Литконкурс Тенета-98

Скорпион, конечно, не мог спокойно перенести, что я делаю из Кати фетиш.

— Дура она, — резюмировал он, — и нужна тебе, как рыбе зонт.

Но, несмотря ни на что, за эту неделю он понял, что мое отношение к Кате радикально отличается от отношения ко всем остальным подружкам.

— Ты что ж, друзей, на бабу променял? — спросил Скорпион.

Я ответил, что любые слова или действия моих друзей, которые я сочту в какой-то мере оскорбительными для меня с Катей, незамедлительно приведут к разрыву. С кем угодно. Катя для меня дороже всех. Вместе взятых.

Пока я мучил пианино и читал, Скорпион сыграл с моим папой партий двадцать (блиц) в шахматы, а потом мы втроем расписали «пулю». Папа нас обыграл и сказал, что мы — фраера, и наука фокусника Фрида пошла нам не впрок.

Нагруженные книгами, пайком и австрийским кофе, который Скорпион называл "Кларочкин кофе", мы в понедельник вернулись в Москву.

???

С Катей Мороз мы встретились только во вторник, 12 февраля. Видимо, еще до поездки со Скорпионом я пару раз случайно встречал ее в институте, потому что мы успели помириться после субботней ссоры.

Свободные вечера были у Кати в среду, субботу и воскресенье. Остальные дни она работала и училась. Вернее, должна была. Мне рассказывали, как Шкатулка проводит рабочий день — читает книжки, бегает по кафедре, — занимается аэробикой и спрашивает через каждые пять минут "который час?". Суббота у нее тоже рабочая, но встретить Шкатулку в этот день в институте после полудня все равно, что Кола Бельды на сцене Ла Скала.

У Катьки был маленький комплекс — боязнь свободного времени. Нужно было, чтобы кто- (или что-) нибудь постоянно ее занимал(о). Когда же заняться нечем, она становится вялой, пассивной, меланхоличной, портится настроение — наступает скука, всепоглощающая скука.

Мне кажется, если она не будет переводиться с вечернего на дневной — это будет правильное решение, (разумеется, до тех пор, пока она не замужем). Вдруг я представил себе ее мужа! Я один в один представил, какой у нее будет муж.

Он будет высокий и, может быть, будет носить очки, будет ходить в сером костюме и сможет починить утюг.

Будет считать себя лучшим водителем. Он будет внимательным к Кате, предусмотрительным таким типом, будет говорить ей напьпценно-назидательным голосом: "Катюша! Надень шарфик."

Но, самое главное, он будет серьезным. Не какой-то там разгильдяй, а вдумчивый, целеустремленный, мелкий карьерист. Он будет разбираться в технике и будет полный ноль в литературе и искусстве, но обо всем будет высказывать абсолютно безапелляционное мнение с видом выпускника Сорбонны. При встречах со своими мудаками-друзьями он будет затыкать Шкатулке рот и говорить заботливо-покровительственным тоном, чтобы она не влезала в мужские разговоры — молчи, мол, женщина! Я представляю, как он где-нибудь на дне рождения будет пытаться острить, рассказывая бородатые анекдоты, и Кате просто сдохнуть захочется от стыда и его тупого юмора. Пить он будет умеренно, а курить не будет совсем и, уж тем более, Шкатулке не даст. В общем, полная мразь. Он будет пользоваться презервативами и будет точно знать, в какое время Кате стоит залететь, а в какое нет. У него все будет рассчитано. И Катька будет по-своему любить этого подонка, хоть и будет понимать, что она на десять голов выше его. Иногда она, правда, будет сопеть и реветь в тряпочку, но изменять первое время побоится.

Катю он будет называть «Екатерина» или «Катюша» и будет решать, стоит ей подойти к телефону или не стоит. Он достанет ее своими дурацкими советами, общаться ли ей с такой-то подружкой или нет, приведет тысячу аргументов и будет доказывать, что делает он все только для Катиной же пользы. Он будет смотреть "Очевидное невероятное" и читать "Юный техник", пока Шкатулка будет на кухне учиться готовить. Короче, стопроцентная дрянь.

К нарядам ее он будет относиться снисходительно, но будет ужасным скрягой и не позволит ей купить даже на собственные ее деньги какие-нибудь крутые штаны. Он убедит Шкатулку, что сейчас не время, нужно, мол, немножко подождать, потому что сейчас им главное купить кооператив. А Катя будет потихоньку жаловаться маме и говорить, что все хорошо, но что-то все-таки не то.

Он абсолютно не будет фраером, но когда-нибудь уступит Кате и купит себе вшивые кроссовки на липучках. А когда он будет встречаться со своими дружками в их педерастических компаниях, то будет пошлить и делать из себя такого нагулявшегося супермена, который, дескать, вот теперь устал и женился. Будет десять тысяч раз в разных вариациях рассказывать о своих двух-трех телках, с которыми он спал по пьяни до того, как женился. И Шкатулку он убедит в том, что до нее его любили двести путанок и сто манекенщиц, что трахались они, как швейные машинки «Зингер», и что Катя должна ему ноги мыть и эту воду пить за то, что он на ней женился. Уж поверьте мне, я знаю таких мудаков! Я бы их всех перестрелял, сволочей! В столь любимых мною военных лагерях такие сразу раскалывались. Там в два-три дня можно было понять, кто сука, а кто нет. Такие, как Шкатулкин муж — типичные стукачи и предатели. Когда "гайки завинчивали", они сразу, как хамелеоны, серыми становились, — их не видно, не слышно, растворяются в общей массе, как краска в бензоле. Они мать родную продадут, лишь бы противогаз лишний раз не одеть. А как только послабления — они тут как тут начнут рассказывать, какие они смелые были, как они офицеров нахуй посылали, и пробежали на пять метров меньше, чем положено. Нет, точно, я бы всех их перестрелял, скотов!

???

13 февраля. Эта среда принадлежала Кате. Мы встретились в полдевятого на станции "Библиотека им. Ленина", и это было наше первое свидание как таковое после годового перерыва. И хотя каждый человек может объявить перерыв, но ни один человек не может сказать, когда этот перерыв окончится.

Она не опоздала и потом, я заметил, вообще никогда не опаздывала. Но даже, если бы и опоздала, мне было бы наплевать. Как говорит Холден Колфилд "если девушка пришла на свидание красивая, кто будет расстраиваться, что она опоздала? Никто". А Катька была обалденно красивой. Когда она медленно поворачивала голову, ее профиль своей строгостью напоминал римскую статую. Округлый, несколько массивный подбородок придавал лицу выражение спокойное и твердое. Зимой она носит серое пальтишко с меховым воротником. Воротник мягкий и пушистый, его все время хочется погладить. Но Катенька жуть как не любила, когда я его трогал:

— Дима, прекрати! — злилась моя мания, и между бровей у нее появлялась морщинка, одна, а не две, как обычно.

Мне очень нравилось ее это пальто. Оно было простое и какое-то детское. А шапочку она связала себе из черной шерсти. Наверно, там был еще люрекс, уж я в этом не разбираюсь, только шапочка блестела. Я вот не знаю, такие шапочки называют «мененгитками» или которые еще меньше, где совсем уши открыты. И Катя в этом пальто и шапочке была похожа на ребенка. Капризного, непослушного ребенка.

В этот период ее голова забита двумя проблемами: купить осенние сапоги — желательно низкие, желательно без каблуков, желательно черные, желательно навороченные и обязательно недорогие. Это первое. А второе — это узнает ли Мартин Броди, где был Мэт Хупер в среду днем.

Шкатулка стала приставать ко мне с сапогами еще в феврале, но я тогда отнесся к этому более, чем прохладно. Сегодня же я решил зайти вместе с ней институт красоты на Калининском и передать просьбу Алене-администратору, больше занятую поставкой обуви своим клиентам, нежели их рожами. (Вы уже догадались, что это и было причиной нашего свидания.) Но Алена подымать на ноги всю Москву не спешила. Видимо, знала, что, если мне приспичит, я и сам достану дурацкие сапоги. Свою миссию я считал на этом оконченной. Шкатулка была разочарована.

— Димочка! Но ты должен достать мне сапоги!

— Почему, Катенька?

— Потому, что ты лучше всех ко мне относишься.

Из всех напрашивающихся возражений ни одно не подошло, и я понял, что она полностью права.

Я хотел, чтобы она просила меня о чем бы то ни было, и хотел сделать для нее это. Я ее очень любил.

Дойдя до угла Калининского, мы (Катя) решили зайти к Мартышке в «Арбат», но последняя почему-то не ошалела от счастья, когда нас увидела. Стоит вся нервная, дерганая и рассказывает, как ей танцевать антре. Мы не стали смотреть, как она работает, и ушли. Прошли по Садовому мимо посольства США, полюбовались машинами и Рейгановской улыбкой, дошли до Красной Пресни и поехали в «Космос». Попасть туда было гиблое дело, так как мы приехали в одиннадцатом часу, и Бюро пропусков уже было закрыто. Нам вечно не везло.