Лишь одна музыка

Он мне рассказывает про фонд — я слышал о нем раньше, — который дает небольшие займы под низкие проценты музыкантам, покупающим инструменты. Но этих займов недостаточно.

Поможет ли мой банк? Сумей я заплатить — скрипка получит шанс остаться у меня. Пирс не знает. Ему банк не помог.

За последние два года он был у всех торговцев Лондона, но ничего не нашел из доступного по деньгам, что бы ему достаточно понравилось. Теперь он ходит на скрипичные аукционы в надежде на счастливую встречу. Он говорит, что я должен делать то же самое; мы можем пробовать инструменты вместе и делать ставки на то, что нам нравится и что мы можем себе позволить. Интересует ли это меня? Но, предупреждает он, так можно разбить себе сердце; пока ему понравились три скрипки, и каждый раз его цену перебивали.

А может быть, я могу получить инструмент, сделанный для меня Сандерсоном по меркам моей скрипки. Этой скрипки; эта скрипка. Нужно научиться говорить правильно.

Время не на моей стороне. В отличие от Пирса я не улучшаю то, что у меня уже есть. К концу года я останусь с пустыми руками.

7.15

Я все-таки иду в мой банк. Излагаю свое дело. У меня просят документы и доказательства. Я возвращаюсь через два дня.

Встречаюсь с бодрым молодым человеком, в словаре которого формы первого лица единственного числа отсутствуют в принципе. Он пожимает мою твердую руку. Пожалуйста, садитесь. Мы не верим в разговоры у стойки. Кофе? Да, и сахар, пожалуйста, потому как все три ипостаси заключены в этой благословенной чашке: растительные бобы, животное молоко, минеральная ложка. Я гадаю на моей кофейной гуще и на оттенках радужки его дружелюбного, безжалостного глаза. Я узнаю от него, что банк рассмотрел мою проблему. Банк признателен за мою верность. Банк отмечает тот факт, что я никогда не был в минусе. Банк ценит меня в качестве клиента. Банк мне не поможет.

Почему? Почему? Разве это не инструмент моей профессии? Вы не находите мое слово и мою кредитную историю достаточно хорошими?

Мистер Мортон — кажется, так его зовут — объясняет, что мой доход низок. Мой доход нестабилен. Я не связан ни с каким учреждением. Я даже не постоянный оркестрант «Камерата Англика». Я внештатный сотрудник, которого зовут тогда, когда нужно. Моя выплата займа на квартиру слишком высока. Банк считает, что комбинация моих существующих выплат и предполагаемых выплат по займу на достаточно дорогой инструмент оставит меня с очень небольшой суммой на жизнь. Банк в основном печется о моих интересах.

Но ведь мой интерес заключается в выплате того займа, который я от вас получу.

Кто-нибудь будет за вас отвечать, если вы будете опаздывать с выплатой? Ну, мистер Холм, нам очень жаль, но наши правила...

То есть тогда все? Я не смогу ее держать, видеть, слышать? Даже мысль об этом невыносима, мистер Мортон. Эта скрипка была у меня, сколько я себя помню.

Нортон.

Мне очень жаль. Очень жаль. Формуляры сами смялись в моих руках.

Пожалуйста, мистер Холм, не нервничайте; давайте посмотрим на ваши активы. Может быть, вы рассмотрите продажу вашей квартиры? Банк имеет соглашение с компанией по продаже жилища. Банк будет счастлив помочь.

Мне нужно окно. Где окно?

Банк должен вас предупредить, однако, что ваш капитал незначителен, что рынок недвижимости переменчив и что есть, как вы наверняка знаете, определенные расходы и комиссионные платы.

Что же мне тогда делать? Какое еще может быть решение? Или это ошибка компьютера? Или главного офиса? Почему в офисе менеджера нет окна? Это у них так принято? Почему эта вещь из дерева должна меня уничтожить?

Скрипичный мастер мне склонирует клон из деревьев одновременно твердых и мягких; он их покроет смолами, привезенными венецианскими кораблями: сандараком, даммарой, мастикой, канифолью. Он натянет струны из жил животных. Три столетия пота и слез прольются в нее раствором, год за день, три сотни лет музыки будут петь из ее змееподобных уст, она опять будет моей; уникальное будет продублировано.

Или я могу ходить на аукционы с Пирсом и вытягивать руку с нетерпеливыми пальцами — я хочу ту, или ту, или ту.

Но я хочу мой Тонони, который слишком дорог для меня. Со всем, что я могу продать, выпросить и занять, никогда мне до него не дотянуться.

7.16

Мой дорогой Майкл,

я сказала, что приду к тебе, но я не могу. Я больше не могу выдерживать это напряжение. Я с трудом могу играть на рояле. Когда я играю, мне кажется, что мое сердце останавливается.

На меня давит все. Пожалуйста, не отвечай мне, не пробуй меня увидеть и не спрашивай объяснений. Я не скажу, что буду тебя любить всегда. Это прозвучало бы слишком фальшиво. Но это совсем не фальшь, только что хорошего это знание принесет тебе или мне, зачем об этом говорить?

Я чувствую, будто я в плену и в своих мыслях, и в этой комнате. Ты ее видел, так что можешь меня вообразить за столом или за роялем. Я хотела, чтобы ты ее видел, но теперь тебя тут слишком много, как и везде в моей жизни. Мне нужно опять научиться спокойствию, для моего спасения, и для Люка, и для Джеймса тоже, который выглядит потерянным и уставшим. Я стала беспокойна с тобой, и неуверенна, и испугана, и виновата, и невыносимо, глупо наполнена радостью и болью — и во всем этом нет ничьей вины, кроме моей. Не спрашивай меня почему и как, потому что я и сама не знаю. Я знаю, что не выдержу, если буду тебя видеть, или знать, что это возможно.

Я, как и все люди, испытавшие, что есть До и После, должна была бы знать, что невозможно прожить свою жизнь заново. Я не должна была приходить за кулисы в тот вечер. Пожалуйста, прости меня, и если ты так же не способен забыть меня, как я не способна забыть тебя, хотя бы старайся думать обо мне пореже с каждым днем и с каждым годом.

Люблю — да, ты знаешь, что я чувствую. Могу так снова и написать...

Джулия

7.17

Этого не может быть. Но я видел, как письмо упало в щель моей двери. Я увидел ее наклонный почерк и вскрыл, порвав конверт.

Лифт. Нет. Останови его, отзови его назад, не доставляй его. Не отправляй, не пиши, не думай про него.

Джулия, передумай из жалости и ради Бога, в которого ты веришь. Я буду глух к письму, я его не замечу. Как насчет этого? Я не буду его перечитывать так, как я его перечитываю сейчас. Я поставлю Шуберта. «Форельный» квинтет, беспечный и грациозный, маленькие рыбки, возникающие из небольшой глубины. Ты это играла, и это, и это. Меня тошнит. Я второпях бреюсь. Кровь из моего сердца в щетине на моем подбородке, но смотри, он опять гладкий, и чистый, и целый. Ничего этого не надо и не случилось.

Я поеду на двухэтажном автобусе, чтобы найти тебя там, где я однажды тебя видел на запруженной машинами улице. Летняя листва загораживает Серпентайн. Я могу угадать, что там за листвой вода, только зная, что она есть, и точно так же я могу верить в твою доброту. Ты позволишь жить моему деревцу, которое было доверено твоим заботам? Про него ты не сказала ни слова.

Ангел «Селфриджа» не в настроении. Мы его обидели?

До чего гадок тротуар вокруг, испачканный черными плевками жвачки. Это не место для встречи.

Мне известен твой адрес, и вот сейчас среди белого дня я у твоей двери.

7.18

Джулия стоит передо мной, рядом с ней ее сын. Я слышу интонацию ее голоса, а слов не разбираю.

Люк обращается ко мне, и я улыбаюсь, не слыша, не понимая.

— Разве ты не должен быть в школе? — спрашиваю я.

— Каникулы.

— Я ненадолго займу твою маму, Люк. Нам надо обсудить всякую музыку. Твоя няня дома? Хорошо. Обещаю вернуть маму обратно.

— Можно я с вами? — просит он.