Литературные зеркала

Присутствие зеркал на высших идейно-художественных уровнях романа не может не сказаться на его стилистике. Пародийные намеки и обыгрыши, концовки одних глав, перекликающиеся с началами других, словесные повторы и смысловые переакцентировки - все это мизансцены именно из "этой оперы". Таким образом, легковерные текстологи, пытающиеся поймать Булгакова - то здесь, то там - за руку как подражателя, попадаются в собственную ловушку. Ибо Булгаков сознательно намечал лексическую аналогию, умышленно наводил мост между собой и кем-то. Сознательно - то есть в расчете на читательскую догадку: "Ага! Вон то связано с вот этим!" А незадачливые разоблачители воображают себя удачливыми детективами...

Диапазон пародийного "охвата" у Булгакова необычайно широк, я бы сказал, неисчислимо широк. Мы встречаем в "Мастере и Маргарите" вариации по мотивам коллег-сатириков. Так, например, эпидемическая вспышка меломании в учрежденческих стенах (когда люди буквально против своей воли горланят: "Славное море, священный Байкал") явно перепевает главу "Двенадцати стульев": пассажиры речного парохода с неодолимым ражем измываются там над "Стенькой Разиным". Показательно, что в обоих случаях песни исполняются фольклорные, в обоих "пресноводные" и "навигаторские".

На что уж велико расстояние между повествователями "Мастера и Маргариты", с одной стороны, и зощенковской прозы, с другой! Но ведь и Зощенко, при подходящих обстоятельствах, можно услышать в романе. А каковы эти подходящие обстоятельства? Например, театр "Варьетэ" - место, где немудрено наткнуться на "аристократку" - незабвенную героиню великого юмориста. И впрямь: вот она, интонация "Аристократки": "...Какая-то брюнетка вышла из десятого ряда партера и, улыбаясь так, что ей, мол, решительно все равно и в общем наплевать, прошла и по боковому трапу поднялась на сцену". "Все равно и в общем наплевать" - настолько характерный для Зощенко оборот речи, что годится даже как заголовок для книги о стилистике Зощенко.

Зощенко - и вдруг Ницше: ему тоже делается в романе интонационный реверанс: "Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!" - так описана у Булгакова встреча Мастера с Маргаритой. А у Ницше: "Голод напал на меня, как разбойник, сказал Заратустра. В лесах и болотах напал на меня мой голод глубокой ночью".

Может быть, самым отчетливым признаком стилевой зеркальности оказываются в "Мастере и Маргарите" типичные булгаковские каламбуры и полукаламбуры, переносящие слово из одной смысловой системы в другую.

"- Ну давайте, давайте, давайте...

Абрикосовая дала обильную желтую пену, и в воздухе запахло парикмахерской".

Или:

"- ...Пропал Ершалаим, великий город, как будто и не существовал на свете... Так пропадите же вы пропадом с вашей обгоревшей тетрадкой и сушеной розой".

Это - слова Азазелло, приглашающего в Александровском саду Маргариту "к одному очень знатному иностранцу". Упоминание Ершалаима, великого города, подается как цитата из другой жизни - в функции пароля.

Или:

"- А-а! Вы историк?
– с большим облегчением и уважением спросил Берлиоз.

– Я историк,- подтвердил ученый и добавил ни к селу ни к городу:Сегодня вечером на Патриарших будет интересная история!"

Здесь игрой слов развлекается Воланд.

Или:

"- Фу ты черт!
– неожиданно воскликнул Мастер...- Ты серьезно уверена в том, что вчера мы были у сатаны?

– Совершенно серьезно,- ответила Маргарита.

– Конечно, конечно,- иронически сказал Мастер,- теперь, стало быть, налицо вместо одного сумасшедшего двое! И муж и жена.- Он воздел руки к небу и закричал: - Нет, это черт знает, что такое, черт, черт, черт!..

Отхохотавшись, пока Мастер стыдливо поддергивал больничные кальсоны, Маргарита стала серьезной.

– Ты сейчас невольно сказал правду,- заговорила она,- черт знает, что такое, и черт, поверь мне, все устроит!.. Как я счастлива, как я счастлива, как я счастлива, что вступила с ним в сделку! О, дьявол, дьявол!.."

И еще:

"- Все-таки желательно, гражданин артист, чтобы вы незамедлительно разоблачили перед зрителями технику ваших фокусов...

– Пардон!
– отозвался Фагот,- я извиняюсь, здесь разоблачать нечего, все ясно.

– Нет, виноват, разоблачение совершенно необходимо...

– ...Принимая во внимание ваше глубокоуважаемое желание, Аркадий Аполлонович, я, так и быть, произведу разоблачение... Итак, позвольте вас спросить, где вы были вчера вечером?.."

Во всех примерах сохраняется с поразительной стойкостью один и тот же принцип: переосмысливаемое (и при этом повторяемое "полным текстом") слово приобретает потусторонний, инфернальный оттенок. Оно как бы включается в языковую систему Зазеркалья, как бы обнажает те значения, какие ему придаются в лексике нечистой силы. Игра слов оборачивается игрой зеркал, а в конечном счете игрой (или уже борьбой) миров, и какой из них лучше, предоставляется решить стороннему судье - читателю.

Глава XII

МУЗА, КОТОРАЯ ВЫШЛА ИЗ ЗЕРКАЛА

РОЖДЕНИЕ ДО РОЖДЕНИЯ

Кино, эта юная муза, в чьем метрическом свидетельстве расписался под датой рождения двадцатый век, настолько обогнала самое себя, что даже научные фантасты вроде Жюля Верна проморгали ее истоки и опоздали со своими предсказаниями.

Уверен, идея нового искусства мелькала в поэтически неопределенной форме под напудренными париками французских придворных, прогуливавшихся по большой зеркальной галерее Версаля, осеняя, быть может, драматурга Мольера, а может быть, суперинтенданта финансов Фуко, но скорее всего какого-нибудь живописца.

Шествует вельможный маэстро вдоль зеркальной стены, косясь одним глазом на плывущую рядом с ним прекрасную даму, а другим - на собственное отражение. И вдруг отражение таинственным образом распадается на части. И струящаяся картина обращается в полотна - одно, другое, третье,- оставаясь единой сквозной картиной. (Как это однажды уже произошло с нею - там, еще раньше, когда под кистью Веласкеса забрезжила человечеству заря кинематографа.)

Играющую мысль придворного живописца кидает вдруг в противоположную сторону. Если большая картина готова обратиться в коллекцию последовательных "кусков", если большое движение дробится на чреду движений малых, на элементы, на "половинки" и "четвертушки", то нельзя ли, наоборот, получить движущуюся картину путем сложения: одна часть плюс другая часть плюс третья часть, а вместе - поток жизни.

Конечно, эта идея преодолела еще много этапов и трудностей, пока наконец под занавес минувшего века приняла, при помощи своей принципиальной противоположности, статичного фотографического изображения, современные формы. Но и здесь, в фотографии, продолжилась версальская зеркальная фантасмагория. Ведь первые фотографии, полученные посредством дагерротипии,- тени на посеребренной стеклянной пластинке - были полным аналогом застывшего зеркального портрета или пейзажа. Собственно, по сути, фотография и сегодня, в свой "пленочный" период, остается все тем же зеркалом - зеркалом с памятью.