Литораль (ручная сборка)

Анна, шатаясь, вышла в коридор. Пол был грязный, к горлу опять подкатило.

— Иди, иди спать, — легонько подтолкнула ее свекровь. — Я вытру здесь.

— Спасибо, — сказала Анна тихо.

Потом помолчала и добавила:

— Вы простите, что я иногда веду себя… так.

— Иди спать, Анна, — сказала свекровь, отжимая тряпку в ведро, и Анна заметила, что подол ее ночной рубашке весь в рвоте. — Всякое бывает, ты думаешь, я не знаю, что ли.

9

Темное утро — как день сурка. Будильник — треснувший экран — вздыбленный линолеум — раскаленный змеевик с колготками — заведенная бомба плиты. Анна проделывает этот ритуал каждый день, Анна душит бычок в пепельнице, Анна смотрит с отвращением на Толю, но все равно соглашается завтракать с ним, Анна выводит соседскую собаку (соседка в Египте), и это выводит ее из себя. Автобус, снежное месиво, школа. Остановка так и называется «Школа». Ни ума, ни фантазии.

В школьной столовой душно. Атмосфера тревожная. За учительским столом сидит группа, справа налево: Камилла Дмитриевна — директор, Сусанна Валерьевна — завуч, Анна — учитель обществознания, Есения — учитель немецкого, Дмитрий Петрович — учитель труда, потом еще математичка, физичка, историчка. Словом, педсостав.

Сусанна Валерьевна, вредная дама в плотном теле, обращается к остальным:

— Что я могу вам сказать. Ничего не могу вам сказать.

Камилла Дмитриевна отвлекается от судоку в своем телефоне, поднимая брови над угловатыми очками:

— Ну вы уж скажите нам что-нибудь, будьте любезны.

— Грядут проверки, дамочки.

Дмитрий Петрович вскидывается:

— Чего это «дамочки»?

— Да бросьте, Дмитрипитрович, — морщится Усатая. — Дело нешуточное.

— Ну вот вы говорите «проверки». Меня ведь тоже касается, — не унимается трудовик. Халат на нем синий, засаленный, в пятнах.

За глаза все называют его Папа Карло.

— Ну вас-то это, может, и не коснется, друг мой, — снова отвлекается Камилла Дмитриевна. — Труды всякие и рисования проверяют в последнюю очередь.

— Вы так говорите вот! — Папа Карло все время чувствует себя так, будто его не принимают всерьез. — Всякое может быть. Вы их недооцениваете. Может, они специальный заказ пришлют, на посылочки…

— Ну, соберете, значит, посылочки, не развалитесь, — раздражается Усатая. — Сколотите, в конце концов, ящики из фанеры.

В Мурманске Анна работала в гимназии, в симпатичном здании, с видом на море. После педа хотела заниматься частными уроками, но мать посоветовала сначала наработать опыт. Нельзя сказать, чтобы одна школа как-то очень уж сильно отличалась от другой, но все-таки в гимназии была среда — заслуженные педагоги, директриса заинтересованная, а еще родители — родители были другие, и дети тоже.

Анна ходила на работу с удовольствием, придумывала, как сделать так, чтобы дети хотели учиться, участвовала в спектаклях, сама что-то ставила с детьми. Директриса ее ценила, давала премии, прочила ей славное будущее.

Если б не Толя со своим Снежногорском, Анна взяла бы еще пару ставок, может, еще один предмет, ездила бы с классом на олимпиады. С переездом из нее как будто выкачали воздух, оставив выбор — одна школа или вторая. Выбрала ту, что ближе к дому, даже не разбиралась, какая лучше. Решила, что поработает немного — пока Наум в началке, узнает что к чему, поможет ему адаптироваться, а потом наконец возьмется за частные уроки — ЕГЭ, подтянуть, помочь.

Но так и зависла на пятнадцать лет. Сначала испытательный срок, потом классное руководство — а это что? Это ведь с пятого класса. И не бросишь же их потом, а это уже шесть лет. Потом новый класс — вы уж возьмите, Анна Сергеевна, они прицельно на вас шли. Потом еще Антонина — не уходи, Аня, ну много ли ты частными уроками заработаешь, сегодня есть — завтра нет, Толя, сама видишь, много не заработает, как я ни старалась, но что с него взять? Хотя бы честный. А тут стабильность, больничный, отпуск два месяца, Науму пригляд, а он мальчик у нас непростой.

И вот Наум уже в десятом классе.

А в школе становилось все хуже: год за годом все меньше прав у учителя, все меньше свободы, больше проверок, бумажек и бюрократии, новые технологии, которые против всего живого, — электронные дневники, учебные программы, курсы повышения квалификации. Теперь еще эти нелепые требования: методички — что говорить и о чем лучше не заикаться. Анну воротило с души.

Она завидовала Есе — преподавать немецкий можно в любой ситуации, не заходя на спорную территорию, но как это сделать в обществознании? Как рассказать об устройстве общества, если оно устроено чудовищно несправедливо, как рассказать о том, какие права есть у граждан, если эти права не соблюдаются, как объяснить законы, которые как будто берутся с потолка? Ну хорошо, а как знакомить учеников с моралью и этикой, будучи аморальной и неэтичной блядью, которая просто несет чушь из наскоро слепленной методички?

Как-то в начале осени Анна говорила с учениками о том, почему важно соблюдать законы. Ученики задавали ей вопросы, а она отвечала.

— Анна Сергеевна, а если закон несправедливый?

На этом вопросе зашла Усатая, но Анна уже не могла остановить несущийся в пропасть поезд.

— Тогда вы должны попытаться изменить закон. Вы можете написать письмо в органы власти, протестовать или обратиться к адвокату.

Судя по лицу Сусанны, у нее шевелились волосы на жопе.

Ругали Анну всем педсоветом.

— Что вы себе позволяете? — вопрошала завуч. — Призываете детей свергать власть и ходить на митинги?

— Я всего лишь ответила на вопрос.

— Нет, Анна Сергеевна, вы прекрасно знаете, как ответить на такой вопрос правильно. А этим вы всех нас подводите под монастырь. Что бы мы лично ни считали правильным, говорить нужно то, что правильно сегодня для всех.

— Это не входит в мою задачу как учителя, — ответила Анна, чувствуя себя Зоей Космодемьянской, не меньше. — Моя задача — дать ученикам знания и научить их критически мыслить.

— Но вы должны воспитывать в учениках патриотизм и уважение к власти.

— Я считаю, что любовь к Родине, например, должна быть результатом личного опыта и убеждений человека.

— Вы подрываете авторитет власти и не выполняете свои обязанности, — сказала Сусанна, злобно глядя на Анну. — И если это будет продолжаться, мы поднимем вопрос о вашем увольнении. Да, Камилдмитривна?

Директриса подняла на Анну мутные глаза, оторвавшись от шариков в своем телефоне.

— Все так, Сусанночка, все так.

Анна тогда вышла из школы с твердым намерением больше туда не возвращаться и написать заявление, но Толя долго ее успокаивал и говорил, что все это пройдет — как прошел же Брежнев и Советский Союз, и даже полярная ночь каждый год проходит.

«Темнее всего перед рассветом», — глубокомысленно сказал он, а Анна подумала, что ей просто жалко отдавать им на съедение детей.

Партсобрание подходило к концу, Анна выжидающе смотрела на часы, а Сусанна вглядывалась в ее искаженное отвращением лицо.