Лиса в курятнике

С трудом сдерживая негодование, глядел Дольникер на дерущихся ястребов.

— Наконец появились человеческие нотки, появились признаки брожения, — процедил он секретарю, — очевидно, это всего лишь персональное столкновение двух индивидуумов, и мы обязаны это осудить. С другой стороны, по моему скромному мнению, здесь на наших глазах происходит революция в небольших масштабах, которая положит конец этой ужасающей беспечности в жизни деревни.

— Во всяком случае, — нервно ответил секретарь, — наш голубь уже, наверно, прилетел к директору Шолтхайму.

— В этом нет никакой уверенности, — объяснил Дольникер. — Я где-то читал, что в этом году хищные птицы очень размножились.

Мимо них вприпрыжку проследовал Герман Шпигель, поинтересовавшись:

— Чего они дерутся?

— Разумеется, — ответил Дольникер, — по вопросу, кому быть старостой.

— Глупости, — ответил ветеринар, — я как раз вчера беседовал на эту тему с женой, и она сказала, что, по ее мнению, я — самый подходящий кандидат в старосты из-за моего четкого почерка. Я сказал ей: «О чем ты говоришь, остановись, только этого нам не хватало».

— А почему бы и нет? — заметил Дольникер. — Даже интеллектуал может быть прекрасным старостой. Разве только ремесленник имеет право ездить в телеге?

— Вы полагаете, господин Дольникер? — задумался Шпигель и пошел дальше, миновав дерущихся, поскольку по случаю окончания драки публика разошлась.

— Все я должен делать сам, — с удовлетворением отметил Дольникер. — Сейчас я зайду к сапожнику и объясню ему несколько элементарных вещей. Скажи, друг Зеев, ты верил в такое ободряющее развитие событий, когда я впервые выдвинул перед тобой идею телеги?

* * *

Зеев и маленькая блондинка шли мелкими шагами по узкой тропинке среди елового леса. Длинноногий секретарь обнимал Двору, а она прижималась к его плечу. Двора глядела на Зеева тем самым обожающим взглядом.

— Ты слышишь, как птички поют? — жизнерадостно произнесла Двора.

Секретарь успокоил ее, заявив, что слышит шум, он, мол, не глухой:

— Они ведь не только щебечут, но и оставляют пятна на одежде.

— Вы, городские, во всем ищете плохое.

— Наоборот, цыпленочек, мы ищем хорошее.

И для того, чтобы доказать, что он не говорит зря, Зеев снял очки, прижал гибкое тело девушки к стволу елки и поцеловал ее в губы. Это было его единственное удовольствие в отсталой деревне, и естественно, что пара продолжала свой путь лишь после долгого перерыва.

— Инженер, — сказала Двора, — умней тебя.

— Это только кажется.

— Да? Тогда почему ты его опекун, а не он — твой?

— Я не опекун. Я — его личный секретарь.

— Для чего?

— Чтобы записывать каждое его слово, улаживать дела, о которых он не просил, инструктировать его на каждом шагу и, в конце концов, благодарить его за руководство. Теперь ты поняла?

— Ничего я не поняла. Зачем вы сюда приехали?

— Инженер приехал отдыхать, а я — вследствие причин, над которыми я не властен.

— Неправильно. Господин инженер приехал не отдыхать. Он приехал ссорить людей.

— Возможно. Это его профессия.

— Так почему разрешают подобные профессии?

— Потому что есть господа, которые любят ссорить людей.

Они вышли на лесную поляну, заросшую травой. Двора уселась на широкую ветку дуба, Зеев свернулся у ее ног и положил голову ей на колени.

— Знаешь, Зеев, папа так странно себя ведет, — жаловалась девушка, перебирая волосы секретаря. — Он уже несколько дней не выходит нa работу в поле, только советуется с господином инженером и потом часами сидит у себя в мастерской и думает. С ним просто разговаривать невозможно. Ты же знаешь, какой он упрямый.

— Откуда мне знать?

— Он упрямый как осел. Я знаю, что так нехорошо говорить об отце, но это так… Вчера он вернулся от господина инженера и сказал: «Двора, давай сядем и подумаем про какую-нибудь… акцию… общественную».

— Да. Так говорят — общественная акция.

— Я спросила у папы — а что это? «Я должен доказать, — говорит он, — что я тружусь для общества на деле, не как Хасидов, у которого даже понятия нет о бритье!» И мы сидели весь день и думали. Я предложила несколько вещей, которых у нас не хватает, ну, например, чтоб больше было детей в деревне или чтоб попрохладней было, но только к вечеру нас осенила хорошая идея: в деревне недостаточно воды, — и папа очень обрадовался и тут же заставил меня написать большой плакат, потому что он не очень-то умеет писать.

«Я говорю вам, — писала я под папину диктовку крупными буквами, — что у нас не будет достаточно воды, пока цирюльник останется старостой. Если я буду старостой, я позабочусь о большом колодце посреди деревни де-факто».

И теперь эту мерзость папа хочет повесить у себя в мастерской, чтоб все видели. Ну что ты смеешься? Это вообще не смешно.

Зеев катался по земле от смеха.

— Замечательно! — кричал он между приступами хохота. — Брожение!

* * *

— Что же это такое, товарищи? — кричал Дольникер на Цемаха, прочитав висевший на стене плакат. — Какова цель, осмелюсь я спросить?

— Это такое извещение написано, — бормотал сапожник, — ведь господин инженер сам мне говорил, что нужно информировать общественность о делах.

— Сама по себе идея плаката вполне легитимна, — согласился политик, — но это нужно сформулировать в более емкой, концентрированной форме, дабы это запало глубоко в общественное сознание. Это нужно превратить в лозунг!

— Лозунг?

— Да. Ибо это — один из значительных эффектов, товарищи. Я попрошу тишины!

Дольникер погрузился в мысли, а сапожник и его помощник замерли на своих табуретах как статуи, выражающие почтение. Политик поднял брови в знак усиленного мыслительного процесса и после некоторого раздумья изрек свой вердикт:

ЦИРЮЛЬНИК — НЕТ!

САПОЖНИК — ВОДА!

* * *

На следующий день Дольникер, прогуливаясь вокруг парикмахерской, с глубоким удовлетворением отметил, что телега продолжает стоять у дома Хасидова, хотя срок аренды истек несколько дней назад. Дольникер предполагал, что цирюльник не захочет отступиться от правительственной телеги, дабы не создавалось впечатления, что он уступил своему противнику Гурвицу. Так оно и оказалось. Залман Хасидов продолжил аренду прикрепленного транспорта за свой счет, и в один жаркий день его супруга, проезжая мимо дома сапожника, что находился, как вы помните, напротив ее дома, заявила Цемаху: