Литературная рабыня: будни и праздники

На одном из трех представленных домов они остановились. Но, кажется, совсем не на том, в который, неделю спустя, перевезла их шустрая агентша после того, как несколько дюжих хлопцев в мгновение ока загрузили всю их мебель и вещи в два раздолбанных грузовика.

От всех денежных операций по купле-продаже, включая проценты агентству, на руках у совершенно ошалевших Степаниды, Леночки и Айдан остались пять тысяч, а много это или мало, они так и не успели понять. Главное в данной ситуации было, что на «выкуп» Сереженьки хватало.

За три дня до отъезда, еще не успев привыкнуть к скрипу расшатанных половиц в новом жилье, ветру, задувающему в щели между оконными рамами, и отсутствию соседей, поскольку она так и не решила, можно ли считать соседями двух бомжеватого вида стариков – мужа и жену, ютившихся в развалюхе неподалеку, – Айдан вспомнила про адрес, который дал ей Сережа, села в автобус и поехала в город.

Дом, в котором жила мать Костика, находился через две улицы от их бывшего дома. На звонок сперва никто долго не отзывался. Потом послышался звук, точно упала сетка с пустыми бутылками, а потом хриплый женский голос спросил, чего надо. Пока Айдан собиралась с ответом, дверь распахнулась. На пороге стояла пьяная женщина с плоским лицом и сожженными пергидролем короткими волосами.

– Жорка, ты глянь, цыганва наглая уже по домам шляется! – крикнула женщина вглубь квартиры и захлопнула дверь перед самым носом Айдан.

Повторять попытку Айдан не стала, а, спустившись вниз, показала бумажку с адресом двум женщинам, стоявшим у подъезда. Все сходилось. Получалось, что та женщина и есть мать Костика. Наличие у хронической пьяницы Тоньки сына, служащего в армии, подтвердили и соседки. Подтвердили они также и наличие «хахаля Жорки», «нарисовавшегося» сразу, как только «Костика забрили». С этой информацией Айдан и вернулась домой.

На сей раз поехала Айдан одна. Остановилась у той же хозяйки, которая ретиво взялась помогать во всех хождениях «по начальству», чем напомнила Айдан недоброй памяти востроносую агентшу.

Кажется, дело с санчастью слаживалось. И не столько из-за денег, которые Айдан, пряча глаза, оставляла в каких-то кабинетах, сколько из-за Сережиной ноги. Нога болела теперь так, что он начал ее слегка подволакивать. Заминка получилась в другом.

Черно глядя перед собой, Сережа заявил, что в санчасть он отправится только с другом, потому что без него маленького заикающегося Костика «деды совсем забьют».

Айдан побелела сквозь всю смуглоту и схватилась за свои густо крашенные, но уже на два пальца седые возле корней волосы. Никакие ее мольбы и увещеванья не действовали. Тогда она пошла на почту и послала телеграмму Леночке со Степанидой с просьбой выслать еще столько же денег, срочно, телеграфным переводом.

Через два дня пришли деньги, а через месяц и Сережа, и Костик вернулись домой.

Диагноз, с которым комиссовали Сережу, не требовал никакого выкупа. С таким диагнозом его должны были комиссовать еще месяца три назад. А врач питерской нейрохирургической клиники, куда Сереже дали направление из районной больницы, где работала Айдан, сказал, покачав крупной лысеющей головой, что настоящий диагноз гораздо серьезнее и хорошо бы на этих вояк еще и в суд подать.

Врач сказал, что проблемы со спиной начались у Сережи в детстве: не исключено, что когда-то был компрессионный перелом позвоночника. А травма, которую он получил в армии, спровоцировала имевшуюся, но никем не замеченную болезнь. И вот теперь – парез обеих конечностей.

И еще врачи удивлялись, как же это Сережа проходил в военкомате медкомиссию? Ведь с такой спиной должны были сразу белый билет выдать… Но уж с кем с кем, а с непостижимой разумению страшной государственной машиной воевать маленькая Айдан не собиралась. Хватало ей и собственной судьбы.

…Через год Сережа восстановился в институте, но теперь уже на заочном. И Костик стал мотаться курьером между Сережей и кафедрой, потому что даже на сессии Сереже выбираться было трудно. И сам Костик тоже поступил на заочное, Сережа натаскал его по нужным предметам…

Поздно вечером, когда, поохав и покряхтев, устраивает на постели свое больное тело Степанида и Леночка, напившись сердечных лекарств, тихо бормочет что-то в своем углу перед дешевой бумажной иконкой и благодарственно трясет седенькой головой, Айдан идет в Сережину комнату, где тот или читает при слабом свете ночника, или уже спит, – и садится за компьютер. Дело движется у нее не быстро: русский письменный оказался еще труднее русского устного, да и навыков скоропечатанья у Айдан нет.

Но что-то ведет ее от страницы к странице. Какая-то тихая внутренняя музыка, чей-то голос, который Айдан иногда принимает за свой собственный.

Когда, два-три часа спустя, Айдан смотрит на будильник, оказывается, что спать ей опять осталось совсем мало. Тогда она с сожалением вздыхает и завершает работу так, как строго учил ее Сережа: «Надо все сохранить. Мама, запомни, надо обязательно все сохранить». И она щелкает левой кнопкой мыши на маленькую дискетку в левом верхнем углу монитора.

* * *

…Уже битые двадцать минут Томилин грузит меня разными компьютерными интимностями. Мы опять едем к Айдан. Хорошо, что дорога сама по себе доставляет мне удовольствие, которое никаким техническим занудством не испортить. Томилин собирается установить на Сережин Pentium какие-то штуки, чтобы Сережа мог сам связываться с кафедрой в режиме on-line.

А вот и наши задворки империи. Приехали.

Роль Деда Мороза Томилину определенно нравится. Большой, добродушный, он осторожно ступает по скрипучим половицам, раздает гостинцы: Леночке и Степаниде – пуховые платки и всяческие притирания для больных костей (сам, сидя за своими романами, нажил себе полноценный остеохондроз, поэтому разбирается), Сереже – «компьютерное железо», Ае – бусы из бирюзы. Томилин молодец.

Леночка накрывает на стол, Слезка крутится у нас под ногами, в доме витают нездешние ароматы кавказской кухни: хозяйки уже знают, чем меня можно порадовать. И я радуюсь. Но впадаю в ступор.

Айдан замечает это, истолковывает по-своему и уводит меня в Сережину комнату, в ту, где висит во всю стену старый Саваланов ковер. Айдан смотрит на меня значительно и ласково и напевает тихонько, что «такой этот Томилин добрый, такой хороший и такой симпатичный мужчина», и еще, что она «так рада за меня, так рада»…

А я, прикусывая фиолетовую веточку базилика, только смеюсь в ответ и качаю головой: «Нет, Аечка, нет…» – и опять смеюсь, видя, как удивленно ползут вверх тонкие брови Айдан: «Не-е-ет?»

Веточка базилика нежно хрустит на зубах, а фиолетовые листья, если их размять, оставляют на пальцах чернильный след, такой же как ягоды моей шелковицы, что растет рядом с лестницей, ведущей на Проспект…

Я рассматриваю причудливый, каждый раз как бы другой узор на Савалановом ковре и думаю о том, что «мой выбор» давно сделан, а сама я его сделала или не мною и где-то вообще в другом месте все было решено, – теперь уже не имеет никакого значения…