Лиса в курятнике

Дольникер схватил ее за полы халата.

— Когда мы снова встретимся? — спросил он заплетающимся языком, но женщина странно посмотрела на него и убежала. Да и политик в смятении направился в свою теплую постель. Прибыв на место, он понял, что не может дотянуться до своего плаща, чтобы влезть в комнату. Поэтому он вернулся в шалаш, подождал некоторое время, дабы не вызвать подозрений у Элипаза, поднимаясь по скрипящей лестнице. Когда Дольникер сидел на скамейке, до него донеслись приглушенные шорохи, шедшие из сада, расположенного перед домом сапожника. Любопытный политик медленно подполз к ограде и в свете утреннего солнца различил в тумане два силуэта. Они осторожными шагами возвращались к дому Гурвица…

Это был Зеев, держащий под мышкой одеяло, и маленькая Двора.

Дольникер следил за ними с гневом. Возможно, что и Зеев до утра рассказывал Дворе историю своей жизни? Нет, годов Зеева для этого недостаточно. Дольникер начал понимать, почему его секретарь выглядит днем таким сонным: он по ночам соблазняет девушек!

Политик поднялся к себе, погруженный в тяжелые мысли, и лишь в последнюю минуту удержался от попадания в комнату трактирщика и его жены. Он упал как бревно на постель, измотанный своими яркими воспоминаниями, и тут же заснул.

* * *

Тень от палки на солнечных часах дошла до цифры 10. Дольникер проснулся от веселого гама в саду. Он вышел на балкон, все еще сонный, и увидел внизу близнецов, смеющихся при виде его плаща, рукав которого по-прежнему был привязан к перилам, а все остальное развевалось под утренним ветром…

— Эй, инженер, Мейдад говорит, что это на тряпки. Это правда флаг для старосты?

Дольникер не стал вникать в смысл насмешек и попытался развязать узел.

— По-видимому, пальто уже высохло, — сказал он нарочито громко, но, к его досаде, узел развязался лишь после длительной борьбы с помощью ногтей, ибо пальто было пропитано утренней влагой. Затем политик спустился в зал, готовый потребовать от секретаря объяснений за его безответственные поступки.

— Товарищи, — решил он сказать Зееву, — тот, кто не способен обуздать свои инстинкты и поддается им, должен отказаться от миссии служения народу и партии!

Малка тоже выглядела несколько усталой, но, подавая Дольникеру обильный завтрак, взглянула на него мечтательно.

— Господи, — удивилась она, — где вы научились, господин Дольникер, говорить так красиво, с заграничными словами и без перерыва? Я еще никогда таких разговоров не слышала…

Политика снова охватила та самая теплая волна. Он все еще чувствовал на своей груди тяжесть ее головы.

— Приходите и сегодня ночью, — хрипло прошептал он, — я буду ждать.

— Тихо! Муж!

Дольникер в немалом смятении стал ходить по кухне, как будто что-то искал. Он столкнулся с резником и тут же перешел к делу, то есть рассказал ему историю про одного резника, которому не разрешали дуть в шофар, и заодно спросил, сколько религиозных людей насчитывается в деревне.

— Только один, — сказал резник, указав с улыбкой на себя.

— Не много. Но хотя бы на этого вы можете положиться.

— Кто знает? Сложно быть верующим в месте, где нет синагоги.

— Прекрасно, — возмутился Дольникер. — На синагогу нет денег, но зато староста ездит на телеге!

Резник посмотрел с удивлением:

— Извините, господин инженер, но ведь это вы дали ему телегу.

— Но ведь эта частность не меняет фактов самих по себе. Кто его заставлял взять у меня повозку?

Простая логика государственного деятеля не затушевала его цели.

— Господин инженер, — взмолился резник, — может, поможете построить у нас синагогу?

— С большим удовольствием я бы удовлетворил вашу просьбу, господа, но у меня есть бюджет только на старосту.

— Но я ведь не смогу стать старостой Эйн Камоним, господин инженер, поскольку я резник.

— Ну и что? Чем резник хуже цирюльника? Наоборот! Залман Хасидов действует в своих личных интересах, тогда как вы, господин раввин, действуете в соответствии с высшими силами.

— Да, в этом есть истина, но я ведь не раввин.

— По правилам, вы — раввин! Вы раввин де-факто!

Дольникер оставил взволнованного резника, ибо в зале появился секретарь со следами ночных развлечений на лице. Дольникер подошел к нему уверенным шагом, предстал перед ним и откашлялся.

— На пару слов, друг Зеев, — процедил Дольникер с ехидцей.

Однако секретарь был совершенно спокоен:

— Пожалуйста, Дольникер, в чем дело?

Политик нагнулся над столом с тем еще выражением лица и сказал, подчеркивая каждое слово:

— Речь идет, товарищи, о ночных приключениях!

— Не беспокойтесь, Дольникер, — сказал секретарь, намазывая варенье на хлеб, — кроме меня и Дворы, вас никто не видел в саду. Это останется между нами.

— Спасибо, — пробормотал Дольникер и стал разбивать стоящее перед ним яйцо всмятку.

* * *

В тот же день после обеда, когда скот возвращался с пастбища, случилось происшествие из числа тех, которых ранее в Эйн Камоним не бывало. Никто не знал, как это началось. Люди заметили, что дверь сапожной мастерской широко распахнулась и оттуда вылетели Цемах Гурвиц и пастух Миха, сцепившиеся в драке и орущие друг на друга:

— Ты думаешь, Гурвиц, что я дурак! — орал пастух. — Я знаю, что ты запрещаешь Дворе встречаться со мной!

— Я запрещаю? — орал в ответ Гурвиц. — С чего бы это мне запрещать, псих?

— Ты еще спрашиваешь? Ты думаешь, что тебе все время удастся ставить между нами стену, потому что я всего лишь владелец состояния?

— Что?

— Да, да, ты хорошо слышал, Цемах Гурвиц! Я все вижу, слава Богу! Ты думаешь, что можешь вмешиваться, потому что ты умеешь создавать средства производства?

— Да он пьян! Убирайся, Миха, пока я добрый!

— А ты мне не приказывай, Гурвиц! — продолжал бушевать Миха. — Ты еще не староста!..

Сапожник вскочил, как укушенный змеей, ибо уже пару дней был убежден, что цирюльник-староста нарочно проезжает на телеге мимо его мастерской. Гурвиц сжал кулаки и в гневе сделал несколько угрожающих шагов навстречу Михе:

— Я буду здесь старостой раньше, чем ты думаешь! Даже если это кое-кому не понравится!