Логика. Том 1. Учение о суждении, понятии и выводе

2. То, что все непосредственные суждения в этом смысле суть аналитические, – это отнюдь не противоречит сущности суждения: быть . Ибо анализ или разложение есть лишь подготовление к акту суждения, но не самый этот акт. Акт суждения, напротив, создает единство различных элементов (ср. § 8, 1).

3. Введенное Кантом словоупотребление мешает, однако, применять без дальнейших рассуждений термины «аналитический» и «синтетический» в указанном выше смысле. Ибо указанное выше различение непосредственных и опосредствованных суждений стоит на существенно иной почве, нежели кантовское различение аналитических и синтетических суждений. Ведь для первого различения все сводится исключительно к данному генезису суждения в совершающем акте суждения субъекте – безразлично, возникло суждение непосредственно или посредственно, путем разложения или соединения. И грамматическое выражение суждения обыкновенно ничего не в состоянии сказать нам об этом генезисе. Тогда как Кант прежде всего опирается на предпосылку определенного, выраженного в понятии значения тех слов, которые выступают в качестве субъектов.

«Во всех суждениях, – говорит он в известном месте „Критики чистого разума“ [16] , – в которых мыслится отношение субъекта к предикату, это отношение может быть двояким. Или предикат В принадлежит субъекту А как нечто содержащееся (в скрытой форме) в этом понятии А, или же В находится вне понятия А, хотя и стоит в связи с ним. В первом случае я называю суждение аналитическим, а во втором – синтетическим. Следовательно, аналитический характер имеют те суждения (утвердительные), в которых связь предиката с субъектом мыслится вследствие тождества, а те суждения, в которых эта связь мыслится без тождества, должны называться синтетическими. Первые можно было бы также называть поясняющими, а вторые – расширяющими, так как первые своим предикатом ничего не присоединяют к понятию субъекта, а только разлагают его путем анализа на части, которые уже мыслились в нем (хотя и в смутной форме), между тем как последние присоединяют к понятию субъекта предикат, который вовсе не находился в нем и не мог бы быть извлечен из него никаким анализом. Например, если я говорю: „Все тела протяженны“, – то это суждение аналитическое. В самом деле, мне незачем выходить за пределы понятия, соединяемого мною со словом «тело», чтобы найти, что протяжение связано с ним, мне нужно только расчленить это понятие, т. е. дать себе отчет в многообразии, всегда мыслимом в нем, чтобы найти в нем этот предикат; следовательно, это аналитическое суждение. Наоборот, если я говорю: „Все тела тяжелы“, – то этот предикат есть нечто иное, чем то содержание, которое я мыслю в простом понятии тела вообще. Следовательно, присоединение такого предиката дает синтетическое суждение».

16

Перевод Н. Лосского. Введение, с. 29. – Прим. перев.

Именно поэтому, добавляют Пролегомены § 2, б, все аналитические суждения суть также суждения a priori, хотя понятия их суть эмпирические; например, «золото есть желтый металл». Ибо для того чтобы знать это, я не нуждаюсь ни в каком дальнейшем опыте, кроме моего понятия о золоте, которое заключало бы в себе, что это тело есть желтое и металл; именно это и составляет мое понятие.

«Эмпирические суждения как таковые, – продолжает Кант во втором издании, – все имеют синтетический характер. В самом деле, было бы нелепо основывать аналитические суждения на опыте, так как, высказывая эти суждения, я вовсе не должен выходить за пределы своего понятия и, следовательно, не нуждаюсь в свидетельстве опыта. Суждение, что тела протяженны, устанавливается a priori и вовсе не есть суждение опыта. Раньше, чем приступить к опыту, я имею все условия для своего суждения уже в этом понятии, из которого мне остается только извлечь предикат согласно закону противоречия, и благодаря этому я в то же время могу сознавать необходимость этого суждения, которая никоим образом не могла бы быть указана опытом. Наоборот, в понятие тела вообще я вовсе не включаю предикат тяжести, однако этим понятием обозначается предмет опыта через некоторую часть опыта, к которой я могу, следовательно, присоединить другие части того же самого опыта, сверх тех, какие находятся в первом понятии. Но вслед за этим я расширяю свое знание, и, обращаясь к опыту, от которого я отвлек это понятие тела, я нахожу, что с вышеуказанными признаками всегда связана также тяжесть, и таким образом, присоединяю синтетически этот признак к понятию тела как его предикат. Следовательно, возможность синтеза предиката тяжести с понятием тела основывается на опыте, так как оба эти понятия, хотя одно из них и не содержится в другом, тем не менее не принадлежат друг к другу, хотя бы лишь случайным образом, как части одного целого, именно опыта, который есть не что иное, как синтетическое соединение наглядных представлений».

Мы подробно привели эти места, так как важно отдать себе ясный отчет о тех предпосылках, на которых покоится это различение. Прежде всего Кант – согласно традиционному пониманию суждения – имеет в виду исключительно понятие, которое обозначается выражающим субъект словом и которое конституирует значение последнего. Вопрос в том, есть предикат один из тех признаков, которые я мыслю в понятии субъекта, «хотя и в смутной форме», или же он еще не содержится в этом понятии, как я его именно мыслю. Точно так же в частном суждении «некоторые тела тяжелы», которое употребляется в Пролегоменах в качестве примера, вместо общего суждения, употребляемого в «Критике чистого разума», речь идет лишь о том, что предикат «тяжелый»«действительно не мыслится в общем понятии тела». Кант предполагает при этом в избранных им примерах, что понятие отвлечено из опыта, но оно составляет лишь часть опыта об этом предмете, или, как он выражается в первом издании, оно обозначает полный опыт через его часть. Тут содержится двоякое: во-первых, что понятие образовано путем отвлечения; что его признаки, следовательно (как общие признаки того отличного, от чего они отвлечены), уже фиксированы; а затем что речь идет не об исчерпывающем понятии предмета опыта, а о чисто субъективном образовании, и в силу случайных для сущности вещи причин часть признаков, действительно присущих определенному классу вещей, объединяется в этом субъективном образовании и применяется для обозначения этого класса вещей. Таким образом, лишь на основании фактически общезначимого или предполагаемого общезначимым значения слова «тело» можно сказать, что суждение «все тела протяженны» есть аналитическое, а другое – синтетическое.

Что Кант считает при этом случайным для эмпирических понятий, какие именно признаки употребляются для конституирования такого понятия – это с несомненностью вытекает из соображений, развитых в учении о методе (с. 728 и сл. первого издания). Там доказывается, что в эмпирической области дефиниций в строгом смысле вовсе нет, так как никогда не могут быть исчерпаны все признаки, присущие предмету, например золоту или воде, и следовательно, никогда не может быть выполнено требование совершенной полноты дефиниции. В свои понятия мы всегда включаем лишь столько признаков, сколько необходимо для различения предметов. Никогда не может быть уверенности в том, что один раз мы не мыслим под словом, обозначающим тот же самый предмет, больше признаков, в другой раз – меньше. Мнимые дефиниции суть лишь словесные определения, номинальные дефиниции. С этим согласуются также §§ 99-106 кантовской «Логики».

Если Кант, следовательно, считает суждение «все тела притяженны» аналитическим, а суждение «все тела тяжелы» признает синтетическим, то он может предполагать лишь фактически общезначимую номинальную дефиницию. Против этого прежде всего направлена критика Шлейермахера, в которой (Dial. § 308, с. 264) различие аналитических и синтетических суждений признается лишь относительным, ибо понятие всегда находится в состоянии становления. То же самое суждение («лед тает») может быть аналитическим, если в понятие льда было уже включено его возникновение и исчезновение благодаря определенным условиям температуры; оно может быть синтетическим, если этого еще не было сделано. Разница, следовательно, свидетельствует лишь о различном состоянии образования понятий. В применении к кантовскому примеру это значит: прежде чем я делаю опыт, дающий мне право построить суждение «все тела тяжелы», я образовал уже понятие тела лишь при помощи признаков протяженности и т. д. Но после того как я уже проделал опыт, я могу и должен включить в понятие тела признак тяжести, чтобы выразить точный опыт. И мое суждение «все тела тяжелы» является теперь аналитическим. Я могу теперь приступить с этим понятием к дальнейшему опыту; например, я могу сказать, что все тела электрические, все тела теплы. Если бы мое понятие было выражением полного познания, что, конечно, было бы возможно лишь при завершении знания вообще, то все суждения этого вида были бы аналитическими.

Эта критика совершенно правильна с точки зрения собственных рассуждений Канта. Есть ли суждение об эмпирических предметах аналитическое или нет – никогда нельзя решить этого, если я не знаю того смысла, какой рассуждающий связывает со словом, служащим субъектом; если я не знаю совокупности тех признаков, какие он объединяет в нем на этой определенной стадии образования понятия. Но слово может прогрессировать от одного значения к другому благодаря синтетическому суждению. Суждение это – чего не следует упускать из виду – есть результат индуктивного умозаключения, ибо лишь это последнее в состоянии дать обоснование общему суждению, выведенному из опыта; но именно поэтому (как настойчиво подчеркивает учение о методе) суждение это не есть необходимое и аподиктическое. Ненадежность эта отпадает при математических понятиях, но только потому, что они созданы преднамеренно и заключают в себе произвольный синтез.

Если суждение само по себе должно рассматриваться как аналитическое, то в этом случае, очевидно, предполагается, что нет никаких субъективных различий между теми понятиями, какие различные люди могут связывать с одним и тем же словом. Следовательно, если предположить совершенно определенное и замкнутое значение слов, то могут быть такие суждения, которые несомненно суть аналитические. В этом случае они бывают даны вместе с признанным значением слова. Кантовский пример строго правилен, если предполагается, что со словом «тело» всякий всегда связывает признак «протяженный», но никогда не связывает с этим признака «тяжелый».

Но таким образом ясно, что благодаря этому отпадает всякий мотив, который мог бы разумным образом побудить меня высказывать такие суждения, так как они сплошь суть самоочевиднейшие истины, которые никому ничего не говорят. Кому охота пробавляться такого рода суждениями, как «все треугольники треугольны», «все четырехугольники четырехугольны»? Аналитическое в этом смысле суждение может высказываться всегда лишь для того, кто находится в опасности позабыть значение слова, или кто склонен бывает мыслить признаки понятия лишь «в смутной форме», или склонен расширять понятие за его пределы и т. д., т. е. для кого, строго говоря, суждение не является уже аналитическим. Ибо до тех пор, пока он сам мыслит признаки в смутной форме, он не в состоянии еще совершать акта суждения. Таким образом, аналитические в этом смысле суждения сами собой приводят к тем, которые указывают несведущему непонятное значение слова, которые в своем утверждении касаются уже не мыслимого, а только слов. Строго аналитическими они являются лишь для того, кто овладел языком. Но кто еще изучает язык, тот совершает синтетические суждения, причем судит он не на основании своего собственного знания, а на основании веры в высказывание другого.

4. Но эти соображения одинаково как у Канта, так и у Шлейермахера ничего не говорят еще о том, как именно обстоит дело с теми суждениями, которые не подпадают под указанную предпосылку Именно потому не подпадают, что субъекты их вовсе не суть понятия и из грамматического обозначения вовсе нельзя определить, какое представление имеет тот, кто совершает акт суждения; ведь тут высказывается нечто не о содержании представления в его всеобщности, представления, обозначенного выражающим субъект словом, а о конкретной вещи, и последняя хотя и подпадает под общее понятие, но, как единичная и конкретная, она не может вполне обозначаться выражающим субъект словом³¹. Но такой характер носят все действительные и первоначальные эмпирические суждения. Свой опыт мы делаем на единичном, синтез в синтетическом суждении «все тела тяжелы» обусловлен суждениями, субъектами которых являются определенные тела; в последней инстанции он обусловлен единичным восприятием и наблюдением. Представим себе тот процесс, который лежит в основе какого-либо суждения о восприятии, например «эта роза желтая», «эта жидкость кислая» и т. д. Если обратить внимание на слова и их значение, то вполне очевидно, что тут имеется налицо синтез. Ибо из понятия розы не вытекает, что она должна быть желтой; из понятия жидкости не вытекает, что она должна быть кислой; и в значении «эта» – что выражает простое отношение – нет ничего такого, откуда можно было бы извлечь нечто. Но тут и речи даже нет о значении слов, всегда являющихся общими. «Эта роза» есть обозначение конкретной вещи, которая лишь весьма несовершенно может обозначаться словом в своей конкретной обособленности. «Эта» имеет своей функцией лишь преднести при помощи указательного местоимения присутствующему то наглядное представление, которое вовсе не выражено словами; и эта наглядная вещь есть субъект моего суждения, о котором я высказываю, что он желт.

Я мог бы довольствоваться тем, чтобы сказать: «Это есть желтое»; субъект, о котором я сужу, был бы тот же самый, но он был бы выражен в языке лишь еще менее определенно. Когда я говорю: «Эта роза желтая», – то здесь собственно заключается двоякое суждение. Во-первых, суждение наименования «эта роза»; при помощи этого суждения наименования я подвел свое конкретное представление под общий образ; по своей форме, по своему строению и т. д. конкретное наглядное представление совпадает для меня с общим образом. Но это суждение наименования высказывается лишь мимоходом; оно проявляется не как таковое, а лишь в своем результате, в выражающем субъекте слов, при помощи которого я обозначаю эту вещь.