Ливонское зерцало

Поскольку Юнкеру было всё труднее справляться с ним, пришли на помощь барон и Меа Кульпа. Схватив Удо за руки, за плечи, уговаривая его образумиться, они все трое потащили его вверх по лестнице. Удо упирался ногами в ступени и стены, рвался, ругался, но был слаб против троих. Впрочем и один Юнкер легко бы справился с ним, но Юнкер избегал проявлять грубость по отношению к Удо — к молодому барону, рыцарю, сыну комтура.

Вскоре после того, как шум на лестнице стих, дверь, скрипнув, медленно приоткрылась, в пыточную комнату вошла... Ангелика. Она была бледна и испугана. Увидев Николауса, привязанного к дыбе, девушка негромко вскрикнула и прикрыла себе ладошкой рот. Потом, оглядываясь на дверь, подбежала к Николаусу и принялась развязывать узел одной из верёвок.

— О, Николаус! Почему они схватили тебя?..

Узел, твёрдый, как камень, не развязывался под её тоненькими пальчиками. Тогда Ангелика отыскала среди инструментов нож и стала разрезать верёвку.

— Ты — ангел, спустившийся с Небес! И ты меня спасаешь, ангел...

Сказав это, Николаус отвернул от Ангелики лицо, чтобы она не заметила слезу, блеснувшую у него меж ресницами, — эта слеза благодарности, любви показалась ему сейчас слабостью. Да и сами обстоятельства, в которые он невольно попал и при которых Ангелика принуждена была выручать его, виделись ему недостойными воина, недостойными образа, к какому он давно привык.

— Милая Ангелика! Все говорят о золоте, спрятанном в замке. Это золото — есть ты!

Верёвка оказалась толста и груба, нож не достаточно остёр, и слаба была рука у Ангелики. Дело продвигалось медленно. С минуты на минуту могли вернуться Меа Кульпа или кто-нибудь из кнехтов.

Это понимала и Ангелика и всё оглядывалась на дверь.

— Ты сейчас беги, Николаус, — девушка едва не плакала, злясь на тупой нож. — Видишь, вон там в углу железная дверца?.. Это тайный ход. Он доведёт тебя до самой деревни. И выход из него — в церкви. Я один раз ходила по нему, знаю...

Николаус посильнее рванул рукой, и надрезанная верёвка оборвалась. И он уже без помощи Ангелики быстро освободился от пут.

— Беги, Николаус!.. — подтолкнула его Ангелика к железной дверце.

Однако он на дверцу и не глянул. Он подхватил с пола тяжёлый меч Удо и бросился к выходу. Перескакивая через ступеньку, Николаус побежал по каменной лестнице наверх.

Но вдруг приостановился.

— Жди меня здесь, милая Ангелика, мы уйдём вместе...

Глава 62 Лучше честно умереть, чем с позором сгнить

рохотали русские и ливонские пушки; облачка желтоватого порохового дыма плыли над стенами и башнями замка, стелились над полем, таяли над лесом, над ручьём, вившимся по округе. Ядра ударяли в стену, оставляя в ней внушительные выбоины, сметая с неё кнехтов, разбивая деревянные постройки; ливонские ядра зло взрывали землю возле русских пушек, ломали осадные машины, убивали и калечили воинов, идущих на приступ Радбурга грозными толпами, волна за волной.

Били в ворота и в стену тараны; стонали, скрипели железо и медь, осыпались под ударами камни и песок. Как будто знали русские, куда направлять свои тараны; невероятным образом угадывали они слабые места — или, может, подсказывал им кто-то... Ужасный крюк-разрушитель вдруг гигантским журавлём возвысился над Южной башней и стал выламывать зубцы с верха стены, рушить бойницы, сбрасывать пушки и пушкарей в ров. Русские баллисты забрасывали в замок огромные камни, которые сокрушали всё, забрасывали горшки с раскалёнными уголями, от которых тут и там занималось пламя, — точно летели горшки в деревянные пристройки, словно видели их штурмующие из-за стен.

Русские ратники — плечистые, бородатые, злые, громкоголосые — неудержимой лавиной лезли по многим лестницам на стену. И по всему полю, сколько было видно из замка, тащили ещё новые лестницы и бежали новые и новые бесчисленные ратники. В добротных кольчугах и латах, в кожаных доспехах, они ругались, и кричали, и призывали своих, и, запугивая, вращали безумными, налитыми кровью глазами. Их мечи, их бердыши, рогатины и совни были страшны, обагрены кровью. И кровью же ливонской были обагрены их лица.

Защитники замка стояли насмерть. Кнехты, отбросив щиты, потеряв шлемы, рубили мечами выраставшего перед ними врага. Когда ломались мечи, ударяли ножами; когда теряли ножи, вспоминали про кулаки и зубы. Рыцарю Якобу Визе не повезло. Он сражён был огромным копьём, заброшенным на стену баллистой. Копьё, легко пробив панцирь, вошло рыцарю в живот и вышло из спины. Так и сидел Якоб Визе, мёртвый, но не побеждённый, держась руками за древко, словно бы силясь переломить его. Рыцарь Эдвин Бурхард, отбросив аркебузу, которую уж некому было заряжать, ибо сложил голову расторопный оруженосец его, разил врага то мечом, то кулаком. Умело дрался рыцарь, легко славу стяжал, многих положил он ратников русских. Когда меч, встрявший в чьих-то доспехах, не смог освободить, рыцарь вынул из-за пояса верный клевец и оружием этим простым, но страшным пробивал русским ратникам щиты и шлемы, стальные нагрудники с лёгкостью пробивал. Феллинские рыцари сражались бок о бок с радбургскими. Один алебардой направо и налево колол, другой со всего плеча разил тесаком, третий мастерски орудовал Моргенштерном. Но силы их были на исходе. Хотя и не пятились ещё рыцари, всё труднее поднималась ударяющая рука.

Грохот и шум стояли невообразимые. Но над грохотом и шумом... будто стекая с небес, звучала музыка. Это рыцарь Герман Хагелькен, стоя над всеми на Западной башне, играл на своей лире. Пули и стрелы, посылаемые в него, пролетали мимо. Играл Хагелькен, закрыв глаза и сосредоточенно, напряжённо сведя брови. То метался по струнам неистово, то замирал смычок на грифе. Плакала лира. Белый плащ Хагелькена, развеваемый ветром, застилал небо, затмевал солнце...

— Рыцарь! Сражайся!.. — кричали Хагелькену.

Взглядывали на него из-под ладони, присматривались, но это, видели, не плащ его застилал небо и затмевал солнце, а дым, поднимающийся клубами над башней; и не белый это был дым, а чёрный.

Не слышал призывов рыцарь Хагелькен, ибо слышал сейчас он только лиру свою. Лира плакала.

Чудо из чудес!.. Пока доблестный рыцарь Хагелькен играл на башне, не могли русские — бесчисленные и сильные, решительные и злые — взять Радбурга. Все старания их разбивались о высокую стену, о крепкие башни; падали ратники со стен, скатывались с лестниц, роняли оружие, валились снопами.

— Сражайся, рыцарь!..

Но играл, всё играл, будто ворожил, Хагелькен, будто видел и понимал, мастер, более других.

Между тем разгорался сильнее в башне пожар. Жадный огонь быстро захватывал новые перекрытия. И уж за спиной у рыцаря прорывался он над кровлей беспощадной, всепожирающей короной. И вот не выдержали, лопнули струны на лире, и изогнулся, сломался смычок, загорелась рука, вспыхнул плащ, осенённый крестом Христовым, задымились седые волосы. Не унизив себя предсмертным криком, пал рыцарь, где стоял, смолкла его музыка на высокой, героической ноте. И уже ничто более не могло остановить русских.