Лишь одна музыка
Шрифт:
7.12
Отсюда сверху вывеска «Оуд-Беттс», сама гостиница, дорога с ее лютиками и чертополохом, изношенная, почерневшая стена из щебня, резервуар, канареечные жилеты удаляются, и все, что остается, — трава и ветер.
Звук машин исчезает, и сквозь порывистый шелест ветра я слышу перестук лошадиных копыт. Накрапывает, и хоть мне пока не везет, на западе я вижу небольшой просвет синего.
Воздух свеж и резок, и под ногами — неясный рисунок из дерна и черной земли: сотни разных трав, некоторые с кустами-перьями наверху, некоторые с белыми четырехконечными
Я в ложбине; ветер спадает; я ложусь на влажную землю, и ветер исчезает, и горизонт исчезает, и нет ничего — только тишина и небо.
Где-то мычит корова; и потом сквозь мычание — вкрадчивый-вкрадчивый звук, свист радости и энергии, становящийся безумной песней без границ, поднимающейся все выше и выше вместе с жаворонком, возносящимся ввысь, невидимым на низком сером небе.
Может, я увижу его, когда он будет лететь камнем вниз. Нет, я должен буду встать и его выглядывать; а мне лучше прикрыть рукой глаза или смотреть на небо сквозь пальцы.
Теперь два, теперь три, а сейчас, хоть небо и ненамного ярче, легионы жаворонков взметаются ввысь с мокрой земли в беспечном контрапункте, и каждый сохраняет индивидуальность, даже сливаясь с остальными.
Ну почему жаворонок не может просто быть сам по себе — один, без сравнений и параллелей, почему его не оставляют в покое даже те, кто его любит больше всех?
Так и мудрец парит, вдаль не стремясь
И в небе с домом сохраняя связь!96
О, нудный урод.
Ты — дева, что любовь
Желает усыпить
В аккордах струн, но скрыть
Любви нельзя, и вновь
В мелодии слышна
Она — она одна!97
О, сентиментальный олух.
Взмывает и давай кружить —
На нот серебряную нить
Нанизывает ожерелье
Из свиста, щебета и трелей...
Ах, теперь это, теперь вот это.
7.13
Я довез миссис Формби наверх к Блэкстоунской гряде и дальше, где дорога прорезает почерневшую скалу. Каменная стена кончается, болота тянутся немереные, телеграфные столбы идут далеко вглубь Йоркшира.
Мы беседуем о музыке, которой занимается квартет. Когда я говорю ей о готовящейся записи, ее лицо светлеет.
Она спрашивает, что на этот раз привело меня в Рочдейл. Я рассказываю об отце, о тете и о Жаже. Говорю, что мне вообще не нужен повод, чтобы приехать домой. Она кажется несчастной, ей неловко — мое сердце бухает вниз.
— Майкл, про скрипку, я боюсь, ничего хорошего. Кровь не вода, и...
Я киваю.
— На самом деле моя кровь слишком густа. Повышенное давление, хотя я не знаю почему — я достаточно спокойный человек.
— Я очень надеюсь, что вы в порядке.
— Да, все хорошо, я могу до ста лет прожить. Ну, как я говорила, Майкл, я не очень люблю моего племянника, но так сложилось.
— Я этого боялся.
— Но несмотря на это, ты заехал меня повидать.
— Ну конечно. И к тому же...
— Да?
— Вы попросили мой
номер у отца несколько месяцев назад, так что я думал, вы хотите мне что-то сказать.Она молчит, потом говорит:
— Я не решилась тебе позвонить. У тебя есть идеи, где достать другую скрипку?
— Я пока про это не думал. — Я молчу какое-то время. — Когда вы хотите ее забрать?
Она кажется озадаченной, будто до конца не понимает вопроса.
— Миссис Формби, вы знаете, что она у меня с собой, — говорю я в отчаянии. — Я всегда ее привожу, когда езжу в Рочдейл. Она ваша, всегда была ваша. Но я хотел бы спросить, можно ли ее подержать еще несколько месяцев. Пока мы не закончим запись. Не смогли бы вы мне дать эту отсрочку?
— О да, доверенность еще не оформлена. В любом случае это еще несколько месяцев.
— Спасибо.
— Нет, Майкл, нет — не благодари меня. Это, должно быть, тяжело.
Я киваю.
— Ну ведь лучше любить и потерять, не правда ли, миссис Формби, чем не любить совсем?98
Что я несу? Почему она улыбается?
— Как ты репетируешь «Искусство фуги»? — спрашивает она.
Я рассказываю ей про то, как Билли выстраивает порядок, про низкий альт Эллен, про мою собственную игру на альте, про сомнения Пирса, про Изабэлл Шингл и Эрику. Она увлечена.
— Как низко тебе надо играть? — спрашивает она.
— Обычно фа, но иногда, в двух или трех фугах, есть ми или ре.
— Ты ведь сказал, что на концерте в «Уигмор-холле» перетянул нижнюю струну на фа и смог инстинктивно сыграть с таким строем.
— Да.
— А почему бы тебе не сделать то же самое и сейчас?
Я смотрю на нее. Действительно, почему бы нет? На самом деле я про это думал раньше, но не очень всерьез. В этом есть свои преимущества. Кроме трех фуг, где я играю так низко, что обязан взять альт, я смогу оставаться со скрипкой. Состав нашего квартета в целом будет более стабильным. С другой стороны, будет немного странно чаще играть с необычным строем, чем со стандартным, — особенно если это выбьет из колеи скрипку для других репетиций и концертов.
Но сейчас главное, что я смогу играть на моей скрипке, как бы она ни была настроена, как можно больше в наши последние месяцы вместе.
— Миссис Формби, я думаю, это по-настоящему хорошая идея.
— Мне очень жаль, что все так вышло, Майкл. Я не хочу, чтобы ты считал, будто я о тебе не подумала.
— Нет-нет, миссис Формби. Не говорите так.
Я ей рассказываю про мою вчерашнюю прогулку и про жаворонков. За толстыми стеклами очков ее глаза расширяются, и она улыбается.
— «Взмывает и давай кружить», — подсказывает она.
— «На нот серебряную нить», — продолжаю я, и безошибочно мы цитируем через строчку.
— «Исчез в лазури он, спеша», — говорит она наконец и вздыхает.
Я молчу, и через некоторое-то время она почти неслышно бормочет последнюю строчку.
7.14
Каковы мои ресурсы, мои средства? Смычок — мой собственный, мебель, книги, 4000 фунтов сбережений и то, что я уже выплатил по займу на квартиру. Ни машины, ни мецената, к сожалению. Вернувшись в Лондон, я советуюсь с Пирсом, который сам ищет инструмент. Он ничего не говорит, потом просто: «Мой дорогой Майкл».