Лицом к лицу

– Вы можете меня туда проводить?

– Нет. Не могу. И все... Не могу. Поезжайте сами...

– С кем бы стоило здесь встретиться? Я имею в виду старожилов?

– У меня такого рода надежных знакомых нет. А если бы и были, я все равно не сказал вам. Не сказал бы. И все. Каждый живет по-своему и для себя, и ничего с этим не поделаешь.

– Мне посоветовали увидеть вас, полагая, что вы можете помочь хоть какой-то информацией.

– Здесь совершилось преступление. Дважды. Первый раз при Гитлере, когда был создан концлагерь. Второй раз - после победы, когда кто-то взорвал и поджег "Виттекинд". Фамилия Этткинд вам ничего не говорит?

– Какой-то офицер из Лондона, занимавшийся контролем над нацистским имуществом. Нет?

– А что вы еще о нем знаете?

– Ничего.

– Никто ничего о нем не знает. И не думайте, что вам ответят правду в Лондоне, если вы решите его искать. Старики говорили, что он был человеком с особыми полномочиями; таинственным, с п е ц и а л ь н ы м человеком из "Центра"...

– Из британской разведки?

– Почему? Там есть организации посильней. Банки, например... Корпорации... Особенно те, которые связаны с калийным производством, с минеральными удобрениями, большой химией... Фамилия Йонсон вам что-либо говорит?

– Нет.

– Это ответственный сотрудник концерна "Кали-Зальц" в Касселе. "Виттекинд" была их шахтой... И сейчас им принадлежит... Попробуйте связаться с ним... И все...

Я поднялся по узкой лесной дороге, что повторяла извивы высокого, хорошо сохранившегося металлического забора. Тишина была окрест, ни единой живой души. Здания, стоявшие за оградой, - той же старой довоенной кладки - были ухожены, как и забор, однако следов жизни в них я не заметил...

И слышались мне колодки узников...

И чудились мне сухие шлепки выстрелов: ведь эсэсовцам разрешалось о т с т р е л и в а т ь заключенных, охотиться на них.

...Я вернулся в Фольприхаузен уже вечером.

В баре при дороге было сине от табачного дыма; табак был какой-то въедливый; осмотревшись толком, я заметил, что большинство посетителей сосали трубки-носогрейки или толстые сигары.

Присев за столик рядом с пожилым горняком (руки в черных точечках), спросил кружку пива.

Сосед пыхал трубочкой, делал маленькие, птичьи глотки из кружки (это было явной дисгармонией с его могучей фигурой, которая глыбою высилась над столом), изредка косил глазом на дверь, когда входил новый посетитель.

"Ему очень скучно, - подумал я, чтобы оправдать начало беседы (о проклятие врожденного комплекса застенчивости!).
– Надо сказать ему прямо и открыто, в связи с чем я сюда приехал; поскольку ему скучно, он поддержит разговор".

– Вы ничего не читали по поводу Янтарной комнаты?
– спросил я.

– А что это такое?

Я объяснил.

– Интересно, - сказал глыба-горняк и обернулся к соседнему столу, где сидели двое его коллег.
– Идите-ка сюда, интересная история.

Двое пересели со своими пустыми кружками, заказали пива - каждый платил за себя - и приготовились слушать. Сосед-глыба передал им то, что ему только что рассказал я.

– А вы сами откуда?
– спросил один из тех, кто пересел за наш столик.

– Из Москвы, - ответил я.

– Откуда?!
– Изумление соседей было непередаваемым.
– Из России?!

– Да.

– У меня отец был у вас в плену, - сказал Глыба.
– Он хорошо вспоминал о вас. Говорил, что женщины давали им хлеб, а охранники - докурить сигарету.

– А здесь?
– спросил я.

– Как было здесь с нашими пленными?

Глыба ответил не сразу, а посопев:

– Я тогда был мальчишкой... А когда ты мальчишка, тогда повторяешь все, что говорят старшие... Взрослые всегда были правы в наши времена, это только сейчас дети хотят все понять сами.

– Волосатые дети, - уточнил второй.
– Нигилисты, волосатые нигилисты.

– Эти длинноволосые и придумали легенды о здешнем концлагере, - сказал третий.
– Не было здесь никаких лагерей, это все пропаганда.

– Нет, - не согласился Глыба, - какой-то лагерь для преступников, насильников, гомосексуалистов, женщин, которые спали с черномазыми, здесь и вправду был. Не оставлять же бандитов на свободе?!

– Кое-кто был бы рад держать их на свободе, - сказал третий, - чтоб они наводили террор...

– Это кто ж был бы рад террору?
– спросил я.

Второй отхлебнул пива, ничего не ответив; третий посмотрел на Глыбу. Тот раскурил носогрейку, поинтересовался:

– А что вас здесь интересует?

– Меня интересует взрыв на шахте "Б" "Виттекинд".

– Какой взрыв?
– удивился второй, слишком, впрочем, деланно, наигранно.

– Вы, наверное, приезжий, - сказал я.
– Откуда вам знать, что здесь было тридцать пять лет назад...

– Здесь нет приезжих, - ответил второй.
– У нас живут только местные, мы сюда турок не пускаем...

– Про это мог знать горный мастер доктор Форлинг, - задумчиво сказал третий.
– Но он умер. Он рассказывал об этом взрыве моей бабушке, та это дело хорошо помнила...

Он поднялся, буркнул, что принесет сигарет из машины, быстро вышел из пивной.

– А до взрывов на "Виттекинд" много ящиков успели достать из штолен? спросил я, понимая, что говорю не то, не тем и не так, но уже не в силах изменить что-либо: игра в молчанку была бы очень жалка со стороны.

– Это вы обратитесь к англичанам, - ответил Глыба.
– Они здесь тогда всем распоряжались. Ваши стояли в Саксонии, англичане - у нас... Нечего все камни в нас кидать...

Вернулся третий, бросил на стол пачку сигарет, подвинул мне мизинцем, заметил:

– А еще вроде бы жил такой доктор Фогель... Не слыхали? Он тоже мог про это знать...

– Фогель тоже умер, - ответил Глыба.
– От рака горла.

– Зря вы к нам приехали, - сказал второй.
– Раны бередите...

– Не заводись, Юрген, - сказал Глыба.
– Пусть себе ездят...

...Когда я вышел из пивной, около моей машины прохаживались двое полицейских. Я отпер дверь, сел за руль. Полицейский поманил меня пальцем. Я продолжал сидеть за рулем. Тогда он подошел, козырнул, попросил аусвайс.

– А в чем дело?

– Вы неправильно запарковали машину. Предъявите все ваши документы, пожалуйста...

Парень был молод, и в лице его был холод и открытая неприязнь.

"Третий успел позвонить, - понял я.
– Он вызвал полицию, этот бдительный мужик, который называл фамилии мертвых свидетелей".

Полицейский переписал мои данные, козырнул, протянул квитанцию на оплату штрафа в двадцать марок за нарушение правил парковки, пожелал хорошего пути по горной дороге и отошел к своему коллеге, который теперь уже сидел за рулем полицейского "опеля", наблюдая за происходившим со стороны.