Литературные зеркала

Аналогичные процессы происходят и вне Испании. Пример: шекспировский "Гамлет" с его "театром в театре", опять-таки практически синхронный Веласкесу. Но и в произведении, и в связях между произведениями только XIX век отводит зеркалу достойное его место...

А теперь нас ждет булгаковский роман.

"Флоберовские" аспекты "Мастера и Маргариты". Упомянем теологические споры в "Искушении святого Антония", продолженные диалогами Воланда и Берлиоза, золотой перезвон стилизованной прозы в "Саламбо", "Иродиаде", "Легенде о святом Юлиане Странноприимце" - эхо этой величественной речи слышно в "Мастере...". В "Искушении...", кроме того, как бы репетируются некоторые сцены Великого бала у сатаны46. Флобер - воскреситель скульптурных изваяний, современных Лаокоону, волшебник, оживляющий античность,- несомненно, осеняет своим благословением и примером евангелие от Воланда. У Флобера, если рассматривать его творчество как единый вдохновенный роман, намечается расслоение прозы на "древнюю" и "современную" - будущая стилевая тенденция "Мастера и Маргариты".

Незавершенный роман Флобера "Бувар и Пекюше" являет нам еще одну грань, повернутую к "Мастеру...".

Два Фауста, невольно обнажающие, по словам специалиста, "недостатки научного метода", ведут разговоры, предсказывающие дискуссию на Патриарших прудах.

"- Имея начало, душа наша должна быть конечной и, находясь в зависимости от органов, исчезнуть вместе с ними.

– Я ее считаю бессмертной. Не может бог хотеть...

– А если бога не существует?

– Как?

И Пекюше выложил три картезианских доказательства:

– Во-первых, бог содержится в нашем понятии о нем; во-вторых, существование для него возможно; в-третьих, будучи конечным, как мог бы я иметь понятие о бесконечности? А раз мы имеем это понятие, то оно исходит от бога, следовательно, бог существует!"

У истока теологических споров в литературе, будь то Рабле или Бальзак, Флобер или Булгаков,- вселенский схоластический диспут средневековья, запечатленный в религиозных текстах, философских трактатах, катехизисах и восходящий к диалогам Платона. Воспроизведенные романами, эти споры одновременно и похожи друг на друга, и очень друг от друга отличаются. Потому что их предмет, в конечном счете, добро и зло, смысл которых каждый писатель понимает по-своему и соответственно по-своему воплощает, тем самым вступая в полемику со своими коллегами - вчерашними и сегодняшними. Зеркала смотрят на "отражаемое" под разными углами.

Многие мотивы Флобера получают продолжение и развитие у португальского классика Эсы де Кейроша. Эса, в частности, воспринимает и, преодолев, воспроизводит крупным планом некоторые флоберовские темы и ситуации, увлекшие затем Булгакова. Наиболее приметным фактом зависимости между Кейрошем и Флобером, с одной стороны, Булгаковым и Кейрошем - с другой, является роман "Реликвия", точнее, третья его глава, которая по принципу "зеркало в зеркале" уводит нас в прошлое. Эта глава преломляется в библейских эпизодах "Мастера и Маргариты". Но преломление в данном случае это еще и отталкивание.

Вот некоторые асимметричные позиции двух романов...

Кейрош позволяет своему рассказчику приземлять евангельскую легенду. "Дон Рапозо,- сказал Топсиус,- он схвачен и уже предстал перед синедрионом... Скорей, друг мой, скорей в Иерусалим..." Или: "Дон Рапозо, день, который займется и вскоре осветит вершины Хеврона,- это пятнадцатое число месяца нисана". В речь рассказчика проникают не только эмоционально-личные, но и историко-политические оценки (мы имеем дело с попыткой вмешаться в жизнь "чужой" эпохи - акция, категорически отметаемая современной научной фантастикой: например, братьями Стругацкими в романе "Трудно быть богом"):

"...Топсиус обратил внимание на башню, которая стояла рядом с храмом, возвышаясь над ним с суровым упрямством. Это была черная массивная, недоступная башня Антония, оплот римского владычества".

А Булгаков запрещает своим персонажам прохаживаться по древности на манер современного экскурсанта. Сверяя с Кейрошем некоторые реалии, Булгаков переиначивает их художественную трактовку. Характерный пример детали одеяний, описываемые Кейрошем так:

"Пилат, подперев подбородок... молча, сонно смотрел на свои красные сапоги в золотых звездочках". И дальше: "Белый, как его тога..." У Булгакова эти краски слагают великолепную живопись романа в романе: "В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат".

Продолжение - но и художественная полемика. Такова формула взаимоотношений между булгаковским романом и "Реликвией". Зеркало, восстающее против того, что в нем отражено... Аналогичным образом складываются отношения между Кейрошем и Флобером. Получается как бы арифметическая пропорция: Кейрош относится к Флоберу, как Булгаков к Кейрошу.

Любопытный материал для наблюдений на сей счет предоставляет другой роман Кейроша - "Переписка Фрадике Мендеса". Фрадике Мендес, подобно Мастеру,- творческая личность, писатель. Подобно Мастеру, Фрадике Мендес историк. И, как позже у Булгакова, "большое" произведение, роман Кейроша, включает "малое" - эпистолярные опыты героя47.

Фрадике Мендес скептически относится к форме "археологического" романа, о котором судит следующим образом: "Что скажете вы... если неожиданно получите... том, начинающийся словами "Это было в Вавилоне, в месяц Сивану, после сбора бальзама..."? Я уже сейчас предвижу, что вы воскликнете: "О небо! Сейчас начнется описание храма Семи Сфер, со всеми его террасами! И описание голубской битвы, со всеми доспехами воинов! И описание пира у Сеннахерида, со всеми подававшимися там яствами! Автор не пропустит ни одной вышивки на тунике, ни одного рельефа на сосудах!.."

Комментатор Кейроша в связи с данным пассажем (и в связи с аналогичной фразой: "Это было в Каире, в садах Шубре, когда кончался пост рамадана") сообщает: Эса де Кейрош пародирует классический зачин "археологического" повествования, введенного в литературный обиход Г. Флобером. Роман Флобера "Саламбо" начинается словами: "Это было в Мегаре, предместье Карфагена, в садах у Гамилькара"48.

Теперь вновь вспомним слова: "ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана..." Булгаков то ли продолжает, то ли пародирует Кейроша ("день, который займется...- это пятнадцатое число месяца нисана"), который не то пародирует, не то продолжает Флобера. А Фрадике пародирует всех троих: Флобера, Кейроша и Булгакова - последнего, конечно, в порядке пророчества.

Снять конфликтность этой литературно-дипломатической ситуации помогает Веласкес... Цитированные страницы трех великих романистов ведут зеркальную перекличку, которая является не пародией, не травестией, не полемикой, а особой формой ассоциаций в масштабах мировой литературы.

МИСТИЧЕСКИЕ ВСТРЕЧИ

Перейдем к зеркалам внутри произведения. Вот что пишет Е. Сидоров в предисловии к булгаковскому "Избранному": "Два романа - Мастера и о Мастере - зеркально повернуты друг к другу, и игра отражений и параллелей рождает художественное целое, сопрягая легенду и быт в историческую жизнь человека"49. Композиция романа истолкована как взаимодействие "зеркал".

Если под объектом понимать жизненный факт, то от него, что называется, из одной точки, в роман зачастую уходят две линии, завершающиеся двумя персонажами. Это, скажем, Мастер и Иешуа, хотя, по первому впечатлению, у них два несхожих и даже - с исторической точки зрения - несопоставимых прототипа. Вспомним, однако: Иешуа и Мастер вобрали в себя много булгаковского, автобиографического. Создаваемый Мастером "малый" роман зеркало, включенное в состав "большого" романа, большого зеркала, а отражают оба все ту же мятущуюся булгаковскую душу, все ту же искательскую неустроенную жизнь.