Лишний

Весьма уважаемый в городе человек просто опешил. Пожалуй, заговори входная дверь в собственной лавке, удивление было бы много меньше. Охотник, между тем, не торопясь собирал с прилавка баночки и свертки с травами. Оторопь, наконец, отпустила свою жертву и знахарь заговорил. Первые два слова оказались началом заковыристого ругательства.

—Рот закрой, болезный. Это здесь тебе в задницу дуют. А я, по дремучести, могу за обидные слова и ряшку перекроить, по мне, так цена тебе грош ломаный. Охотника от землеройки отличить не можешь. Живот надувать, да губы топорщить перед местными будешь. И бабушку не обижай, сам-то когда последний раз за травами в лес ходил? Волки таких жирных любят… Смотри, мне окрестные деревни обежать не трудно, собственным дерьмом болячки почтенным лечить будешь? Так лекари и получше тебя имеются.

Знахаря прорвало и он заорал. Не прерывая вокального прессинга, схватил в углу дубиноподобный посох и замахиваясь рванул на наглеца. Увы, потолок на подобное был не рассчитан. Навершие посоха врезалось в потолок и сразу же уперлось в потолочную балку. Рука не смогла сдержать порыв жирных телес, тонкий конец посоха врезался в хозяйскую ключицу и вояка от целительства рухнул на пол, подняв клубы пыли. Отмерший приказчик ломанулся за спиной страшного посетителя к двери, но запнулся о возникшую ниоткуда ногу и входная дверь еще плотнее закрылась от смачного удара дубовой головы.

—Браво, почтенный, не знаю, как эта милая старушка лечит, но болящие в вашем присутствии растут как грибы,—хорошо одетый невысокий человек вышел из-за спины перепуганной травницы и, доброжелательно улыбаясь, приблизился к охотнику.

—Купец второй гильдии Зиггер,—он церемонно поклонился охотнику и улыбнулся растерянной травнице.

—Дедал, вольный охотник,—Дедал поклонился в ответ.

—Насколько вас пытался обмануть этот баран?

Вопрос прозвучал вполне доброжелательно, Дедал уловил явное злорадство в голосе и, решившись, подтолкнул спутницу.

—Снадобья не меньше тридцати серебряных стоят, а по совести, да с лечением, можно и золотой просить…

—Не части, бабушка, пять гривеней деньги не малые, а тридцать серебряных ты и в деревне без долгих поездок выручишь,—перебил ее Зиггер,—вот тебе два болящих тела. Сможешь помочь болезным? А они тебе заплатят по городским ценам. А я потом уговорю высокопочтенного дать настоящую цену за ваш товар.

Травница быстро закивала, а вот охотник продолжал смотреть на неожиданного доброхота с оценивающим прищуром. Купец второй гильдии время свое просто так тратить не будет, но и мухлевать по мелочам, словно приказчик из грязной лавчонки, ему не с руки. Встретив понимающий взгляд, он решился. Короткий шаг, резкий удар ногой и приказчик взвыл, очнувшись от дикой боли в сломанной ноге. Зиггер крайне удивился, но промолчал и, вопрошающе, уставился на охотника. Дедал не обманул его ожиданий:

—Этот хухрик столь рьяно пытался оградить хозяина от общения с нами, что был готов заплатить два полновесных серебряных рента за товар, я потому и знахаря пугнул, уж если ворюга-приказчик за товар вдвое перед собственным хозяином платить готов, сколько же он наторговать себе в карман хотел? Вот и побудет тушкой для проверки,—охотник порылся в стоящей на прилавке сумке и вытащил еще один горшочек,—от сердца отрываю, брата моего родного травница лечила. Хорошее снадобье, дорогое, да быстрое и о-о-очень сильное. Но, за ради пробы, уступлю по цене обычного.

И покивав понимающему взгляду собеседника, закончил:

—У нас очень хорошая травница, высокопочтенный Зиггер, даже мне, тупому охотнику,—улыбнулся в ответ на понимающий смешок собеседника,—смогла объяснить где, когда и какие травки да все прочее искать. Вот только самое лучшее для оплаты не медь, серебро требует.

В этот раз Дедал в Рейнске задержался почти на неделю, пока изувеченная нога приказчика не стала лучше прежней. А травница так и прожила в трактире до его следующего приезда. Высокопочтенный Зиггер оказался далеко не последним купцом и жителем вольного пограничного города. Выздоровевший высокопочтенный знахарь до встречи с грязным охотником и тупой деревенской лекаркой-шарлатанкой не снизошел и дела закупочные повел с ровней—высокопочтенным Зиггером. Иметь единственным поставщиком-посредником купца второй гильдии—дорогое удовольствие, но Дедалу вполне хватало собственных жизненных сложностей, плата Зиггера устраивала и его и Лесную Знахарку. Старая карга оказалась права, ее снадобья рвали с руками. Небольшие кожаные кошельки с серебром весили куда больше маленьких глиняных горшочков с драгоценными мазями и эликсирами. И травнице за ее сборы стало побольше перепадать, и в Рейнск ее товар уже не дважды в год попадал, а куда как чаще и в большем количестве, и в родной деревне сена, зерна и прочей сельхозвалюты, что несли травнице за лечение, хватало и ей, и Дедалу с семьей. Охотник не отказывался от продуктов, производя частичную мясо-молочную конвертацию. Две бабкины коровы давно уж у Дедала в хлеву мычали, да и лишний огород, хоть и с лечебными травами вместо капусты с морковкой, двум здоровым бабам не в тягость. А старческим рукам и лекарской работы хватит.

В глубь Дальнего Леса Дедал заезжал редко, обычно на день пути. На одной из знакомых полянок, в одном из десятка оговоренных заранее тайников забирал снадобья, оставлял деньги. Там же, на полянке, на третий год, летом и пришпилил к дубу арбалетным болтом любопытного соседушку. А нечего по чужим захоронкам лазить, да сдуру с вооруженным боевым арбалетом охотником в “кто скорее” играть. А запрет на арбалеты, он для дурных землероек, хороший охотник лук-однодеревку лишь для виду таскает. он только на птицу и кроликов годится. В лесном схроне у серьезного добытчика по тяжелому зверю всегда боевой арбалет найдется, а то и пара.

Вернувшись с охоты, Дедал ночь отдохнул, а днем, после завтрака, навестил вдову. Мелочь из избы выгнал, уселся по-хозяйски на самую широкую лавку и бросил к ногам обмершей от дурных предчувствий бабы мужнин сапог. Легкий тычок и баба, раззявившая для горестного крика рот, лишь беззвучно дергает грудью, пытаясь втянуть внезапно затвердевший воздух. Дедал зло смотрел на жадную, тупую курицу, угробившую собственного мужа. Он то только нажал на спуск хорошо отлаженного орудия смерти. Направил его на вора-подглядчика и привычно вдавил скобу.

Эта тупая грязная скотина полгода кормилась с его рук вместе с семьей и мужем-неумехой, деревенским посмешищем. А зимой придумка показалась такой хорошей. Курица сама не летает, а баба без надзору не живет, да еще и на сносях, не дело, когда хозяйство неделями без мужского пригляда на плечиках десятилетней девчонки. Старшенького просить, что козла в огород пускать без привязи, итак норовит каждый чужой медяк сосчитать.

Он тогда также, только с охоты пришел. Обмылся, кружечку пива пригубил, отдохнул… Сейчас бы… да что с бабы толку, когда пузо на самый нос лезет. Вздохнул и пошел до травницы, поспрошать, что нужно, мяса свежего отнести, Лизка потом, как разделает, сбегает—договорятся, но свежак—дело такое. Там и встретил эту суку стоялую, все лыталась, на бедность травнице жалилась, детишек просила в долг полечить. А чем отдавать, коль в хлеву окромя голодной коровы даже сена нет… Хитрая бабка увидела охотника, захлопотала, забегала. Мясо с поклоном приняла, деньги деньгами, а внимание лестно. Подмигнула смутившейся бабе, да захлопотала на кухне, свежатина ждать не будет. Дедал и чухнуть не успел, как уже сидел в невысокой огромной, сам мастерил, кадушке, а соседка ласково да нежно натирала его тело мягкой тряпичной мочалкой, старательно прижимаясь и демонстрируя свои голые прелести. “Отстрелявшись”, там же, в бане и обговорил все.

Сосед на чужом дворе появлялся лишь в отсутствие хозяина, баба тоже не сверкала лишнего, дополнительные обязательства выполняла тишком, в “опробованной” уже мойне. Трудилась старательно, с огоньком. Дедал не раз ловил ее, ждущий чего-то взгляд, но новизна свежей бабы давно прошла, жена благополучно разродилась пацанчиком. Супруга дурой не было, да и не скрывался Дедал от домашних особо. Сразу после родов сунулась в мужнину постель, но мимо. Дедал в городе понаслушался что да как. Поревела, поскандалила, огребла вожжами на конюшне, сбегала пожалилась травнице… и заткнулась. Хитрая, много пожившая, старуха быстро образумила и напомнила, что мужа умная баба домом да лаской держит.

—Так, значится, решила, сука стоялая.

Едва отдышавшаяся баба упала на колени и зажав ладонями рот, со страхом, уставилась на мужика.

—Вечером явишься на конюшню, поговорим, как ты дальше жить будешь…

Пришла, хватило мозгов. Послушно разделась, улеглась. Вожжами отходил от души, отлил холодной водой, поставил на колени и принялся вдалбливать то, что с травницей напридумывали за день.

Через неделю мужики рубили лес на новой делянке и нашли у маленького ручейка кучку костей, да разодранные волками сапоги. Дело житейское, кому какое счастье, но Богине угодно милосердие, не простит, коль пропадет семья без кормильца. Обычно таких бедолаг, если нет близких родственников, решением деревенского общества отдавали “под пригляд” справным хозяевам до вступления старшего мальчика в семье в возраст мужчины. Желающих поиметь бесплатных батраков хватало, особенно если еще и земелька имеется, а мальчишечка и помереть случайно может. Со старостой сладили. Соседка на колеях выползала-выплакала, да не захотел старый паук ссориться, предпочел зерно в закромах. За треть урожая он согласился пахать, да боронить оба земельных участка. Жена против вечной батрачки-рабыни-наложницы не возражала. Ей она не соперница—муж никогда не простит сотворенного. А гнать или замуж отдавать теряя землю, дурных нет.