Листочки из тетради

Ухаживали за больным по очереди: утром, до ухода на ферму, тут находилась Ольга — жена внука Семена, днем ее заменяла невестка Фекла Герасимовна, а вечером, вернувшись с поля, приходил к отцу сын Игнат Корнеевич. Внуки Корнея Ивановича — шофер Семен и тракторист Василий, жена Василия птичница Раиса — домой приходили только на ночь. Трое правнуков — сын Василия лет пяти и две дочки Семена четырех и шести лет — весь день находились в колхозном детском саду. Являлись домой вечером, и тогда во дворе Скуратовых было шумно. Дед Корней прислушивался к звонким детским голосам, и закрытые его глаза слезились еще сильнее.

Фекла Герасимовна кричала:

— Да не орите, галчата! Или вы не знаете, что дедусь хворает!

Детей к больному обычно не пускали. Изредка старшая правнучка Галя украдкой заходила в Корнееву комнатенку. Боязливо останавливалась возле кровати, спрашивала:

— Дедусь, а ты все плачешь?

Дед Корней гладил льняные волосы девочки своей шершавой ладонью и молчал. Он слег еще весной. Теперь же было лето, над станицей гуляли грозы, зрели в садах яблони. Хатенка была ветхая; глухая стена горбатилась, оконца покосились. Рядом же на высоком фундаменте стоял новый дом. Застекленная веранда выходила во двор, сюда спускалось и крылечко, а на улицу весело смотрели четыре окна с зелеными ставнями. Стены толстые, литые, из шлакобетона — такие простоят и сто лет, не согнутся. Крыша из оцинкованного железа пламенеет на солнце. Дождь польет — шумит так, точно рядом разбушевалась горная река.

Если смотреть на дом с улицы, то покажется, будто во дворе Скуратовых никогда не было этой приземистой хатенки под ржавой черепичной крышей. А она простояла тут больше полувека. Только в прошлом году новый дом заслонил от нее улицу, укрыл тенью, и хата сделалась еще ниже. Думали развалить старое жилье и забыть о его существовании. Не дал Корней Иванович. Позвал сына Игната и сказал:

— Гнездо мое хочешь рушить?

— Была, батя, такая думка.

— Не трожь. Умру — тогда разоряй.

— Батя, это сыны мои, а ваши внуки, настаивают, — оправдывался Игнат Корнеевич. — Говорят, что всю красоту та хатенка портит.

— А ты своим сынам не потакай. Молодые еще…

Так хатенка и уцелела. А нынешним летом во двор Скуратовых въехал «Москвич» — новенький, цвета молодой травы после дождя. Семен и Василий купили «Москвича» в Баку. Пригнали своим ходом. И вот он дома. Даже не верится, что во дворе Скуратовых появился такой красавец. Но вот беда: поставить его некуда, спрятать от солнца и дождя негде.

Внуки обошли вокруг дедовой хаты, вымерили ее. Пришли к отцу и сказали: если вынуть глухую стену и поставить двустворчатые двери, то из той комнаты, что пустует, получится отличный гараж.

— Да вы что, хлопцы, с ума посходили? — сказал Игнат Корнеевич. — Деда заживо хотите похоронить? Да ежели он узнает, что вы из его хаты решили гараж мастерить…

— Не узнает, батя, — сказал Семен, глядя на отца добрыми, улыбающимися глазами. — Мы в одну ночь тихо, спокойно разберем стенку и поставим двери.

— Дедушка даже ничего не услышит, — добавил Василий. — Пусть лежит в своей комнатке. Но нельзя же нам без гаража…

— Вы сами уже стали батьками, — гневно сказал Игнат Корнеевич, — а ума, как я бачу, не набрались. Дед ваш прожил в той хате всю жизнь, в новый дом не хочет переходить. Мне приказал не трогать хату. Пусть она стоит. Так что, хлопцы, всю эту затею выбросьте из головы и забудьте. Старика не трогайте. Пусть спокойно умирает.

Вечером после ужина к Скуратовым пришел сосед — высокий и худой, как жердь, плотник Сафрон. Попросил табачку. Игнат Корнеевич развернул кисет, сделанный из чулка, и вручил его Сафрону. Они уселись под старой грушей. Ветки ее укрыли почти всю хатенку деда Корнея. Закурили. Фекла Герасимовна тем временем подоила корову, процедила молоко. Невестки купали в корыте детей, укладывали их спать. Фекла Герасимовна взяла глубокую миску, кувшин, ложку, краюху хлеба и прошла к деду Корнею.

— Батько все лежит? — спросил Сафрон.

— Угасает. — Игнат Корнеевич подул на цигарку. — Будто и не больной, а не встает. Девяносто первый годок — не шутка.

— Что же фельдшера?

— Нету, говорят, лекарства от старости.

Слепящее зарево ударило в грушу, толкнуло горбатую стену хатенки, упало на плетень с перелазом. Это «Москвич» вкатился во двор — приехал из тракторной бригады Василий. Поставил машину ближе к плетню, погасил фары. Крикнул жене, чтобы взяла арбузы. Сам же снял грязную, пропитанную пылью и потом рубашку, и долго плескался над кадкой возле колодца. Фекла Герасимовна вышла из хатенки, держа в руках кувшин.

— Ну, что? — спросил Игнат Корнеевич. — Поел?

— Плохо…

— Понеси-ка ему арбуза. Василий привез.

— Не станет есть.

Подошел Василий, вытираясь полотенцем. Закурил папиросу, прислонился голой, влажной спиной к груше, спросил:

— Так как же, батя, насчет гаража? Надо решать.

— Опять за свое? — Игнат Корнеевич обратился к Сафрону. — Рассуди, сосед. Сыны купили этого бегунка и хотят мастерить ему убежище в дедовой хатенке.

— А что ж? Хорошее дело, — одобрил Сафрон. — Я могу даже подсобить по плотницкой части. В один миг все соорудим.

— Дело-то оно стоящее, — согласился Игнат Корнеевич, — но как же с батькой? Куда его?

— Я, Игнат Корнеевич, сужу так. Батько твой свое отжил. Пусть он в той комнатушке угасает, а вторая, что поболее, — она же у вас пустует. Вот ее и следует приспособить для «Москвича». А чтобы деда Корнея не волновать, надобно дело вершить тихо, без стука и грюка… Это все можно.

— Да ты что, Сафрон, сговорился с моими хлопцами? — удивился Игнат Корнеевич. — Они тоже все норовят свершить втихую. Не быть этому! Похороним родителя, а тогда и за хатенку возьмемся.

— Все ж таки, Игнат, подумай, — сказал Сафрон, вставая и собираясь уходить. — Как это говорится — живой о живом и думает.

Два дня Игнат Корнеевич раздумывал над тем, как ему поступить. Не хотелось обижать отца. Ведь как бы там тихо ни ломали стенку, а все одно старик услышит. Но и без гаража, это он понимал, плохо. Машина новая, ее надо беречь.

Ночью посоветовался с женой. Фекла Герасимовна рассудила так:

— Не перечь детям, Игнат. Пусть сооружают. Тут дело ясное: кому умирать, а кому жить. Не унесет же батько с собой свою хатенку… Только ты скажи сынам, чтоб все делали скрытно. Можно ночью или в те часы, когда дед спит. Он и знать не будет, как рядом с ним поселится новый жилец.

Игнат Корнеевич ничего не ответил жене, но в душе с нею согласился.

Встал рано и пошел к отцу. Присел на стульчик возле кровати. Старик не спал. Игнат Корнеевич снова заговорил о том, что внуки купили легковой автомобиль и что в воскресенье ездили на нем на базар в Ставрополь.

— И как собой та коняга? — спросил дед Корней. — Не норовистая?

— Ничего, батя, бегает шибко.

— Эх, Игнат, Игнат, переродилось кубанское казачество. — Старик не открывал слезливые глаза, и голос у него был глухой. — Как мы жили допрежь? В молодые годы я, бывало, на коне гарцевал, такую свершал рубку и джигитовку… Конь подо мною, бывало, пляшет, как бешеный… А что внуки мои? Так, умостились на железного скакуна.