Литературная рабыня: будни и праздники
Шрифт:
– Да типун тебе на язык…
– Не волнуйся. Секретарша Почти-олигарха, огненная Марго, которой Почти-олигарх пять лет морочил голову и держал на коротком поводке, обещая жениться, предупреждает влюбленных, ведь она давным-давно успела подружиться с женой Почти-олигарха. А заодно сообщает куда следует о готовящейся диверсии. Малышка Марго, видишь ли, состоит на службе в органах. И вообще, это у нее наследственное, поскольку она внучка того самого «Первого отдела», который приставал ко мне с анкетой. Помнишь?
– Помню… кажется… – Реальность и вымысел так переплетены в этом экспромте, что требуют некоторого времени для осмысления. – Слушай, ты теперь любую жизненную коллизию воспринимаешь как информационный повод? Может, пора расслабиться?
– Да ты что, подруга! Да как можно расслабляться,
– Так Катя вроде бы шатенка… – неуверенно вставляет Алька.
– Ошибаешься… Это она с виду шатенка, а по сути она самая что ни на есть блондинка. Вероятно, даже платиновая. Что может подтвердить любая генетическая экспертиза. И это – диагноз, моя дорогая.
– Дашенька, милая, да кто ж знал, что она тебя так за живое заденет! Ведь все так просто было: она хотела стать писательницей, а ты нуждалась в деньгах. Ваши интересы совпадали. Конечно, если б я была твоим литагентом… Такой труд совершенно иначе должен оплачиваться.
– Алька, ну, не могла я просить больше того гонорара, который она в издательстве получит… Да и гонорар-то у начинающего автора – одно название. Так что половина за соавторство – справедливо. Что молчишь? Осуждаешь?
– Во-первых, ни о какой справедливости и речи быть не может. Не бедная, а по отношению к тебе, прости, даже очень не бедная тетка осуществила с твоей помощью свои, так сказать, фантазии. Она ведь не от голода помирала. Она ж вроде как еще один перстенек на пальчик захотела. А предметы роскоши стоят дорого. Ты ж не только переписала, ты ж еще с этим проектом по начальству ходила, пробивала. То есть функции Катиного агента выполняла, верно?
– Ну, я б не пробивала, если бы не почувствовала, что из Катиной писанины можно вычленить некую жизнеспособную составляющую. Правда, и ее пришлось по ходу парохода корректировать… Я восприняла это просто как задачу, которую надо решить. Даже кураж поймала. Мне казалось, что удача придаст мне уверенности, сделает более независимой, свободной, что ли… Я же в душе этот… селфемплоид…
– Предположим. Я только не пойму, почему ты, после полученного результата, согласилась второй книгой заниматься на тех же условиях?
– Да потому, что я не литагент, профессия у меня другая. Что ж ты меня терзаешь, Алечка?! Ну, не могу я сама себе деньги выбивать.
– Тогда ты не селфемплоид, а дура. Свободы, говоришь, захотела? Да таким дурам, как ты, век свободы не видать! За счет таких дур и существуют такие… такие… все! За счет таких дур люди себе карьеру делают, любую, кто финансовую, кто научную, кто общественную… Ай молодец Катя. И баба-то она не плохая. Даже хорошая баба. Порядочная. Ведь не обманула же тебя ни разу. Платила по уговору. Холеная Катя баба. Видно, что она не только тебе за услуги платит, но и своему косметологу. Полагаю, в ее шкале ценностей вы стоите где-то рядом. И главное, Катя – волевая баба. Вот захотела стать писательницей и стала, хоть ты тресни. Ну, не хватало ей этого в своей Испании для полноты жизни. Ну, самовыразилась она, как смогла. Так ведь мало ей оказалось. Она и второй раз самовыразилась. А теперь хочет и третий… И все посредством тебя. Сказку о «Золотой рыбке» она не читала, что ли…
– Алечка, да с Катей-то все не так просто. Она, конечно, генетическая блондинка, факт. Но знаешь, может быть, именно это качество, этот «ген блондинки» и позволил ей выжить, удержаться на плаву. Это как врожденный защитный механизм. Иначе ведь с ума сойти можно. А я… Сама знаю, что я творец своего счастья. В смысле несчастья… И вообще… Все у меня как-то не так идет. Неправильно. Во всем…
– Вот только не надо обобщать, – спохватывается Алька. – Просто подумай о своей жизни.
– Да мою жизнь – покрасить
и выбросить… Не стыкуется она с окружающей средой. Не монтируется…– Не правда… Алё! Ты что там, плачешь, что ли? Давай лучше о чем-нибудь смешном поговорим. Давай?
– Это после того, как ты меня по стенке размазала? Ну, ладно, давай уж.
– Я тут Фархада недавно встретила. На его собственной выставке. Зашла на открытие. Хотя приглашение не получала. А зачем? Со всеми, с кем надо, я его познакомила в свое время. Теперь он обходится самостоятельно.
– Это у тебя «о смешном»?
– Конечно. Это в пандан истории о Почти-олигархе.
– Ну, если так… Видела я недавно Фархада в издательстве. Сидел под дверью у директора. Я с ним особо не любезничала. Очень надо. А таких гонораров, какие ты выбивала, ему теперь как своих ушей не видать. И поделом. Кстати, решил он проблему деторождения?
– Два мальчика, погодки.
– Ого! Не зря старался. А про Гену с Валентиной что слышно?
– Какой-то халтурой пробавляются. Продолжают квасить. Видно, у олигарха был их звездный час. Только про Валеру я ничего не знаю.
– Зато я знаю. Приходил как-то, возле художников наших вертелся. Вот так и происходит круговорот дерьма в природе.
– Надо бы предупредить их, что это за сокровище.
– Ничего. С ними не забалуешь. Они с полтыка секут, что к чему. Валера сам себя благополучно зароет.
– Все еще злишься?
– В основном на себя. Ты, кстати, знаешь, который час? Два почти. Давай спать, что ли. Мне завтра на работу все же.
– Ну, ладно. Ложись и не о чем таком не думай.
…Легко сказать, не думай. И еще «о таком». Сначала я после разговора с Ираклием места себе найти не могла, ходила из угла в угол, скулила, хорошо, что Ванька заснул уже. А теперь вот Каталина Хуановна…
…Год назад подруга Наташка вернулась из туристической поездки в Испанию. Ночью раздался звонок. Наташка сообщала о прилете и о том, что нашла для меня работу. То есть и на Ривьере она не переставала думать о главном. «Работу», сказала Наташка, зовут Екатерина Ивановна. На местном наречии – Каталина Хуановна. А если попросту – Катя.
– Представляешь, четыре дня в Барселоне… Красотища! На четвертый день, угулявшись вусмерть, сижу с приятельницей в миленьком таком уличном кафе на улице Рамбла. Наискосок – площадь Колумба с одноименной колонной, впереди – самое что ни на есть Средиземное море, мимо толпа фланирует, испанской речи и не слышно, почти одни иностранцы, мы ж в высокий сезон попали… Ну вот. Сидим, пьем чай со льдом, разговариваем. А за соседним столиком – дамочка. Лет сорока, хотя выглядит значительно моложе. Только меня-то ведь ботоксами всякими не проведешь. Про национальность тоже непонятно. В общем, кем угодно могла оказаться: и местной, и француженкой, и итальянкой, и хорошо замаскированной нашей. Хотя держится, скорее, как местная. Темноволосая, смуглая. А может, просто загорелая. Одета не по туристически. Мужской интернационал на нее поглядывает. И правда: мимо таких глаз просто так не пройдешь, потому что они у нее светло-голубые, а самый край радужки более темного тона. Только сеньора по сторонам не смотрит, а вроде как прислушивается к нашему разговору. Но мы тихо говорим. Терпеть не могу, когда приезжие, думая, что их никто не поймет, орать начинают. И вдруг эта сеньора подходит к нашему столику и на чистейшем русском языке с легкими местными интонациями просит извинить ее за навязчивость. Говорит, не могла к бывшим соотечественникам не обратиться, к тому же она поняла, что мы из Петербурга, где прошла ее молодость. Мы предложили ей пересесть за наш столик. Оказалось, сеньора Каталина («О, для вас просто Катя, без церемоний!») уже почти пятнадцать лет живет в Барселоне, и ее «такая ностальгия замучила, такая ностальгия» по своей исторической родине. Но дело, Дашенька, не в этом. А дело в том, что из нашего разговора она поняла, что я имею отношение к издательствам, а она как раз «сочинила небольшой романчик» и – «Омбре! – никого, совсем никого это здесь не интересует!», и вообще, «с местными русскими даже о литературе поговорить нельзя!». Но тем двум с четвертью здешним ее знакомым дамам, которые сей опус читали, оказывается, «очень, очень даже понравилось!». В общем, говорит, «керида миа»…