Логика. Том 1. Учение о суждении, понятии и выводе

Имеются такие аксиомы также относительно того, что мы представляем как сущее, если дело идет именно лишь о понятии бытия, а не об утверждении, что это или то единичное есть. Аксиома Спинозы «Omnia quae sunt, vel in se vel in alio sunt» есть такая аксиома, которая сводится к тому, что в качестве сущего мы можем мыслить лишь субстанции с акциденциями.

Но эти аксиомы не хотят обосновывать суждения, что это или то единичное есть; последняя аксиома, например, оставляет совершенно нерешенным, к чему должно применяться понятие бытия в себе и бытия в другом. Но наши суждения о единичном сущем нуждаются именно в таких аксиомах, которые обосновывают утверждение, что определенное единичное именно потому должно мыслиться как сущее, что мы представляем его определенным образом, или потому, что другое единичное есть или было. И именно в этом кроется их различный характер. Так, например, аксиома причинности в форме закона инерции ничего не говорит о необходимом представлении движения, но она говорит, что если определенное тело действительно находится в это мгновение в движении, то в ближайшее мгновение оно будет двигаться дальше в том же самом направлении и с той же самой скоростью, и что если тело изменяет свое движение, то тут есть другое тело, которое воздействовало на него. Ее общей формулой является, следовательно, отчасти «если я воспринимаю нечто единичное под определенными условиями, то оно есть»; отчасти «если нечто единичное есть, то есть нечто другое». Они регулируют, следовательно, тот процесс, каким мои представления о единичном истолковываются в реальность.

Необходимость первых аксиом может доводиться до сознания путем простого внимания к тому, что мы делаем постоянно в процессе представления; необходимость двух последних – именно потому, что они касаются сущего – не может быть без дальнейших рассуждений выводима из необходимости нашего процесса представления. Исключая разве тот случай, когда в качестве верховной аксиомы мы примем согласие нашего процесса представления с бытием.

4. История науки показывает неопровержимо, как вера в то, что суждения, что нечто определенное есть и есть в таком виде, могут быть обоснованы на простых и непосредственно достоверных аксиомах, и что из них можно вывести все единичное в качестве необходимого следствия, – как эта вера всегда вновь оказывалась заблуждением. Ни non datur vacuum; ни основоположение, что вещь может действовать лишь там, где она есть; ни утверждение, что лишь однородное действует на однородное; ни то утверждение, что действие длится лишь до тех пор, пока длится причина, – все они не могут утверждать себя в качестве аксиом в полном смысле. А критерий невозможности иначе мыслить в силу привычки всегда снова понимался применительно к психологической невозможности вместо логической необходимости¹⁰⁹.

Точно так же и грандиозная попытка Канта показать синтетические суждения a priori, которые лежат в основе всякого опыта, в сущности, показала лишь то, что такие синтетические суждения a priori должны обладать значимостью в том случае, если должен быть возможен опыт как наука. Он исходил из допущения, что существует опытное познание, и искал регрессивно его условия, опираясь на основоположение, что все знания должны объединяться в одном сознании. Но ни его выведение категорий из форм суждения традиционной логики, которая была им дополнена; ни полученные на этом базисе синтетические основоположения и их доказательства не могли породить убеждения в том, что мы имеем здесь дело с абсолютно необходимыми и само собой разумеющимися положениями, которых противоположность невозможно мыслить и которые a priori коренятся в нашем рассудке. А с другой стороны, доказательство, что наши действительно возникающие ощущения должны соединяться с категориями и априорными основоположениями, – это доказательство оставило довольно много вопросов.

Шопенгауэр покинул раскинутое укрепление двенадцати категорий, дабы тем прочнее утвердиться в цитадели причинности. Однако как ни поучительно его упрощение Канта, оно столь же мало может служить заменой для кантовских чистых форм рассудка и для синтетических суждений a priori. Ибо если этим должен быть лишь объяснен психологически тот процесс, которым всякий индивидуум вообще вынуждается объективировать свои пространственные наглядные представления и представить их в виде предмета вне себя, – то для этого недостаточно принципа причинности. Правда, отсюда можно вывести, что я должен допустить какое-либо нечто, отличное от меня, в качестве причины моих чувственных возбуждений, так как у меня нет сознания, что я сам произвел их. Но отсюда само собою не следует ни то, что эта причина необходимо находится в пространстве, ни то, что само наглядно представляемое, будучи мыслимо как существующее, специально является причиной. Научная рефлексия над нашими чувственными восприятиями исходит прежде всего из той предпосылки, что восприятия эти вызываются объектами, вне нас находящимися, и предпосылка эта подтверждается в данном случае тем, что таким образом могут быть объяснены чувственные ощущения. Поэтому эта теория Шопенгауэра встретила сочувствие, например, со стороны Гельмгольца. Но теория эта понятна лишь тогда, если втихомолку предполагается уже существование тех объектов, допущение которых она должна объяснить. Но раз мы уяснили себе, что в общем принципе причинности никогда не содержится того, какой именно характер должна носить причина данного действия, – то благодаря этому отсутствует всякая возможность делать вывод на основании этого принципа к существованию какой-либо определенной причины.

Но будучи мыслимо в качестве принципа объективной истинности, положение это обладает в этом смысле еще гораздо более сомнительными недостатками. Ибо если предположить даже, что положение это могло бы обладать значимостью в качестве общей аксиомы, которая сама по себя была бы достоверна, то оно может применяться к выводу о внешних объектах лишь в том случае, если вместе с тем положение «У меня нет сознания, что я сам произвел свои возбуждения» доказывает, что в действительности я не являюсь их причиной. Оно предполагает, следовательно, для своей применимости аксиому, что «я являюсь причиной лишь того, что я произвожу с сознанием», – аксиому, априорную значимость которой никто не станет утверждать. Равным образом, принципом объективной истинности оно могло бы быть лишь в том случае, если бы оно гарантировало, что все, что таким образом индивидуально объективируется, ео ipso было бы также значимым. Если оно является естественным законом нашего процесса представления, то нужно еще открыть те условия, при которых оно может стать нормальным законом¹¹⁰.

Следовательно, и принцип причинности недостаточен для того, чтобы утверждать отсюда с необходимостью, что это и то единичное является соответствующим моему выражающему восприятие представлению, и что оно есть так, как я его себе представляю. Ибо сам по себе он решительно ничего не говорит относительно характера причины.

Если, следовательно, невозможно принять, что общие положения, гарантирующие объективную значимость наших суждений восприятия, явно представляют собой простые, само собой разумеющиеся истины, в такой форме, которые без дальнейших рассуждений делала бы a priori достоверным отношение восприятий к сущему и определенных восприятий к определенному сущему, – то тут остается еще другая возможность – существование внешнего, для всех того же самого мира можно признавать в качестве постулата нашего познавательного инстинкта, в истинность которого мы не можем не верить вопреки уразумению, что истинность эта не разумеется сама собой¹¹¹. Но если допустить этот постулат, то возникает вопрос: какие общие предпосылки требуются природой наших восприятий, чтобы сделать возможным их отношение к сущему вне нас и вытекающие отсюда суждения привести в безизъятное согласие? Но открыть эти предпосылки – это не исходный пункт, а цель науки. Но путеводной нитью служит при этом, в конце концов, основоположение, которое создает обманчивую видимость сходства с логическим принципом противоречия, а поистине является, наоборот, лишь определенным его применением, именно принцип: невозможно, чтобы то же самое в одно и то же время было и не было, чтобы оно в одно и то же время было В и не было В. Закон противоречия, как естественный закон нашего мышления, говорит, что невозможно в одно и то же время с сознанием и утверждать, и отрицать то же самое положение. Если затем при предположении незыблемой системы понятий, которая для идеального сознания всегда бывает дана одинаковым образом и для всех мыслящих является одной и той же, все суждения о понятиях оказываются, благодаря принципу согласия, неизменными, то из принципа противоречия следует также ложность всех противоречащих им суждений – безразлично, будут они теперь прямыми отрицаниями или суждениями, приписывающими несоединимые признаки. Если в этом смысле я говорю: «то же самое не может в одно и то же время быть В и не быть В», то под «то же самое» разумеется то же самое понятие, неизменное содержание моего представления.

Но если наш акт суждения касается сущего, то соответственно тому же самому принципу прежде всего невозможно мыслить, что то же самое в одно и то же время есть и не есть. Если, следовательно, из тех предпосылок, какие мы сделали относительно сущего, с одной стороны, следует, что единично представленное есть, с другой – что то же самое единично представленное не есть, то оба эти положения не могут совмещаться и в предпосылках должно быть нечто ложное. И равным образом невозможно мыслить, что то же самое единичное А в одно и то же время есть В и не есть В.

И так как в понятии бытия заключается, что для всех мыслящих оно есть одно и то же; следовательно, истинные суждения всех о том же самом должны согласоваться между собой; то отсюда следует, что если бы различные люди на основании своих восприятий пришли к противоположному, их суждения не могли бы быть в одно и то же время истинными относительно того же самого сущего. Разумеется, в основе лежит, в конце концов, наше понятие о бытии, за пределы которого мы не можем выйти. Но вообще нет иной науки, кроме той, которая говорит, что то, что мы хотим мыслить как сущее, мы необходимо должны мыслить так-то или так-то. Там, где предполагалась бы возможность, что сущее само по себе могло бы перенести противоречие, которое противно нашему мышлению, – то тем самым оказывалась бы тщетной всякая попытка познать это сущее.

В третьей части мы надеемся показать, как из природы задач как условий нашего познания с необходимостью вытекает тот процесс опытного знания, какой указывает история действительного развития науки: именно что вся работа заключалась в том, чтобы сущее – соответственно постулату, что нечто есть – полагалось на основании нашего восприятия и чтобы те предпосылки, какие мы делаем относительно сущего, были так определены, чтобы наши высказывания по этому поводу были лишены противоречия. История науки показывает непрестанный процесс преобразования и исправления представлений о сущем, и всякий раз, как прежние предпосылки ведут к противоречиям, процесс этот вступает в новую стадию. И единственным подтверждением нашей веры, что нечто определенное есть, служит безызъятное согласие всех наших, относящихся к сущему суждений, завершение круга в себе самом. Все общие положения, какие мы допускаем относительно сущего, должны, в конце концов, носить такой характер, чтобы из них снова вытекало как необходимое следствие нечто непосредственно достоверное, субъективный факт восприятия, как он был исходным пунктом всего процесса. Этим путем была исправлена та непосредственная предпосылка, из которой мы всегда исходим, что чувственные качества суть непосредственно свойства сущего. Допущение этой предпосылки привело к противоречию. Этим же путем были найдены физические аксиомы, основоположение устойчивости субстанции и т. д.

Вся история образования и прогрессирующего преобразования понятия материи вплоть по сегодняшний день служит поучительной и убедительной иллюстрацией в пользу того, что постоянным всегда является лишь желание объяснить совокупность наших восприятий из не зависимого от нас сущего. Все попытки определить его являются гипотезами, который до тех пор обладают значимостью, пока не приводят к противоречиям.

На тот же самый путь вступил и Кант в антиномиях, чтобы показать, что пространство и время суть только субъективные формы наглядного представления и что все полагаемое в них есть лишь явление. Допущение, что они являются в обычном смысле реальными, приводит, по его мнению, к противоречиям.

В этот процесс, направленный к образованию эмпирического познания, входит принцип причинности, по крайней мере в той форме, в какой он единственно применим именно как постулат, что сущее познаваемо как необходимое, т. е. что оно определено соответственно общезначимым законом. Ибо даже самое незыблемое убеждение в том, что все имеет свою причину, никогда не могло бы привести нас к тому, чтобы мы с уверенностью полагали как сущее какое-либо единичное, если бы причины действовали как им угодно¹¹².