Литературная Газета 6277 (№ 22 2010)

Мне быть счастливой не пристало.

Ты прав. Накину чёрный креп…

В этих, как и в других словах, лирическая героиня искренна. Мария Фарги строит поэтический мир, в котором внутренние интенции, переживания являются зачастую автобиографическими, а внешние контуры – условными. Диоген, Каин и Жанна д’Арк – герои её текстов, в том числе «отчаянных» и «мистических» сонетов. О счастье лирической героине сообщают «розы на воротах Рима», она томится в любовной горячке по объятиям Аттиса. «Столько нежности мне не вынести!» Смешение мифов – древнегреческих, древнеримских, христианских – рождает особую модель мира, в котором главенствует заявленное в названии книги «время потерь».

Поэтесса пророчествует, но щадит своего собеседника: «Не верь мне, что близится время потерь…». Чутким слухом души она постигает боль ближнего и даже боль Бога: «Должно быть, Богу было больно, и родилось из боли – Слово». Она способна «попросить живого Бога хранить вас».

Одна из черт поэтики Фарги – эксперименты со сверхкраткими строками: «Не таю – Я в раю. А душа – хороша!..»

Излюбленная стихотворная форма – гибкий и одновременно литой сонет («Театральный сонет», «Семейный сонет», «Сонет о бесконечности» и др.). Фарги владеет традиционными сонетными канонами: спецификой рифмовки, размера (5- и 6-стопный ямбы), композиции (тезис – антитезис – синтез). Поэтесса не ставит цели модернизировать сонет: эта форма для неё – органичный атрибут условного, романтического художественного мира. Автор не только создаёт собственные сонеты, но и переводит сонеты других авторов – к примеру, современной грузинской поэтессы Лии Струа.

Мария Фарги пишет на родном, русском языке, но тесно соприкасается с грузинской поэзией, переводя не только современников, но и классиков – Галактиона Табидзе, Тициана Табидзе, Паоло Яшвили.

Елена ЗЕЙФЕРТ

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Дорогу осилит идущий

Cовместный проект "Евразийская муза"

Дорогу осилит идущий

ИСКУССТВО

Микеладзе Евгений Семёнович. Дирижёр. Расстрелян по приказу Лаврентия Берия в 1937 г. Реабилитирован посмертно в 1953 г.

«Его оркестр звучит из поднебесья»,– говорил о нём Шостакович.

История Советского государства подходила к концу, когда на экранах страны появился культовый фильм «Покаяние». Люди уходили после картины так, словно побывали в храме. Путь этого фильма к зрителям был непростым...

После долгих мытарств режиссёр Тенгиз Абуладзе неожиданно получил разрешение на аудиенцию у Генсека, до показа фильма в ЦК оставалось полчаса... С тяжёлыми яуфами в руках он выбежал из здания Союза кинематографистов и случайно увидел меня. Я садился в машину... Словно пожарники, мы мчались к Старой площади по тогда ещё свободной улице Горького, и тут я узнал от режиссёра, что в фильме «Покаяние»– история семьи моего друга Вахтанга Микеладзе...

Прошло полвека, как мы впервые обменялись с Вахтангом рукопожатием...

Разные люди поступали во ВГИК в конце пятидесятых... Были и «блатные», но все знали– Роман Лазаревич Кармен беспристрастен.

– Документальное кино– суровое поприще, оно не терпит «маменькиных сынков»!– предупредил он всех, кто прошёл сквозь сито общеобразовательных экзаменов.– А сейчас постарайтесь быть искренними. Перед каждым из вас чистый лист бумаги. Вспомните случай из вашей жизни,– и аудитория погрузилась в тишину...

Кармен тестировал изобретательно, он был приветлив с каждым, как бывают приветливы люди, впервые познакомившиеся в поезде,– по-дружески улыбался, будто перед ним не абитуриент, а попутчик, с которым предстоит провести много дней в задушевных беседах.

А за дверью, словно на перроне вокзала, напряжение нарастало...

Там, где решались их судьбы, мастер перелистывал рукописи, пытаясь отыскать запомнившуюся ему историю о мальчике с виолончелью...

В память о погибшем отце малышу подарили виолончель. Таинственные звуки сразу же очаровали его.

И вот под улюлюканье гонявшей мяч детворы, краснея от гордости и смущения, он волочил по двору огромный футляр, в котором затаилось поющее чудо. В трамвае его отпихивали, он всем мешал. Толстый, усатый дядька, занимавший весь проход, ругался: «Ну-ка, подвинь свою гитару!»

Под вечер, когда он возвращался с уроков домой, на него набрасывались собаки, их тоже раздражала чёрная, неуклюжая коробка...

Но к несчастью, мальчик полюбил виолончель. И чтобы люди поняли, как прекрасен человеческий голос его инструмента, он открывал во время занятий окна... Увы! Равнодушная улица была безразлична и к музыке, и к его чувствам. А утром всё повторялось– и улюлюканье сверстников, и ругань взрослых, и гавканье собак... И сердце ребёнка дрогнуло– не выдержав унижений, он уложил инструмент на трамвайные пути и, спрятавшись в подворотне, горько плакал, когда вагоны разнесли в щепки его любимого друга.

Кармен знал– там, за дверью, томится и автор этой грустной, удивительно кинематографичной истории...

– О чём же твоя история про виолончель?– спросил он, словно продолжая давно завязавшуюся беседу.

– О предательстве, Роман Ла­­­­за­­­ревич.

– Ты так молод, а тебя уже волнует тема предательства?

– Да... В кино, как под микроскопом, предателей можно увидеть. Я пришёл к вам, чтобы научиться делать кино... Ну, а в истории с виолончелью предателем оказался я сам,– добавил юноша.

Прямота юноши приятно удивила Кармена.

– Кем ты был до того, как мы встретились?– поинтересовался мастер.

– Я был зэком, Роман Лазаревич,– ответил парень.– После войны нас с сестрой арестовали. Школу я окончил в колонии.

Кармен заглянул в экзаменационный лист и вдруг вспомнил... Когда-то, до войны, ему довелось побывать на концерте. Оркестр под управлением Евгения Микеладзе творил чудеса. И в памяти Кармена, словно из далёких глубин, нахлынула симфония Чайковского... Он вспомнил и яркий темперамент маэстро, и выразительные взлёты дирижёрской палочки: