утверждаю, что караемые в геенне бичуются бичом любви... Нелепо думать, будто грешники в геенне лишены любви Божьей. Любовь - дочь знания истины, каковая, будучи исповедуема сообща, всем дается. Действует же любовь в своей силе двояким образом: грешников карает, как и здесь случается между людьми; тем же, кто исполнял должное, дает радоваться в себе").

Достоевский шел дальше Сартра в определении ада. Он исходил из той же перспективы, но представил ее в более полном виде, сжато выразив богословскую истину ада, как она понимается в предании Православного Востока: ад — это мука нелюбви ^[741] . Отсюда понятно, что "другие" — только повод для моего ада. Причина же заключена в моей собственной неспособности к отношению, моей собственной замкнутости в эгоцентрической обособленности моей индивидуальности, в моей собственной "свободе". И потому ад становится еще мучительнее, когда "другой" оказывается не от–стоящей индивидуальностью, ничтожащей возможность отношения, а Личностью, предлагающей себя в любовном эк–стазе самоотдачи и зовущей к полноте отношения и общения, недостижимой для меня. Эта неспособность к отношению, эта мука нелюбви есть окончательный и не подлежащий обжалованию приговор существованию, итог церковной истины о вечных адских мучениях. Источник наказания и создатель ада — не Бог: все, что мы знаем о Боге, говорит о Нем как о непрестанном излиянии любви, как о "порыве любовной благости". Ад — это свободный выбор человека, мучительное одиночество бытийно абсолютизированной индивидуальной природы, добровольный отказ от общения с любовной благостью Бога.

741

" , , · , , . , , ... ... , ... , · ;" ("Логос, ибо он так относится к Отцу, как слово к уму - не только через бесстрастие рождения, но и через единство и возвещенность. Вполне можно сказать, что и как определение по отношению к определяемому, ибо и оно именуется логосом... и Сын сжато являет в себе природу Отца... Даже если бы кто-нибудь сказал, что и через пребывание в существующем, он не промахнулся бы в отношении логоса. Ибо есть ли что-нибудь, что не собиралось бы воедино логосом?"). Григорий Назианзин. Гомилия. 30, 20, PG 36, 129 А.

§ 87. ОНТОЛОГИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ "СПАСЕНИЯ"

Изначальный выбор первых людей в пользу индивидуальной независимости означал первое и окончательное расчленение человеческой природы, всеобщее осуждение на ад бытийного отпадения от полноты жизни, то есть от общения с Богом. Этот ад был упразднен в Личности Христа, в событии вочеловечения Бога, в единении божественного естества с человеческим.

Истина о "спасении" человека "через Христа" и "во Христе" связана с реальностью "обновленной", единой и неделимой природы, "новой твари", выразившейся прежде всего в личном существовании Христа. Христос восстановил в себе эк–статическую соотнесенность человеческой природы с ее бытийным "усовершением": жизненным общением с нетварной причиной жизни, ее полнотой и беспредельной длительностью. Другими словами, Он восстановил непосредственное универсальное отношение и общение человека с Богом. Это общение и есть логос бытия: его смысл, причина и одновременно его цель и полнота его истины. Всякое онтологическое и экзистенциальное умозрение совершается во Христе, потому что Он есть Логос (Слово) всего сущего:

Логос как ипостасное откровение Бога, — но и логос творений, проявление личной творческой энергии Бога; и логос человеческого существования, его бытийное усовершение и смысл. В отношении между Богом и человеком Он выражает разумную гармонию мира и смысл истории ^[742] .

Это жизненное общение Божества и человечества в Личности Христа было не только общением воль, но прежде всего общением природ. В Лице Христа "неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно" соединились божественное и человеческое естества. Соединение двух природ, физическая связь и общение Божества и человечества, имели следствием кардинальное изменение в бытийных возможностях человека. Способность к эк–статическому способу бытия, личностная способность к экстатической инаковости по отношению к природе (которая после грехопадения была осуждена пребывать в границах самой природы как индивидуального апостаза), личностный эк–стаз природы вовне теперь становятся естественной возможностью в богочеловеческом естестве Христа. Теперь сама природа эк–зистирует и вступает в универсальное общение с Божеством. Теперь свободе человека предоставлено привести себя в согласие с этим природным эк–стазом, то есть отвергнуть индивидуальную бытийную автономию, упразднить апостаз индивидуальной обособленности, подняться до универсальности природного эк–стаза, бытийно осуществленного в Личности Христа.

742

"Т . , , . . 'o , , . , , , " ("Великая тайна вочеловечения Бога всегда останется тайной: не только потому, что, участвуя в способности им спасенного, еще не зримое являет больше явленного, но и потому, что само явление еще остается совершенно сокрытым, не будучи познано ни на каком основании. И пусть не сочтут сказанное чем-то необычайным. Ведь Бог, будучи сверхсущностным и превыше всякой сверхсущностности, сверхсущностно во- существился, когда пожелал войти в сущность. Поэтому, любя человека, Он сверхчеловечно поистине стал человеком через человеческую сущность; но способ, каким Он стал человеком, остается не явленным ни в чем. Ибо человеком Он стал сверхчеловечно"). Максим Исповедник. Богословские главы. I, PG 90, 1184 В. " , , . , , , , , , " ("Взирая на человеколюбие Христа, думаю, что богословие намекает еще вот на что: что Сверхсущностный выступил вперед из сокрытости в явленность для нас, восуществившись в качестве человека. Сокрытым же Он остается за пределами явленности - или, говоря более божественно, и в самой явленности. Ибо и это скрывает в себе Иисуса: никакое слово или понятие не разъясняет Его тайну саму по себе, но даже сказанное остается неизреченным, и домысленное - непознанным"). Дионисий Ареопагит. Письмо. Г', PG 3, 1069 В. См. также: Об именах Божьих. II, PG 3, 648 А.

Единение божественного и человеческого естества в Личности Христа определяется Церковью как таинство, невыразимое в предметных категориях мышления. Оно есть событие, доступное только такому познанию, которое доставляется универсальным жизненным опытом ^[743] . Поэтому и то изменение, которое совершается в бытийных возможностях человека, тоже нельзя исчерпывающе выразить посредством философской терминологии. Самопревосхождение природной индиви- дуальности, "кенозис" обособленного индивида и восстановление личности в ее ипостасной полноте, то есть в универсальном взаимопроникновении любовного общения, — все это возможность, "даруемая" человеку Богом как причиной всякого бытия. Все это "дар" — благодать, даруемая Богом в ответ на свободное динамичное воление человека к общению с Божеством. И это благодатное восстановлениеличного общения с Богом переживается как "таинственное участие" в событии природного единения Божества и человечества.

743

" ) . , " ("Христос обновил наше естество в Своей ипостаси. И мы облеклись в Него водою и духом, и в неизреченном таинстве Он соединил нас с Собой и сделал нас членами собственного тела"). Исаак Сирин. Аскетические изыскания. Послание ' , с. 387. " , , . , , , , " ("Поэтому Господь приблизился к нам, чтобы переменить, преобразить и обновить наше естество; и эту душу, разрушенную страстями за преступление, восстановить через примешивание своего собственного духа божественности. И соделал новый ум и новую душу, новые очи и новый слух, новый - духовный - язык и всецело нового человека, верующего в Него"). Макарий Египетский. Духовные гомилии. Гомилия ', D"orries-Klostermann-Kroeger, S. 291.

Само это событие природного единения Божества и человечества есть "новая" природа, то есть новый способ бытия: ведь природу мы познаём только как бытийствование. Речь идет о "новом" богочеловеческом естестве, которое имеет "главой", то есть главным личностным выражением, Христа ^[744] , а "членами" — всех тех, кто участвует в утвержденном и освященном Христом способе бытия: всех тех, кто лично причастен к универсальному природномуединению Божества и человечества. "Глава" и "члены" образуют единое тело: тело Церкви, конкретное осуществление "нового" естества воплощенного Слова, онтологическую реальность нового способа бытия — нового в сравнении с бытием расчлененной на индивидуальности природы. Церковь есть "собирание" прежде "рассеянных" "частей" разделенной природы в единстве личного любовного взаимопроникновения и бытийного общения с Богом ^[745] .

744

" , , , , " ("Человеколюбивый Бог для того стал человеком, чтобы привести человеческую природу к себе и положить конец ее дурному обращению с самой собой, а вернее - ее восстанию против самой себя и расчлененности, и отсутствию всякого покоя из-за непрестанного кружения вокруг каждого из мнений"). Максим Исповедник. Богословские главы. I, PG 90, 1196 С.

745

" , ... ... , · , " ("[Христос], сопрягая то, что на небе, с тем, что на земле, привел человеческую природу... к Богу - спасенную... и обоженную не тождеством сущности, а силою вочеловечения. Он и нас взрастил, словно начатки от плодов, чтобы и мы были причастниками божественного естества через Его святую плоть, воспринятую от нас"). Максим Исповедник. Послания. 11, PG 91, 468 С. См. также О различных затруднениях. PG 90, 608 : " , , , " ("Благодать никоим образом не лишает действенности силу естества, уничтоженную противоестественным употреблением; но согласным с естеством употреблением скорее возвращает ей действенность, приводя к познанию божественных вещей").

Таким образом, Церковь отнюдь не сводится к социологическому или моральному факту или к "религиозному" проявлению падшего человека. Церковь представляет собой онтологическую реальность, экзистенциальное событие "новой" человеческой природы, которая бытийствует в универсальном общении с Божеством, то есть реализует бытийное "движение", противоположное падению. В Церкви бытие вершится как любовь и эрос, а не как индивидуальное выживание. Человеческая свобода и в "границах" церковной жизни не перестает быть антитетическим диастазом личности и "падшей" природы, поэтому "прививка" к общей природе Церкви есть личное свершение, дело личной свободы, которое осуществляется "силою вочеловечения" ^[746] . Преодоление падения, "кенозис" природной индивидуальности — не автоматическое превращение, а динамичное событие постепенногопокаяния, , изменения образа мыслей и образа жизни; в конечном счете — событие второго рождения. Оно подразумевает "смерть" "ветхого человека" с его индивидуальной независимостью и "воскрешение" "нового человека", бытийствующего в универсальной личностной самоотдаче и в отношении.

746

Мы называем мистической жизнью участие человека в таинстве Церкви. А таинством мы называем, пользуясь языком церковного богословия, мистическую, то есть жизненно-эмпирическую сферу и событие встречи человеческой свободы с Божественной благодатью, с динамично действующей божественной любовью. Ответ на любовь Бога - не просто эмоциональный или нравственный факт, но модус личного существования, таинство экзистенциального общения человека с Богом. Так, первым и изначальным таинством является само тело Церкви: человек предлагает в дар Церкви свою свободную волю, то есть свое ежедневное, пусть даже неудачное, усилие вернуться к "согласному с естеством" способу существования, к единству с другими людьми и общению с Богом. И в Церкви он обретает благодатное восполнение своего незавершенного усилия, целостное осуществление своей цели. В пространстве таинства человеческое усилие встречается с божественной любовью, личная аскеза или личная неудача и греховность восполняется силою Бога, жизнью, которую передает Его любовь. Из этой воплощенной в жизнь диалектики для верующей личности постепенно проясняется образ "нового человека", жителя Царства; открывается этос экзистенциальной подлинности. Человек приносит в Церковь каждый этап своей естественной жизни, своего падения и неудачи. И каждое такое приношение находит в Церкви соответствующий отклик, соответствующее таинство встречи человеческой свободы с божественной Благодатью. Каждое таинство Церкви есть возможность динамичного и возобновляющегося вхождения человека в Церковь и воссоединения с ее животворным телом, ее богочеловеческой природой, ее подлинным этосом. Таинство Церкви есть событие превращения "противоестественной" жизни в жизнь "сверхъестественную", преходящего времени индивидуального существования в непреходящее время личного отношения.