Лишённые сна

— Ничего не говори, — хихикнула Лана, вернув голову на его плечо. — Ты останешься со мной, будешь рядом?

— Я вернусь к тебе, когда они расскажут, как можно избежать смерти.

— Ты думаешь, им доступно это знание? — она ещё крепче сжала Лёшину руку. — И всё только из-за того, что они не ложатся спать?

— Мало не ложиться спать, Лана, — Лёша крепко обнял её за плечи и нежно поцеловал в лоб, — нужно всегда быть бодрым.

II. Хозтовары. Площадь. Романов

Эту легенду Лёша, казалось, знал всегда: оказавшись в П-м микрорайоне, идите по самой людной улице в сторону церкви, затем сверните налево и, не доходя сотню метров до дома культуры, вновь поверните налево. Там, во дворах, в окружении невзрачных трёхэтажных домов вы увидите небольшое заброшенное здание магазина хозтоваров — их здание; двери его закрыты, окна выбиты, а крыша полностью отсутствует. Говорить с Лишёнными сна опасно, тем более на их территории. Чтобы проникнуть за закрытую дверь и оказаться не в заброшенной развалюхе, а по ту сторону, нужно было пройти через так называемую лоботомию — лишить себя рассудка, стать бездумным телом, глупой болванкой человека, и лишь тогда они откроют.

Поздно ночью Лёша присел у двери и, несколько раз оглядевшись по сторонам, принялся вдыхать газ из дешёвой пластмассовой зажигалки. Чувства покинули его, голова стала тяжёлой-тяжёлой; затем неожиданно пришла лёгкость, перед глазами побежали белые пятна, в ушах зазвенело, и в этом звоне юноша стал слышать тихие голоса:

— Пусти его, пусти его!

— Пустите меня, — пытался говорить он, но слова не покидали его рта.

И вдруг темнота окутала Лёшу, холодный мрак проглотил его целиком, и ничего не было вокруг: ни цвета, ни голоса, ни запаха.

— Ну, приехал, открывай глаза! — скомандовал кто-то приятным баритоном.

Юноша вздрогнул, в ужасе разбросав руки, и открыл глаза. Он лежал в углу огромного концертного зала, одетый в белое ночное платье; всё вокруг: начиная стенами и полом, и заканчивая креслами и перегородками — было выложено белой кафельной плиткой.

— Зачем? — спросил его обладатель баритона — лысый кареглазый мужчина, что сидел рядом с Лёшей на небольшой кафельной скамейке.

— А? — удивился он, широко раскрыв глаза. — Как уйти?! — закричал.

— Всё теперь… так, заткнись и слушай, — приказал мужчина. — Зовут меня Романов, а тебя, значит, Алексей… тебе здесь не место.

— Где я?

— На Площади.

— Мне надо узнать у вас… — начал Лёша.

— Да отвяжись ты от меня! — воскликнул писклявый женский голос за спиной юноши. — Романов, скажи ему, пускай отвяжется!

Лёша умолк.

— А ты что здесь делаешь? — удивлённо спросила его подошедшая обладательница голоса — невысокая черноволосая азиатка. — Твоё место не здесь, ты зачем сюда пришёл?!

— Что хотела, Нана? — спросил её Романов.

— Сил моих больше нет, — обрушила она, всплеснув руками, — ох, как же я устала, как устала! Пойди к этому капиталисту, скажи, чтоб отвязался сейчас же со своими билетами!

— Пускай торгует, тебе-то что?

— Как это — что? — возмутилась Нана, скривив подбородок.

— Иди прочь, — отмахнулся Романов.

Азиатка недовольно хмыкнула, бросила на Лёшу печальный взгляд и, буркнув что-то себе под нос, развернулась и убежала вглубь зала. Юноша поднялся с пола и сел рядом с мужчиной, тот посмотрел на него и серьёзно спросил:

— Почему бы тебе не купить билет?

— Какой билет?

— Который продаёт капиталист.

— Не хочу связываться с капиталистом.

— С капиталистом или капитализмом?

— Ни с чем, мне система не нравится.

— Капитализм — это не система, — глаза Романова вспыхнули белым, — это устройство самой жизни. За всё надо платить, всем и всегда. Через тернии к звёздам: несколько раз солгать ради правды — кто сказал? Достоевский, помнишь?

— Постойте, — Лёша приложил руку к груди, — я не хочу спорить, мне надо только узнать…

— Спор есть плата за согласие, discussio mater veritas est[1], ты должен спорить ради истины, иначе ответа здесь не получить. Посмотри на них, — он указал на людей, сидящих далеко в противоположном углу зала, — узнаёшь? Это они ходят по улицам — туристы.

Юноша пригляделся. Люди, на которых указал Романов, не были похожи на тех, что Лёша видел у себя во дворе; в отличие от них, эти выглядели куда более здоровыми и свежими.

— Не только здесь сон не властен над ними, но и у вас он не смеет к ним прикоснуться, — объяснял Романов, — вот только там ты видишь их тела — усталые, умирающие, а тут — их души.

— Ой, — болезненно выдавил из себя Лёша, — что я наделал. Мне не выйти теперь, да?

— Прежним отсюда не выйдет никто. Туристы сбегают через лаз под сценой, но всё равно возвращаются.

— Сейчас оратор будет выступать! — завизжала вновь подошедшая к Романову Нана. — Он же ради туристов наших торгует, оказывается! Им тяжело, им помогать надо!

— Пусть сгниют ваши туристы, они бездельники и нахлебники, — огрызнулся тот.

— Ах, ты опять за своё! — разозлилась азиатка. — Не слушай его, мальчик, беги отсюда. А что до тебя, — она злобно посмотрела на Романова, — то мы с оратором уже поднимали вопрос о твоей нетерпимости, ты хочешь…

— Зато от вашей показной терпимости меня тошнит! — перебил он её. — Вы не боретесь за правду, а только выслуживаетесь друг перед другом и срываетесь как гиены на любого, кто хоть на шаг от вас отступит. Да и какая за вами правда?! Иди прочь, я тебе сказал, не то встану сейчас.

— Все вены тебе выгрызу, — гневно бросила Нана, — только выйди из угла, только выйди!

Но, несмотря на подобные агрессивные заявления и ожесточённые споры, и Романов и Нана говорили совсем неискренне, будто весь их разговор был сплошной заготовкой.

— Почему ты споришь с ней? — тихо спросил Лёша, когда азиатка ушла. — Почему не даёшь ей шанса подобраться?

— Пока я спорю — я живу. Нана хорошая, правда, но ей нельзя дать всего, что она хочет. Я, считай, удерживаю Площадь от гибели одним только спором с ней. И ты спорь, спорь здесь со всеми.

— Мне нужно узнать одну вещь, о смерти, как можно…

— О смерти говорить с Лектором, — отрезал Романов, — не смей спрашивать об этом на Площади.

— А где этот Лектор?