Литературная Газета 6255 (№ 51 2009)

Материалов на раскрутку дела о «хулиганстве на грани фашизма» Васильев давал предостаточно. И вот 24 мая 1935 года газета «Правда» опубликовала «Письмо в редакцию», текст которого принадлежал перу Александра Безыменского и в котором коллеги Павла Васильева требовали от властей принять к нему «решительные меры»: «…Павел Васильев устроил отвратительный дебош в писательском доме по проезду Художественного театра, где он избил поэта Алтаузена, сопровождая дебош гнусными антисемитскими и антисоветскими выкриками… Этот факт подтверждает, что Васильев уже давно прошёл расстояние, отделяющее хулиганство от фашизма…» Ниже стояли 20 подписей, среди которых, увы, оказались имена друзей поэта – Бориса Корнилова, Иосифа Уткина, Семёна Кирсанова, Николая Асеева.

«Он избил поэта Алтаузена»… Так называемый отвратительный дебош с избиением Алтаузена заключался в том, что когда тот в присутствии Васильева позволил себе оскорбительно отозваться о Наталье Кончаловской (а ведь о влюблённости Павла, о его «Стихах в честь Натальи» и о многих других адресованных ей стихах все его друзья, знакомые и просто коллеги прекрасно знали), то Павел не сдержался и ударил «комсомольского поэта».

Суд состоялся 15 июля 1935 года. Вспоминает Елена Вялова: «Утром я позвонила на Петровку, 38, где мне любезно разрешили поговорить с мужем по телефону. Он успел сказать, что завтра его отправляют с этапом в исправительно-трудовой лагерь…»

Но ещё можно было заступиться за Васильева, о чём сообщает Вялова: «В Рязань к Павлу я ездила почти каждую неделю. Не знаю, чем было вызвано подобное расположение, но начальник тюрьмы был со мной крайне любезен. Он не только смотрел сквозь пальцы на мои частые и долгие свидания с заключённым мужем, он снабжал Павла бумагой и карандашами – давал возможность писать стихи… Павла совершенно неожиданно для меня освободили весной 1936 года».

Но железное кольцо вокруг слишком много о себе возомнившего поэта-скандалиста с дурной славой смыкалось…

Васильев был арестован 6 февраля 1937 года. В том же феврале, вскоре после ареста, было написано, вероятно, самое последнее его стихотворение:

Снегири взлетают, красногруды…

Скоро ль, скоро ль на беду мою

Я увижу волчьи изумруды

В нелюдимом, северном краю…

Но увидеть «волчьи изумруды в нелюдимом, северном краю», пусть даже и «на беду», ему было не суждено. Как вспоминает Вялова: «Через четыре месяца я нашла его в Лефортовской тюрьме… Это было 15 июня 1937 года. Сказали, что следующая передача будет 16 июля. Я приехала в назначенный день. Дежурный сказал, что заключённый выбыл вчера, куда – неизвестно… На мой вопрос ответили: «Десять лет дальних лагерей без права переписки…»

Накануне, 15 июля 1937 года, в закрытом судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР под председательством В.В. Ульриха, «без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей», состоялось скорое разбирательство дела, после чего поэт Васильев был расстрелян. Его обвинили ни много ни мало – в намерении лично убить Сталина. Судя по протоколам, обвиняемый признал себя виновным и в ходе следствия, и на суде.

Павел Васильев погиб в возрасте 27 лет. Он был далеко не ангелом и совсем не героем, но всего лишь поэтом колоссального дарования.

Валентин АНТОНОВ

Поэт русского лада

Литература

Поэт русского лада

ПАВЕЛ ВАСИЛЬЕВ – 100

Тридцатые, последовавшие за «годом великого перелома», вошли в историю нашей Родины как годы решительного возрождения страны ценой сверхчеловеческих усилий и даже гибели миллионов людей. Миллионы жизней нуждались в этом и миллионы были обречены. Однако с хаосом, порождённым революцией, и отсталостью необходимо было кончать.

«Да, у многих из нас был длительный период перестройки…» – подводил некий общий итог Владимир Луговской на Всесоюзном писательском съезде в 1934году. Но за индустриальным грохотом оживающей державы, пожалуй, сложно было расслышать в очередном предложении «перестроиться» последнее предупреждение, адресованное лично кому-то. Особенно если этот кто-то – одно из самых значительных явлений советской поэзии, если он сознаёт, что за это и спрос с него будет побольше, чем с других. Таким явлением, такой поэтической фигурой, просиявшей в этот страшный, переломный период отечественной истории, стал Павел Васильев.

Ему, другу семьи Клычковых, любимому гостю в «келейке» Николая Клюева, неоднократно предлагалось отречься от крестьянских корней или «новокрестьянских» связей и выйти «на новую дорогу». Одного и того же требовали от Павла Васильева его мнимые и подлинные доброжелатели. «Перед нами, безусловно, большой поэт с неблагополучным социально-поэтическим происхождением, с реакционными срывами в прошлом. Корни его поэтического существа, как мы уже указывали, пили влагу чужой, враждебной нам почвы. Но над поверхностью земли Васильев тянется молодым ростком, согревается солнцем нашей жизни, овевается ветрами нашей борьбы и строительства. Наша революция – величайший из Мичуриных», – писала «Литературная газета» в номере от 17декабря 1933г.

Мичуринцы от литературы, как оказалось, недорого ценили большой талант, развернув в печати поистине убийственную для поэта кампанию, ко греху «поэтической недисциплинированности» присовокупив и чисто уголовное хулиганство, провоцируемое ими же.

Но тем не менее талант Васильева оставался непуганым, всю эту опасную шумиху вокруг своего имени он преподносит в шутливой форме тому же Горькому (сыгравшему в его трагической судьбе весьма неоднозначную роль) как попытку изобразить его «помесью Махно с канарейкой». Эта фраза из письма, написанного из исправительно-трудовой колонии, куда Павел Васильев попал в 1935году. А почва для этой посадки готовилась так.

В апреле Васильева в очередной раз «продёргивают» в печати, из статьи «Стихи 1934года» Павел может узнать о себе следующее: «Конечно, и некультурность молодых поэтов, и буйные гнусности Павла Васильева – явления, далеко не одинаковые по своей социальной вредности… тихая некультурность много лучше фашистского хулиганства».

И уже в июле печатается сообщение, что «пролетарский суд посмотрел на вещи просто и трезво, отправляясь не от критических оценок творческой продукции Васильева, а от советских законодательных норм, где предусмотрены определённые меры борьбы с хулиганством… И вот он в заключительном слове роняет величественный и скорбный афоризм: «Литератор – литератору волк», желая этим сказать, что он только жертва нездоровой обстановки, господствующей в советской литературной среде. Нет, это ваши повадки волчьи…»

Шли годы – размашисто, пылко.

Удел хлебороба гас…

– писал в своё время Сергей Есенин. Николаю Клюеву, старшему из поэтов «русского лада» XX столетия, довелось близко наблюдать и Есенина, и Васильева, и адресовать тому и другому то аввакумовы ласки, а то и аввакумовы хулы. Молодёжь не спешила вослед за Николаем Алексеевичем оплакивать участь крестьянина. А Павел будто утешал его. По крайней мере таким своеобразным утешением представляется его ответ на «Погорельщину», где «под Чёртовой горой… загибла тройка удалая… издох ретивый коренник».