Локи все-таки будет судить асгардский суд?

Как только Локи выехал за пределы поселения, эмоции, словно цепные псы, спущенные с поводков, накинулись сворой, сбивая с толку. Он слишком хорошо понимал, что, если решится задать вопросы, они повлекут за собой очередной ком правды, которая добавится к хлестким фразам из прошлого разговора и погребет под собой шаткое душевное равновесие. К волнению примешивалась злость, затмевавшая порожденные Всеотцом стыд, раскаяние и страх. Незнание же влекло за собой тревогу, сокрытую под раздражением — вопросы, вопросы и никаких ответов! Почему отец решил почтить блудного сына своим присутствием, а не вызвал его во дворец для очередного истязания? Да и мало ему было прошлого разговора? Ведь он сам выгнал его, не пожелав продолжить беседу! Какие дурные вести или обвинения посыплются на голову поверженному жалкими смертными на этот раз?..

— Локи, удалось ли тебе найти того, кто достоин изучать Тессеракт? — послышался размеренный голос Одина. Царевич встрепенулся: в очередной раз утонув в своем кошмаре, он и не заметил, как поравнялся с отцом, не заметил даже, что они едут в сторону дворца и что свита отстала от них, не мешая личному разговору. Можно было на мгновение расслабиться и выкинуть из головы мучительные воспоминания: сегодня он пополнит их коллекцию новыми, которые будут преследовать его всю жизнь. Пришла запоздалая мысль, что царя Асгарда неплохо бы было поприветствовать.

— Да, конечно, — откликнулся Локи прежде, чем понял суть вопроса. — Ты хочешь на него взглянуть?

— Нет, — покачал головой Один, ловко управляя конем так, чтобы он скакал рядом с лошадью Локи. Это было не так и просто: восемь летящих ног не желали ходить со скоростью четырех, утопавших в глубоком снегу.

— Я вверил тебе могущественный артефакт, — продолжил Один, помолчав. — Пусть твое неуемное любопытство, презирающие запреты, послужит на благо миров.

— На благо миров? — с раздражением повторил Локи, стараясь успокоиться: излишняя эмоциональность может сыграть с ним злую шутку, заставив в припадке гнева выдать слишком много тайн, касающихся не только его. Слова царя асов будто специально задевали гордость несостоявшегося правителя мира смертных, чтобы, разозлив его, заставить проговориться.

— После разрушения радужного моста девять миров оказались изолированными друг от друга, — начал Один, не обращая внимания на многочисленные гейзеры, выплевывающие песок и воду. Обычные лошади избегали этих долин, но только не царские, приученные к тому, что фонтанирующая земля не причинит им вреда. Один резко остановил коня, когда прямо перед ним устремилась ввысь струя кипятка, обдавая брызгами окрестные камни. По долинам гейзеров надо было ходить очень аккуратно — Локи напомнил себе об этом, когда чуть не попал под фонтан, блуждая мысленно далеко от заснеженного поля среди своих кошмаров.

— Тессеракт может восстановить мост или сам станет проводником между мирами, — слова Одина потонули в жалобном ржании лошади, испугавшейся особенно сильной струи воды, резко устремившейся вверх. — Однажды Асгард добился мира во вселенной, но его нужно поддерживать.

— Зачем? — механически спросил Локи, лишь по инерции продолжая разговор; его разум занимали совершенно другие, безрадостные мысли, напоминавшие огромное озеро, глубокое, темное и холодное, в которое придется нырнуть с головой, такое же холодное, как и пронизывающий ледяной ветер, бьющий в лицо.

— Ты даже не можешь себе представить, сколько живых существ из всех девяти миров пытается создать артефакт-телепорт, — Один с облегчением вздохнул, проехав последний, маленький и почти незаметный гейзер, который, однако, будто специально плевался кипятком именно в ту секунду, когда мимо него кто-то проходил. — Нам повезло завладеть Тессерактом. Этот артефакт должен помочь нам в сохранении мира.

В ответ Локи промычал что-то невразумительное. Вцепившись в поводья, он резко дернул их, заставляя послушного коня, утопая в снегу чуть не по грудь, повернуть в нужную сторону. Царевич надеялся, что, как только свернет, вчерашняя уверенность вернется, но вместо этого пришел страх, безосновательный, почти на уровне инстинктов. Локи казалось, что воздух загустел и стал липким, как остывший суп, что лошади двигаются невыносимо медленно, с трудом выдирая копыта из затягивающей их жидкой массы. Однако Всеотец, ехавший рядом, никак не отреагировал ни на изменение направления, ни на исказившуюся действительность, что заставило царевича усомниться в собственном рассудке.

Молчание Одина не добавляло Локи решимости. Отец смотрел на него так, будто наблюдал за диковинной, опасной зверушкой, и ждал, какую очередную глупость она выкинет. Пусть, пусть считает, что своевольное изменение дороги просто глупость. Чем дольше он будет так считать, тем более удивлен будет, когда узнает истинную причину смены направления. Локи твердо решил убедиться, что не найдет никаких подтверждений недавней сказке Ивара, что все эти нелепые слухи — не более, чем легенды утонувших в собственном величии асов. Мельком бросив взгляд на отца, царевич нервно облизнул пересохшие губы, пытаясь подобрать слова, но они, заготовленные поутру, не желали строиться в одну-единственную совершенно, казалось бы, безобидную фразу. Локи мысленно приказал себе собраться: он всего лишь собирается попросить о ничтожной малости у того, кого вечность считал отцом, а чувствует себя так, будто за просьбу его могут вновь швырнуть в Бездну. Приведя-таки мысли в порядок, царевич приоткрыл было рот, чтобы задать грызущий сердце вопрос, и… Не ожидая от лошади своевольной остановки, болезненно прикусил язык, дернувшись в седле. Перед ним высилась кладбищенская ограда, из-за которой животное так резко остановилось. Локи показалось, что они доехали до погоста слишком быстро.

Судорожно сглотнув — солоноватый привкус крови спокойствия не добавлял — он слишком резко спрыгнул на землю, так что едва не поскользнулся на припорошенном снегом льду. Следующий за ним Один мог видеть идеально прямую спину сына и его твердую походку, больше похожую на военный марш — каждое движение Локи выдавало напряжение, сковывающее его тело. Оказавшись рядом со своим курганом, к которому была протоптана широкая тропа, царевич почувствовал, как страх отступает — ведь чего может бояться тот, кто уже мертв? — и на его место приходит какое-то холодное удовлетворение, избавляющее сознание от лишних мыслей. Склонив голову в приветственном поклоне, царевич опустился на колени перед красивой оградой: ему казалось, что стоять перед собственной могилой как-то неправильно.

— Что ты сделаешь со своим курганом?

Услышав голос отца, Локи вздрогнул — на какой-то миг он забыл, зачем прибыл сюда, а, главное, с кем. Не отвечая на вопрос, он расчистил небольшое пространство у подножья могилы, снял варежку, коснулся промерзшей земли — она была влажной и холодной; это прикосновение будто придавало сил для решительного броска. Паника, мучившая Локи всю дорогу, сменилась обидой, которая раздувала ярость, столь необходимую для очередного мучительного разговора. Для разговора, из которого он, Локи, выйдет либо победителем, либо… покойником. Не в прямом, так в переносном смысле. Многим ли была оказана честь быть убитыми на собственной могиле?

— Как он устроен? — тихо спросил Локи больше для того, чтобы спросить хоть что-то, чем из интереса. Он ковырял ногтями землю, питаясь странной энергией, которую она ему давала. Нужно подготовиться к решающему прыжку. Нужно придумать такую речь, чтобы её венцом стала просьба, которую Всеотец никак не ожидает услышать. Мысли о просьбе вновь окатили расслабившееся тело волной ужаса и холода. Локи проклинал себя за непонятную слабость.

— Из дерева сделан сруб, где покоятся твои вещи и…

— … животные, которых я вырастил и любил, — выпалил Локи на одном дыхании, прикрыв глаза, сильнее накручивая себя, готовясь к молниеносной атаке.

— Жертвенные животные. Локи, ты понимаешь, что должен будешь отдать Тору его лошадь?

— Лошадь? — царевич резко обернулся, и наваждение тут же спало. Энергии, которая перетекала в его тело от земли, он больше не чувствовал. Неуместный, глупый вопрос Всеотца разрушил странную магию, с которой царевич прежде никогда не сталкивался, а вместе с ней пошатнул и решимость. Локи далеко не сразу понял, о чем Один вообще говорит. Только бросив взгляд на едва различимую фигуру коня у кладбищенской ограды, поверженный бог сообразил, что он и правда все это время ездит на лошади брата. Но эта лишь маленькая деталь, столь несущественная сейчас, когда перед ним расстилается новая Бездна, еще более страшная, чем та, что под Радужным мостом.