Лигатура
Шрифт:
С пожаром в порту справились только к шестнадцати часам.
Жертв было множество. Весь экипаж «Генерала Ватутина», все сорок три человека. Плюс пассажиры. В порту Ванино на борт судна были посажены шесть спецпоселенцев. Двое из них были с женами. Еще пятерых взял на борт капитан судна Куницкий.
На судне находилась и семья капитана, жена с дочкой и шестимесячный сын…
На затонувшем от детонации капсюлей в трюме пароходе «Выборг» погибло тринадцать человек. Были погибшие и на других судах.
К вечеру через все больницы прошло, по магаданским меркам того времени,
Никто тогда не подсчитывал, сколько было погибших и раненых в зэковских бараках и припортовых районах. Взрыв был такой силы, что магаданцы подумали – снова началась война.
Была повреждена телефонная станция порта, дотла сгорели казармы пожарных, склады, досталось авиазаводу, который находился недалеко от порта.
Сразу огонь бросились тушить всего три человека из пожарного отряда – все, кто остался в живых и не был ранен.
В порту было уничтожено пять с половиной тысяч тонн продуктов.
Через четыре дня военные водолазы обследовали дно бухты. Котлован на дне образовался длиной около ста и глубиной семь метров…
Сразу после первого, еще небольшого взрыва из носового отсека вырвалась струя огня метров сорок высотой, повалил дым. Десятки людей бросились к пароходу по льду – северный завоз, продовольствие, спирт… А впереди колымская зима.
Лед почернел от телогреек.
«Не иди за толпой, чтобы быть, как все», – немногое из того, что я помнил еще с хедера в Белыничах.
Я повернулся и, не оглядываясь, пошел прочь…
Когда после второго взрыва я смог вернуться к причалу, все было кончено. Ни двух пароходов, ни людей на льду. Ни самого льда.
Уехать из Магадана удалось только в марте. Деньги, присланные женой, заканчивались. Билет на взорвавшийся пароход всегда был при мне. Его должны были обменять, когда откроется навигация. С ноября, уволившись из Дорстроя, я перебивался случайными заработками. По воскресеньям, чтобы убить время, часами мотался по барачному коридору.
Однажды на меня случайно налетел кто-то из блатных, задел плечом и вернулся в свою комнату. На мне была военная рубашка, купленная у Вохры. В одном кармане, вложенный в конверт лежал билет, в другом три рубля. Вечером, ложась спать, я ощупал карманы. Оба остались застегнутыми, но деньги из правого исчезли.
Деду во время взрыва повезло, он потерял только шапку.
Мне тоже повезло – через двенадцать лет я получил моего деда.
После Красноярской ссылки он в двадцати четырех ученических тетрадях в клеточку крупным разборчивым почерком описал свою лагерную жизнь. Дал почитать бабушке…
По ее словам читать это было невозможно.
А вскоре из дома непостижимым образом пропала одна из тетрадей. Не желая испытывать судьбу, бабушка тем же вечером сожгла оставшиеся рукописи.
Только что прошел ХХ съезд партии, времена вроде начали меняться, но, обжегшись на молоке, дуешь и
на воду.Бабушка часто повторяла:
– Язык – это лестница, по которой враг входит в твой дом…
Мне достались только несколько страничек, сохранившихся в старых фотоальбомах.
В августе-сентябре сорок первого года в Омск из Запорожья были отправлены тысяча пятьдесят шесть вагонов и платформ.
С оборудованием и станками Запорожского моторостроительного завода им. Баранова в Омск приехали двенадцать тысяч работников и членов их семей.
За один день от станции по заболоченной местности проложили шестикилометровую железнодорожную ветку до площадки, отведенной под завод.
В эти дни в Белыничи вошли немцы.
В восемнадцатом году немцы уже были в местечке. Культурные, дружелюбные к местному населению. Среди немецких солдат было немало евреев. Что могло измениться за двадцать лет?
Из записных книжек деда:
Зимой 44-го меня неожиданно вызвали к начальнику лагеря. Ничего хорошего это не сулило. Но хоть на работу не пойду, подумал тогда. А мороз стоял страшный, пока колонну перед воротами пересчитают, пальцы на ногах отламывать можно.
– Напиши письмо, – говорит он мне.
– Письмо?.. – я даже не понял. Я же без права переписки. Уже пять лет в неизвестности, а слухи разные…
– Домой напиши, – повторил он.
Я бегом в барак, огрызок карандаша нашел и думаю: на какой адрес писать?! Написал родителям, в Белыничи…
И начал ждать.
Через неделю он меня снова вызвал и говорит:
– Не получилось передать. В Магадане все еще раз проверяют.
И вернул мне письмо.
О судьбе моей семьи и родителей мне было неизвестно.
В 1946 году, уже работая в Дальстрое на строительстве дороги, я отправил письма в Запорожье и в Белыничи, но ответа не получил.
А через год, в 1947 году мне неожиданно передали письмо моей племянницы Иры Загайтовой. После войны она посетила Белыничи. Там в сельсовете ей передали мое письмо с Магаданским адресом «до востребования».
Три дня я не спускался с нар, не ел, не пил. Хотел только умереть…
Потом меня ребята поддержали…
Двухэтажный краснокирпичный дом номер 9 на углу 3-й Транспортной и 6-й Линии, на два подъезда и двенадцать квартир строили японские военнопленные. Они же сложили первые полтора десятка домов заводского поселка.
Из привокзальных бараков, в которых жили рабочие эвакуированного завода перебраться в квартиры – в сорок третьем году это было круто…