Лия
Шрифт:
V.
На другой день Борисов принял роту. Вечером он с Крякиным вернулся из собрания, где поужинал и прочитал приказ и уже собирался ложиться спать, когда в комнату вошел фельдфебель и сказал:
– - Наши захватили двух немцев и шпиона.
– - Еврея?
– - быстро спросил Крякин.
– - Так точно, жид, -- ответил фельдфебель.
– - Ну, вот вам!
– - с торжеством воскликнул Крякин.
Борисов
– - Почему шпиона?
– - Так что он с немцами был и жид.
– - Проведи в казарму; я сейчас.
Борисов надел шашку и прошел в казарму, куда под конвоем четырех солдат привели двух немцев и еврея. Борисов сел к столу и подозвал немцев. Это были два рослых, крепких солдата в уланской форме. У одного лицо было разбито и окровавлено, у другого была окровавлена рука, и он поддерживал ее здоровой рукою.
– - Кто взял?
– - спросил Борисов.
– - Так что мы, -- ответили двое солдат, выдвигаясь вперед.
– - Как их взяли?
– - А тут, у леса стояли и подле них этот жид значит, и промеж себя что-то говорили, и жид все рукою указывал; мы, это, подкрались и их взяли. Этого Осипов прикладом ударил, а этого я штыком, -- и солдат указал сперва на немца с разбитым лицом, а потом на немца с пораненной рукой.
– - А еврей где?
– - Тут...
– - солдаты отодвинулись.
Раздался жалкий крик. Борисов поднял голову и вздрогнул: два солдата держали Хаима Струнку. Рыжие волосы его выбились из-под шапки, борода тряслась от волнения, и он моргал воспаленными глазами.
– - Ваше высокородие!
– - закричал он пронзительным голосом.
– - Ваше высокородие! и я завсем не виноват; я шел домой от сына, они мне встретились и спросили дорогу, а я говорил, что ничего не знаю, а в это время меня схватили. Что я такого делал, скажите мне для Бога? Почему я и шпион? Ваше высокородие!
– - закричал он и рванулся вперед.
– - Вы же меня знаете, вы же у меня были ночью. Чи я, разве, шпион? Говорите, пожалуйста.
Он в отчаянии протянул руки, и голос его оборвался.
Солдаты окружили стол, за которым сидел Борисов, пленников и еврея безмолвной толпою. Пламя нагоревших свечей колебалось и странная, причудливые тени качались на стене и загибались на потолке.
Борисов смущенно отвернулся. Сердце его сжалось тоской.
– - Уведите его, -- сказал он.
Еврей забился в руках солдат и закричал пронзительным голосом:
– - Ну, пожалуйста, отпустите меня! Лия, дочка моя...
Солдаты уволокли его, и голос его замер.
Борисов обратился к немцам и заговорил с ними на немецком языке. Солдат с разбитой головою угрюмо молчал и на все вопросы только качал головою, а солдат с раненой рукою объяснил, что они принадлежат к эскадрону, проскочившему за линию фортов. Их лошади были убиты, и они трое суток блуждали и прятались без еды и сна. Случайно набрели на еврея и хотели расспросить у него дорогу, когда на них напали и захватили.
Борисов с тяжелым чувством вернулся к себе.
Крякин лежал в постели и тотчас спросил:
– - Ну, что?
– - Вообразите, тот самый еврей, который приютил меня.
– - Нашли бумаги?
– - Пустое. Они его встретили и спросили дорогу, а в это время наши патрульные их захватили. Немцы трое суток не спали, не ели; еврей почти умер
от страха.– - Знаем мы эту дорогу!
– - сказал Крякин.
– - Рассказывал все подробно, а те бы вернулись и по начальству донесли.
– - Перестаньте, Крякин, -- с горечью, устало сказал Борисов.
– - Теперь не теоретически разговор, а страшная действительность.
– - Обыденное дело, -- равнодушно проговорил Крякин.
Борисов не ответил ему.
Он молча разделся, молча лег и тотчас загасил свечу.
– - Лия, дочка моя!..
Этот вопль звучал в ушах Борисова, и ему представлялась крошечная, грязная комната; желтое пламя коптящей лампы и бледная девушка, недвижно сидящая у стола и кутающая зябкие плечи в рваный платок.
Сидит и ждет отца, чутко и пугливо прислушиваясь к каждому шороху и, быть может, сердце её тоскливо ноет от предчувствия беды. Мать и сестра далеко, братья на войне и один уже сложил голову, младший, быть может, уже повешен и -- теперь отец.
Борисов почувствовал, как нервный клубок подкатывается к его горлу. Он поспешно нашарил в темноте портсигар, спички и закурил папиросу.
– - Лия, дочка моя!..
Это вопль не Хаима Струнки, а целого народа.
Не хватало этой страшной клеветы, чтобы совсем добить их и выбросить из семьи, из родины, -- и вот она обрушилась на их головы, как снежная лавина.
Да, из семьи, из родины, -- потому что здесь они родились, росли, умирали; потому что эта девушка Лия учится здесь, думала жить и работать здесь, среди своих, близких... И рушится все...
Борисов не мог заснуть всю ночь. Едва его охватывала дремота, как перед ним загорались черные глаза на бледном лице, и слышался полный горечи голос Лии.
– - Всем худо, а нам хуже всех!
Вздрагивал, пробуждался, погружался в дремоту и тотчас звучал раздирающий сердце вопль: -- Лия, дочка моя!..
Он поднялся рано утром, совсем разбитый бессонной ночью, и пошел к батальонному с докладом. Капитан выслушал его, добродушно склонив голову на плечо и, дымя папиросою, сказал:
– - Пленных отправить коменданту, в крепость, а жида повесить.
Борисов вздрогнул, как ужаленный. Лицо его выразило смятенье.
– - Повесить? Иван Сергеевич, побойтесь Бога!
– - А что же, батенька, если шпион...
– - Да какой же он шпион?- при обыске ничего не нашли. Живет здесь безвыездно. Встретил двух немцев и -- шпион.
Капитан вздохнул, покачал головою и выпустил струю дыма.
– - Такая, батенька, здесь каша, что не разберешь, где шпион, где не шпион. Разговаривал с немцами, а почем вы знаете, о чем они говорили. Он им чёрт знает, что мог рассказать: сколько людей, пушек, расположение батарей. Все...
– - Он бы к немцам ушел, а не стал бы говорить солдатам, которые в ловушке сидят. Чёрт знает кому. И какая ему польза? Жалкий оборванный нищий!..
– - Те, те, те... Это уже философия и психология. Да что вам в нем!..
– - Это тот самый Струнка, у которого я провел ночь.
– - Ну, чёрт с ним!
– - сказал решительно капитан.
– - Пошлите его с рапортом и протоколом допроса в крепость к коменданту.
– - Но, ведь, там его повесят!
– - воскликнул Борисов.
– - Судить будут!
– - строго сказал капитан и встал.
– - Ну, а как ваша рота? заболеваний нет? всем довольны?