Лирика

ВЛАДЫКА СВОЕЙ СУДЬБЫ

Машины человеку в труде недоставало, И он ее придумал и сделал из металла. То был его мечтаний и помыслов итог. Машина заменяла десятки рук и ног. Она вспахала землю и запрудила реку, И новые просторы раскрылись человеку. Здесь мельницы и трубы, там домны, лесопильни, И провода разносят повсюду свет обильный. Теперь в края любые летит свободно голос, Чтоб знали все, как воля с преградами боролась. Уже поколебалось пределов постоянство — Исчезли расстоянья, окончилось пространство. И дома оставаясь — ты всюду и со всеми. Теперь беспрекословно тебе послушно время. Сместились измеренья, перемешались числа, И даже бесконечность на волоске повисла. Сегодня человека, от всякого бессилья Уверенно уносят стремительные крылья. Он ищет новых знаний упорно, неустанно, И вот он погрузился в пучину океана. И скалы он проломит, и льдину, и кремень. Он может с края света вернуться в тот же день. Ни зной ему не страшен, ни вьюга, ни мороз. Земля — его отчизна, и небо с ней сплелось. Закуриваешь дома, но вьется, не растаяв, Дымок твоей же трубки уже у Гималаев. И смотришь ты спокойно в лицо любым задачам. Сумел бы ты пингвинам доставить хлеб горячим. Но стал ты Прометея наследником богатым, Когда тебе раскрылся непостижимый атом. Бесчисленные блага ты можешь дать вселенной, И можешь ты ее же дотла спалить мгновенно. Ты был рабом покорным всеобщей злобы дикой, Так стань же наконец-то судьбы своей владыкой.

ПАРАД

В ночь, когда в своей каморке Я борюсь до самой зорьки С непокорными стихами, За окном, в дрожащей раме, Вьюгой вьются в легкой пляске, Словно выходцы из сказки, В шлемах, в разноцветных латах Сонмы бабочек мохнатых, Мошек звонкие рои — Это все друзья мои. За радушный свет в окошке Мне приносят эти крошки, Мне, кто знал лишь поношенье, Свой привет и утешенье. Я вхожу в их мир крылатый Не как нищий — как глашатай. Оттого и нет охоты Подниматься на высоты, Где руки не подают. Не роскошен мой приют, Но другого мне не надо, Бабочки — моя награда. В их причудливой державе Приобщен я к высшей славе, Вот одна в фате прозрачной, Королевной новобрачной, Предо мной, лаская взоры, Шелком огненным, который, Может, кто-то ткал с душой На Медведице Большой. Хрупкая, как пепел тени, Нежная, как дуновенье, Вся воздушно-неземная, Как Офелия больная. Голубков густая стая, Сизой тучей прилетая, Отряхает на весу Серебристую росу. Слышу всплески, щебет, шорох — То купаются в озерах Стаи ласточек прекрасных В одеяниях атласных. А в моем квадратном мире, Что самой вселенной шире, Поселились лани, кошки, Превращенные в сережки, Зубры, разные зверушки, Превращенные в игрушки, В нечто малое, другое, Но безмерно дорогое, Приколдованное словом Под моим кружиться кровом. Овцы, розовые свинки, Превращенные в росинки, Осы, пчелы и козявки, Превращенные в булавки. Все они, послушно-робки, Будто вышли из коробки, Будто вышитые шелком, Вьются, ползают по полкам. Комары, как на ходулях, Скачут весело на стульях. Ястреб, словно на бумаге, Чертит кольца и зигзаги. Появляются во мраке Кириллические знаки, Знаки Древнего Египта С каменного манускрипта, И другие алфавиты, Ореолами увиты, С новой азбукой сплетаясь, Вяжут сказки дивной вязь. И сосут безмолвно звери Свет чарующий и серый. Вдруг в стекло — короткий стук: То явился майский жук. Толстый, важный и суровый, Он в скуфье, в сутане новой. В широко раскрытой шубе, Словно сделанной из луба, С животом, свинцом налитым, Выглядит митрополитом. Вот похожий на орла Мотылек вокруг стола Облетел и, как подвеска Ослепительного блеска, Как застежка для косынок, Сотканная из росинок, Замер на незримой нити. Люди добрые, взгляните, Как одет он прихотливо В темный бархат в три отлива. И струится, слившись в трели, Звон жемчужных ожерелий. Расточительство какое! Кто же дарственной рукою Столько разбросал, однако, Золота, эмали, лака, Янтаря и серебра, Столько ценного добра, Столько сказочных сокровищ, Что глазами жадно ловишь Крохотное существо? О, какое мотовство! Собрались, единства ради, Все стихии на параде. Не страшись, мое перо, Что вокруг тебя пестро От кружащихся стихий, Что вошли в мои стихи, От бесчисленных творений, Что стихам дают паренье. Первый луч блеснул — и вот Сразу смолк весь хоровод. Ни дыханья, ни журчанья В этом каменном молчанье, Охватившем всю округу. Твари, чуждые друг другу, Воплотясь в слова поэмы, Словно звезды, стали немы. Что ж, душа, познала ты В этом царстве красоты? Вижу я, из-под подушки Смотрят косо три лягушки

СТАН-АТАМАН

В стране восстанья лава. — Добрые люди, мгла кругом, куда вы? Давно вернулся с ярмарки народ! — В дорогу мы. Так. Может, повезет. Пока не сгинули от бед, Старик, — прожить тебе сто лет! — Мы встретим март у барского порога: Хотим встряхнуть господ немного! — Все обсудить вам миром удалось? Всех убедить? — Нет, старец, не пришлось. Дошла до глотки желчь. Душа в огне. Желчь изрыгать идем. — По мне, Уж если дело делать, так с толком — не иначе: И так довольно крови прольете вы горячей. Бояр хоромы ой как далеки! Как дураки, В путь собрались. А кто ваш атаман? — Да вот он — Стан. — Послушай, Стан! Ведь с атамана И больший спрос. Зачем до Стрэоана Решились вы тропой идти глухой С одною ветхою сумой И с голыми руками? Шутки эти С умом шутите. Вы не дети. Ведь поднимать мятеж идете И на закон плюете — А долго ль до тюрьмы? — Вишь, не смекнули мы. Как говорится, «с богом» люди шли. Кончалась ночь. Вдали Вдруг отблеск света выступил из мрака Багрянцем тлеющего шлака. Как факелы, в поля Бросали искры тополя, От крон их вспыхнул небосвод. В огне метался с диким ревом скот… Рояль, диваны изломали дружно, Устроив сверху нужник, Шкафы разбили — на полу гора Презренного хозяйского добра. Ковры, белье, одежду, и перины, И кресла, и гардины — Все в пламя! Картины перетоптаны ногами. Взметнулся дым над кладовыми, Забитыми припасами съестными. В них дорогие вина, изысканные блюда, Но ни один голодный куска не взял оттуда: Грехом великим эта снедь добыта, И кровь сынов крестьянских с нее еще не смыта. Вернулись под вечер в деревню, Опять навстречу старец древний. Глядит — один взял скрипку и картинку, Другой — от стула спинку, У третьего — моток шпагата, Четвертый тащит ржавую лопату. — Вернетесь, думал, с полными возами,— Обвел старик толпу глазами,— Пригоните домой коней, овец, коров. Я слышал рев Скота, сгоревшего в огне. Теперь скажите мне, Лишь в этом — после стольких мук — ваш подвиг, братцы? К чему ж, ответьте, было подниматься? Стан пыль стряхнул с пустой сумы: — Вишь, старче, не смекнули мы.

ЕЕ ЛИ ЭТО СЕЛО?

Старуха ищет: где родная хата? Исчезло все — муж, дети и внучата. Иль этот холм — село? Кругом черно. Все огненною бурей сметено. Там, где стояла церковь, школа, Все выжжено теперь, все голо. Кирпич, обломки, пепла груды, Лишь здесь и там печные трубы. Порой в золе найдет она крючок, Дымящуюся жердь иль черепок. И дрогнет сердце бедное, как пламя Лампадки, гаснущей под образами. Все дальше бабка, чуть жива, плетется. Торчит журавль уныло у колодца. Скрестились два стропила на столбе. Не крест ли, старая, поставили тебе Иль водрузили для крестьян распятье? Пришел великий пост, — молитесь, братья!

ДРУГ

Вот так, Урсей,— Тяжелой мордой, головою всей В колени мне заройся без опаски И снова вскинь глаза, в которых столько ласки… Спасибо, что меня признал ты братом! Топлю ладонь в шелку косматом, И нам — ведь правда? — хорошо вдвоем: В моей ладони, в голосе моем Хранишь и ловишь ты, потомственный пастух, И эхо горное, и сыроварни дух, И шум отары, и овчины запах… А твердости в твоих могучих лапах Не меньше, чем в дубинах тех танцоров, Что дали мне тебя. Но мягок, добр твой норов — И нежно схватывают кисть моей руки Твои железные клыки… Вот так и впредь: срывайся мне навстречу, Хватай, тащи домой — я не перечу, Твой поцелуй в усы как лучший дар приму! Ты — мой, я — твой. И потому Там, у ворот, существ добрей не зная, Я написал, что ты — собака злая.

ЩЕДРЫЕ ДАРЫ

Неотвратима казнь, и вечен приговор. Господь вокруг меня туманы распростер. И был колодец мне, прорытый в вечность, дан, Чтоб осушить его и одолеть туман. Два дела трудные — единой цепи звенья, И в них судьба моя и вечное спасенье. — Устанешь от труда, — так говорил Господь,— Поможет труд иной усталость побороть. В подземной глубине от светлой высоты Свой отдых радостный найдешь мгновенно ты.— Похлопав по плечу, Господь ушел куда-то, В просторы дальние, к багровому закату. И я возликовал: Господь велик и вечен, И вот я наконец им избран и отмечен. Недаром помощь он и милость подает — Не вспомнить и не счесть его святых щедрот. В пустыне сумрачной, среди сухих равнин, По воле Господа остался я один. Не знал я отдыха, настойчиво трудясь. Надежда светлая в душе опять зажглась. А милосердный бог со мною не был рядом,— Наверно, он ушел к другим, далеким чадам. Его владения без края и конца, И всюду ждут его раскрытые сердца. Спешит он одарить людей своим приходом И указать пути и цели всем пародам. Теперь, вооружась, работать я начну, Чтобы подняться ввысь, спуститься в глубину. Но небо скрыл туман. Колодца узкий конус Уходит в черноту, в загробную бездонность. Туман сгустившийся киркою рвать придется, А воду вычерпать наперстком из колодца. Колодец осушу, туманы упадут, И я уйду домой, когда закончу труд. Работа трудная, на долгие недели, Но, дело завершив, приду к желанной цели. Работать день и ночь готов без остановки,— В колодец опущу упругие веревки. Я сделаю туман бесформенный и мглистый Цветными нитями и пряжей серебристой. Их блеск сверкающий я сразу превращу В ковры и в кружево, в косынки и в парчу. Тумана грозного раздвинув мрак кромешный, В бессмертье загляну, увижу край нездешний. И к богу я приду, и так скажу: «Мой бог, Что ты предначертал — я все сумел и смог. Быть может, подвиг мой достойно оценя, К свершенью новому ты призовешь меня? Очей я не сомкну, усталость поборов, И звезды стрелами я поразить готов». Бадью дощатую я погрузил в провал И долгие года ее обратно ждал. Но вот, скользя в руках, веревки что-то тянут,— Бадья пришла пустой… За что я так обманут? Напрасны тяжкие и долгие труды, Уста не освежить прохладою воды. Хотел я мглу прорвать, но каменной стеной Туман, закостенев, стоял передо мной. Но кто же договор нарушил, наконец,— Ничтожный человек иль бог, его творец? Глупца безумного едва ли мы найдем, Чтоб с ветром дрался бы. Я был таким глупцом. И вот доныне я не понял, не постиг,— Кто ж обманул меня из двух моих владык? Кто, дьявол или бог? Молчи, душа, — в ответ Тебя лишь кара ждет — и горечь новых бед.

ПСАЛОМ («Как витязь в сказке, ветер оседлав…»)

Как витязь в сказке, ветер оседлав, По всей земле промчался я стремглав, Но, круч достигнув, окаймленных бездной, Познал, что штурмовать их бесполезно. Слепые звезды звали досветла Наверх меня, а бездна вниз влекла… И вновь прошел я степи и пустыни, Но так и не достиг твоей твердыни. Я шел, я полз, искал я отзвук твой В стихах, в глаголах, в каждой запятой. Мне думалось: узрев мои старанья, Ты снизойдешь хотя б из состраданья. Всю жизнь склонить тебя к беседе тщусь, Ты ж от меня скрываешься, как трус. Чуть дверь твою нашли мои моленья, А там замки, засовы, загражденья… Разбить их, растоптать, в песок дробя? Но нет, я понял: я начну с тебя.

ПЕРЕКРЕСТОК

Как средь лиственных факелов летом, Солнце пусть на душе пробудится, И пронзит меня праздничным светом, И качнет в колыбели, как птицу. Пусть роса увлажнит мои травы, Миром их умастит благовонным, Аромат его чистый на славу Пусть омоет их ветром влюбленным. Дождь, разрушил я плоть мою — землю, Что из зерен пробилась сквозь землю. Ель, сомкни поскорей свои корни — Пусть не будет счастливее братства. Пусть не будет смолы чудотворней Смол тепла моего и богатства. Не щадите меня. Я без страха, Я спокойно пойду к вам в неволю. Мотылек, ты сотки мне рубаху, Скрой от лунных лучей меня, поле. Что со мною? О, долго ль еще мне Через реки и горы влачиться? Нет. Мое существо все огромней, Дайте срок — и оно возродится.

ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЯ («Как на флейте и на скрипке людям я играл, бывало…»)

Как на флейте и на скрипке людям я играл, бывало, Чтобы жизнь со мной мирилась и меня не забывала. И свирелью первой стебель был пшеницы рыжеватой, Плыли свадебные песни над просторами земли. Но однажды в волнах речек, в наводнения раскатах Песнь заглохла, чтоб я слышал, как летели журавли. Каждый вечер я томился пенья страстною тревогой. Преклонив свои колени, очи к звездам возводил, В униженье и печали у вселенной, как у бога, Новых песен, новых звуков, полный трепета, просил. Руки к небу воздевая, на колени встав покорно, Я молился (так, наверно, втайне молится скала), Чтобы песнь ко мне вернулась, чтобы снова ночью черной В сны мои она проникла и всегда со мной была. И за это мне, мальчонке, целовали руку деды, Что от струн я отрываю, словно празднуя победу. И меня за это часто хороводы окружали, Словно волны, что играют под лучами маяка, И меня в долинах звонких парни стройные венчали И лавровыми венками, и листвою дубняка. О, когда б вечерней дойне жить подольше в этом мире! О, когда бы новым струнам вечно рокотать в эфире!

О ЧЕМ ГРУСТИТЬ?

В прекрасной осени печали нету места… Мой домик как букет, что в храм несет невеста. В окне — листва плюща, соцветия глициний, И днем в мое окно с небесной мирной сини Шлет солнце дробный свет — он здесь гостит подолгу, С предмета на предмет скользящий втихомолку, И в бликах теневых дрожит легко и зыбко Венчанья иль крестин невинная улыбка. О чем грустить, когда сквозь этот свет безмолвный, Как лодка, жизнь моя скользит легко и ровно? Я вижу кипы книг, столь близких мне и милых, И новой жизни цвет могучий на могилах. Я вижу, как с ветвей лист за листом слетает, Их серебрит луна, а иней разъедает. Когда же голуби спускаются на крышу, Я голоса любви в их воркованье слышу. Со мною сонмы звезд — весь небосвод поныне Раскинут наверху, как яркий хвост павлиний. И одиночества тоска со мной, усталым, Неслышно рядом спит, накрывшись покрывалом, И шепчет мне она в разрывах сна мгновенных: «Ты все еще со мной? Ты здесь? Ты в тех же стенах?» К чему стыдиться мне и ей к чему стыдиться, Что ото всех других она со мной таится? О чем же мне грустить? О том ли, что из глины Звучаньем скрипок я не обжигал кувшины? А дранкой крытый дом, мой дом, с букетом схожий, Близ Тротуша [5] стоит. О чем грустить? И все же…

5

Река в Румынии.

ЧЕГО ЖЕ ЖДАТЬ?

Чего же ждать? Что будут обильны и щедры Моей воскресшей жизни нежданные дары? Чего же ждать? Что ночью шаги заслышу вдруг,— О, кто он, безымянный, всегда далекий друг? Чего же ждать? Чтоб в лунном серебряном затишье Вновь ласточек увидеть, ютящихся под крышей? Иль чтобы к той калитке, затерянной в ночи, Тоскующая память подобрала ключи? Чтоб вспыхнул в мертвом пепле огонь неугасимый? Но нет ко мне дороги, но все проходят мимо,— Одна тропинка вьется, как тень, как струйка дыма… Ни двери, ни ступенек, ни окон, ни крыльца. Лишь звезды шепчут ночи о чем-то без конца… Зачем же ждать чего-то от завтрашнего дня? Вся жизнь сейчас, все годы, все рухнет на меня…