Листопад

Вдоль улиц, по которым следовали заложники, стояли их матери, жены, сестры, которых немцы специально выгнали из домов. Женщины голосили, раздирали на себе одежду, задыхались от слез и рыданий, падали в обморок, но, как только заслышали слова гимна, узнали голоса своих близких, перестали причитать, распрямились и подхватили песню. Сквозь слова гимна из колонны доносились выкрики: «Да здравствует свобода!.. Россия… Победа…»

Колонна, в которой находился Шумадинец, медленно приближалась к конечному пункту пути. Сейчас они шли буквально по трупам, по людской крови. Страшная буря смерти бесновалась над порабощенной землей. Пулеметы, казалось, задыхались в слепом бешенстве.

Люди один за другим падали как подкошенные. Шумадинец не хотел умирать безропотно, без борьбы. В последнее мгновение ему вспомнились его товарищи по партизанскому отряду, которые, конечно, ждут его с нетерпением. Настанет время, и они отомстят за него.

Он уловил момент, когда пулеметная очередь ударила по нему, и опередил ее на мгновение, резко бросившись на землю. Рядом с ним и прямо на него падали убитые товарищи, падали медленно, не спеша, как сползают снопы с заваливающейся скирды. Словно в бреду, он различал глухие и тяжелые удары мертвых тел о землю, слышал предсмертные возгласы, и ему казалось, что это умирает он сам, умирает вся его любимая Сербия, умирают все честные люди земли.

Кровь заливала Шумадинца. Она была у него на лице, на одежде, во рту, и он не мог понять, чья на нем кровь — своя или чужая. Чтобы не задохнуться, Стойкович немного приподнял голову, подсунув руку под подбородок. С их колонной было покончено. Теперь стреляли уже в другом месте: Раздавались лишь одиночные выстрелы — это добивали раненых. Шумадинец подумал, что такая судьба ждет и его, если он себя обнаружит. Совсем близко послышались шаги, и Шумадинец неожиданно открыл глаза. В двух-трех метрах перед собой он увидел широко расставленные ноги в ботинках, забрызганных кровью… На слух определил, что немец перезаряжает автомат.

Вдруг Шумадинец увидел совсем близко от себя змею, которая ползла к нему по окровавленной траве. В октябре змеи обычно уже спят, а эта, видимо, была потревожена в своем убежище стрельбой и запахом крови. Шумадинец оцепенел, не в силах оторвать взгляда от гадюки. Сердце у него замерло, дыхание остановилось. Надо было пережить весь ужас бойни, чтобы умереть от укуса ядовитой змеи! Она между тем приближалась. Сейчас он отчетливо видел ее стеклянные глаза, мелкие зубы, острое жало. Он открыл рот, чтобы закричать, но голос не повиновался ему…

Немец, перезарядив автомат, шагнул в его сторону и оказался на пути змеи. В то мгновение, когда Стойкович ждал автоматной очереди, раздался отчаянный вопль на чужом, непонятном языке. Змея ужалила фашиста. Он как подкошенный упал и придавил своей тяжестью змею. Шумадинец на секунду встретился с ним взглядом. В глазах немца стоял смертельный испуг, мольба о пощаде. В стороне послышались чьи-то торопливые шаги. Стойкович понял, что немец сейчас его видит, медленно закрыл глаза и потерял сознание.

…Он очнулся от какого-то тупого удара. Со страхом открыл глаза. Шел дождь. Труп, лежавший на Шумадинце, вдруг сполз с его спины. Затаив дыхание, Шумадинец немного приподнял голову. Смеркалось. Горизонт почти не различался в мутных волнах серых облаков. По лощине полз туман. Города не было видно. Шумадинец осторожно повернулся на бок и вдруг увидел девушку. Ее руки и пальто были в крови, волосы распущены, лицо посинело от холода.

— Где немцы? — спросил он, оглядываясь по сторонам.

— Ушли. Они свое дело сделали… А нашим здесь запретили появляться.

— А ты зачем рискуешь? Убить же могут.

— Авось бог милует, — ответила девушка. С ее длинных темных волос стекали дождевые капли. — Они на сегодня досыта настрелялись, сейчас шляются по городу, орут песни, пьют… — Девушка замолчала, а затем продолжила, с трудом сдерживая слезы: — Я своих ищу. Убили у меня отца и двух братьев. Младшего нашла среди школьников. — Девушка заплакала.

Глядя на девушку, Стойкович подумал, что она напоминает ему ту легендарную девушку из сербской истории, которая после поражения сербской армии на Косовом поле [15] , искала среди погибших своего отца и девятерых братьев. «Что же это за судьба такая у сербских женщин! Почему им всегда приходится оплакивать своих родных и близких?! Те искали на Косовом поле и на Дрине, эта ищет в Сушицкой долине. Еще одно место войдет в историю».

15

На Косовом поле в 1389 году произошла битва между турками и сербами. — Прим. ред.

— Прошу тебя, сестрица, помоги встать, — попросил Шумадинец девушку и протянул к ней руку. — Выведи меня поскорее отсюда. Голова кружится… А мне срочно надо быть в отряде.

Она помогла ему подняться. Он чувствовал себя истощенным и физически и морально. Едва переставлял ноги. Недалеко от ручья начинался лес. Отсюда было недалеко до Букуля, где он должен был присоединиться к отряду. В другое время и в другом состоянии он добрался бы туда за одну ночь, а сейчас ему потребовалось двое суток.

В отряде его узнали не сразу. Все помнили его молодым, с черными как смоль волосами, а перед ними предстал почти старик, убеленный сединами. Потребовалось еще несколько дней, прежде чем он окончательно пришел в себя. Молодой и сильный организм в конце концов преодолел кризис, к Шумадинцу вернулась прежняя сила, лишь улыбаться он научился не скоро.

После того как он поправился, его назначили заместителем комиссара отряда, а еще через некоторое время он стал комиссаром отряда. Теперь на его плечи легла вся ответственность за жизнь отряда.

Исполнять новую и, признаться, довольно неожиданную, для него обязанность было очень непросто, но работа есть работа, ее надо делать. И он трудился не покладая рук.

Люди восхищались своим комиссаром. Даже когда немцы в начале ноября предприняли наступление и захватили у партизан часть освобожденной территории, Шумадинец не впал в уныние. В нем было столько внутренней силы и убежденности в правоте своего дела, что он ни минуты не сомневался в будущей победе.

Сейчас, сидя у костра и слушая передачу «новостей» из Белграда, он ни единым движением не выказал своего внутреннего возбуждения. Не меняя позы и устремив взор куда-то в глубину мрака, словно его больше не интересовала радиопередача, он напряженно думал о чем-то своем. Поэтому он не сразу откликнулся, когда к нему обратился Лабуд.

— Да ты меня совсем не слушаешь, товарищ комиссар! — обиделся Лабуд.

Шумадинец поднял веки и как-то очень по-молодому, быстро повернулся к Лабуду.

— Ну что ты, говори, слушаю тебя.

Лабуд снял с плеча ручной пулемет и прислонил его к стене.

— Я уже третий раз обращаюсь к тебе, — начал он. — Говорил и с командиром. Вы оба хорошо знаете, что в моей роте не хватает командира взвода.

— Ну и что в этом особенного? У нас две роты без командиров и три без комиссаров, а у тебя всего лишь нет командира взвода. И брать командиров негде… Академий своих у нас еще нет, поэтому обходись собственными кадрами. Дай лучше закурить, целый день не курил, даже скулы сводит.